It is too late to apologize

***

Тобиас бесшумно открыл дверь и подошел к постели. Она, все такая же прекрасная, лежала бездвижно. Его Трис. Смотря не нее, казалось, что при любом неосторожном движении она бы раскололась, как хрустальная кукла. Но только Тобиас знал, что ее просто так не сломать. Характер не тот. Он сам учил ее. Сам. Он нежно взял ее руку, поднес к своей щеке и закрыл глаза, будто мысленно говоря: «Я здесь. Все хорошо». Будто это было правдой. Все слишком плохо, чтобы говорить такое. Он знал. Поэтому не произнес этого вслух. Боялся своих собственных мыслей. — Нет, ты не сдашься. Я знаю, — монотонно и едва слышно. Слова тонули в тяжелом дыхании. Слова, произнесенные не столько для Трис, сколько для себя. Как утешение. Словно он его заслуживал. По черепу расползались едкие мысли, набатом звенящие изнутри, нарастающим воем отражаясь от костей, раздробляя их на мельчайшие атомы. Кровь мощными толчками двигалась по венам, оглушая, заставляя голову кружиться. Он готов был поклясться, что скоро она взорвется. Семь кругов Данте не сравнились бы с тем, что он чувствовал. Точнее, не чувствовал. Боли не было. Ничего не было. Просто осознание собственной беспомощности, просто принятие, как факта, так резко и грубо поставленного перед ним. Это ощущение собственной ничтожности, чувство острой ненависти к себе, ко всему миру, так внезапно исчезнувшего вокруг и зацикленного только на ней. На той, что сейчас лежала в нескольких сантиметрах от него. Почти бездыханная, с еле уловимым биением сердца. Поступок. Его поступок изменил все за считанные мгновения, обратил все в прах. Это он с ней с делал. Он. И это давит, так сильно давит изнутри, давая почувствовать себя последней шавкой, псом, бросившим все на волю случая. Он закусил губу, пытаясь привести себя в сознание, все сильнее стискивая зубы. Кровь горькая и жгущая, отдающая ничтожностью и слабостью, противная, мерзкая. Это был его вкус, его бездумное действие, за раз омрачившее разум. Он слишком полагался на судьбу. Сейчас он ненавидел это слово. Судьба. Сколько коварства, лжи, непредсказуемости, азарта и власти. Власть. Власть над жизнью, так легко данной, и забранной одним мгновением. Переломным и решающим мгновением. И злость. На того, кто заварил это. На того, кого хотелось вечно разрывать на мельчайшие кусочки и наблюдать за тем, как он в агонии пытается поскорее оборвать себе жизнь, закончить эти муки. Но нет, ему нельзя этого делать. Пусть живет, чувствует, что сам когда-то сделал. То, что будет преследовать до самой смерти. Проблема была в том, что нужно было вычислить эту тварь, чем он и занимался после ухода от Трис. Только сейчас он осознавал, что нужно было остаться, рассказать ей, показать то письмо, а не бежать от нее в попытке избавить от проблем. Будто от них вообще можно избавиться. Просто рассказать ей все до последнего. Просто решить вместе. Просто. Все так до ужаса просто, слишком просто, чтобы это было возможным. Думай, Тобиас. Думай. Кто мог подстроить такое? Кому это нужно настолько, что он был готов пойти на любые жертвы? В подсознании снова появилось письмо, изменившее все. За день до того, последнего, вечера. Пришло анонимное письмо. Было странно, потому что мне никогда не писали письма. Я открыл его днем, когда уехал в парк, сказав Трис, что мне нужно немного развеяться. Было жарко, поэтому я сел на лавочку в тени. Странно, но людей было мало. Лучше бы я не открывал это несчастное письмо, но любопытство брало верх. Я быстро открыл конверт и достал небольшую записку. «Здравствуй, Тобиас. Так странно обращаться к тебе так, но иначе ты бы меня узнал. Я бы советовал тебе не оставлять жену одну, такую красавицу. Вдруг что-то может произойти? А хотя, я ведь знаю о каждом твоем передвижении. Я тут думаю, как кардинально меняет людей зависть. Даже друзей». Я еще подумал, что это шутка. Тем более написано так нелепо. Но все же внутренний страх разрастался, и к вечеру я уже не мог ни на секунду перестать об этом думать. Потом пол ночи пытался вычислить, кто способен на такое. Так и не уснув, я пошел в больницу к Эрику. Рассказывать ему не стал, ведь теперь я и себе боялся доверять. Мне просто нужно было отвлечься, поговорить о чем-нибудь. Когда я уже собрался уходить, он заметил у меня на шее отслеживающее устройство. В этот момент я понял, что это все не было розыгрышем, поэтому сразу же побежал к Трис, даже не попрощавшись с Эриком. Я снова достал и перечитал письмо, пока ехал в машине. Тогда мне казалось, что было бы правильнее уехать подальше от жены, для ее же безопасности. Я считал, что так смогу ей помочь. Я решил уйти в следующую ночь, потому как не сумел бы уйти потом, просто не смог бы, не решился. Дверь в квартиру была открыта. Сердце уже было готово разорваться от бешеных ударов, но я вспомнил, что не закрыл дверь, когда уходил, потому что боялся разбудить Трис. Это немного успокаивало, но только немного. И только когда я увидел Трис, потягивающуюся в кровати, то смог с облегчением вздохнуть. От этого воспоминания голова у Тобиаса начинала кружиться. Во рту пересохло. Хотелось пить. Как хорошо, что на прикроватной тумбочке стоял стакан воды. Теплой, но освежающей. Вместе с жидкостью, казалось, Тобиас проглотил и ужасное воспоминание, и страшные мысли о судьбе Трис. Эту ночь он, наверное, запомнил навсегда. Удивительно, как легко запоминаются вещи, которые очень хочется забыть, лишь бы снова не окунаться в этот омут. Да о чем это он?! Столько людей каждый день попадают в больницу, стольким делают операции, выводят из комы. И все ведь как-то живут. А это Трис. И слов больше не надо. Просто это Трис. Опять все так чертовски просто. — Просто, просто, просто, — шепотом, еле слышно, даже не осознавая, что он это произносит. Она ведь боец, она никогда не сдастся. Никогда. Так ведь? Ведь надежда умирает последней? Бред. Полный бред. Это, скорее, утешение. Глупое и необоснованное утешение. Где тогда надежда?! А зачем она вообще нужна, если ничего такого грандиозного не случилось? Тысячи людей каждый день попадают в больницу. При чем у многих проблемы посерьезнее! А я уже веду себя так, будто сорок лет без нее живу. Идиот. Размышления прервал резкий, почти оглушающий звук, заполнивший собой все пространство. Теперь в сознании было лишь одно слово. Одно имя. Трис.