三
Актеры в пестрых кимоно и причудливых головных уборах передвигаются по сцене под шепот восторженных зрителей. Струны цитры чутко дребезжат в пальцах музыканта, наполняя пространство тревожными, скорбными звуками. Голоса возносятся над сценой, будто всполошенные птицы, застывая под сводами деревянной крышей театра. Кадодзукэ пристально изучает маски на лицах актеров, но душа советника остается холодной к высокому искусству, как стуженное зимнее море. Пустая трата времени, — разочарованно замечает он, когда по соседству раздаются восторженные, но явно не уместные аплодисменты феодала. Правитель одет со всей соответствующей празднику пышностью, буквально утопая в блестящем шелке и золоте. Рядом с господином верный советник в темно-синем кимоно теряется для человеческого взгляда. Но иного Кадодзукэ и не требуется. Дождавшись смены декораций, главный советник незаметно покидает театр под слияние мелодии бамбуковых флейт и тревожный бой барабанов. В поиске уединения и тишины, Кадодзукэ направляется в безлюдные в праздничный час сады, стремясь отгородиться от шума фестиваля непроницаемой завесой собственных мыслей. Лидер деревни еще не уличил возможности появиться на празднестве, хотя до конца официальной программы оставалось менее часа. Такое непредвиденное своеволие могло доставить советнику хлопот, ведь необходимо было держаться в стороне от охватившего деревню внутреннего кризиса. В случае чего, огласка пошатнет репутацию феодала и очернит проводимую дворцом политику невмешательства. Поворот, которого Кадодзукэ не мог допустить под угрозой собственной жизни. Что же остается? Быстрая рябь и плеск воды нарушают зеркальное спокойствие озера. Главный советник выбирается из плена размышлений и скользит взглядом вдоль линии берега. Причина ночного беспокойства обнаруживается довольно быстро — едва различимый силуэт прячется в десяти шагах от самого Кадодзуке. Крохотная черная плотная тень у камня оказывается девочкой не старше восьми лет. Ребенок встречает главного советника внимательным, но незаинтересованным взглядом. Кадодзукэ безошибочно распознает этот взгляд — неживой, пустой, отстраненный. Он даже на мгновение замирает, обнаруживая этот крохотный осколок своих воспоминаний. Глаза, что, несмотря на юный возраст обладателя, давно лишились детской задорности, искрящегося огонька жизни. Немые жертвы войны. Он видел их тысячи. Тысячи потерянных и обездоленных сирот, преимущественно родом с восточного побережья страны, которое время от времени настигали отголоски идущей войны. Оставшись без крова и семьи, такие дети бесцельно скитались по стране, не зная ни дорог, ни расстояний. Бежали, как дикие звери, ведомые лишь инстинктами, и нередко умирали, сжимая в ладонях ломти черствого хлеба, которым можно было сломать зубы. Только десятки из них доходили до крупных поселений, еще реже — до столицы страны, а там, рассыпавшись вдоль улиц, они нередко устраивали собственные войны за еду и господскую благосклонность. Пальцы Кадодзукэ скользят по запыленной ткани невычурных, строгих одежд, которые вне сомнений принадлежат крестьянскому ребенку, с ужасающей легкостью наталкиваясь на изгибы выпирающих ребер, пока не добираются до сжатых в смертельной судороге рук. Там, в колыбели холодных ладоней еще лежит зачерствевший ломтик хлеба — словно убаюканное дитя на руках заботливой матери. — Шестой, — сообщает товарищам Минамото. За спиной удрученно сопит Рю и яростно трясет головой, будто пытаясь отогнать стоящие перед глазами сцены. Дорогу домой героям указывают трупы. Достойнейшее и почтеннейшее из приветствий. В память о тех, кто умирает вне поля битвы. Кадодзукэ поднимает глаза и упирается взглядом в нависшее над голыми, разоренными полями грязное, серое небо. Эта страна умеет быть неприветливой, когда того желает. Товарищи давно отдали плащи, укрывая первых найденных жертв, и теперь мерзнут под порывами холодного ветра. Мерзнут, но сохраняют негласный обет молчания. Кадодзукэ подхватывает детское тело и несет вглубь раскинувшегося вдоль дороги дубового леса. Следом, громко подминая ботинками покрытую изморозью траву, идет Рю. Вдвоем они укладывают ребенка на небольшом участке, не сильно поросшем кустарником и травой. Рю применяет простую технику стихии земли, погребая тело под невысокой земляной насыпью, а Кадодзукэ складывает печать, и созданная могила укрывается ковром крохотных синих цветов. Они не задерживаются у могилы: чтят память безымянной жертвы и поспешно возвращаются на главный тракт. Впереди лежит долгий путь. Кадодзукэ не помнит, когда в последний раз стирал изношенную и местами порванную форму. Рю останавливается возле места, где только что упокоенный ребенок встретил свою преждевременную голодную смерть, и задумчиво обхватывает пальцами подбородок. — Мы не первые, кто прошел здесь за последние несколько дней. Почему никто не убрал тела, оставив гнить на дороге? — Люди всегда обходят стороной то, чего боятся. — Они боятся смерти? Или мольбы о помощи? — требовательно спрашивает Рю, но ответа не слышит. Кадодзукэ неопределенно передергивает плечами. То ли от легкого дуновения ветра, то ли от сомнений. Смерть или мольба? Интересно, чего же люди боятся больше? Кадодзукэ опускается на камень рядом с девочкой. Серое платье с короткими рукавами выглядит просто, но опрятно. “Едва ли крестьянская дочь, — предполагает он, — скорее ремесленника или торговца средней руки”. Такого ребенка поначалу сложно принять за обездоленную сироту. Только содранные руки и колени говорят о ночах, проведенных на холодной земле, и днях скитаний в надежде выпросить немного хлеба или рисовых лепешек. — Что ты делаешь здесь? Девочка молчит и лишь указывает на рыб, мерцающих красным золотом в темной воде, а затем протягивает советнику небольшой предмет. Губы Минамото трогает слабая улыбка. Две склеенные половины раковины моллюска с нанесенным изображением рыбы — старая забава, что по сей день роднит детей островов вне зависимости от класса и происхождения. Кадодзукэ недолго рассматривает игрушку и возвращает законной владелице. Резкий порыв ветра настигает двух случайных собеседников. Девочка срывается с места, словно захваченный ураганом листок, и убегает прочь. Главный советник провожает ребенка взглядом и поднимается, когда очертания белого плаща на противоположной стороне пруда вынуждают его отказаться от первоначальной идеи заняться малоуспешным поиском Мидзукаге на рыбном фестивале. Едва возможно, но… он не настолько беспечен, чтобы пренебрегать вероятной удачей. Кадодзукэ отряхивает подол кимоно и направляется по стопам исчезнувшей девочки.***
Рослая фигура возвышается на лихо петляющей садовой аллее, словно скала посреди обмелевшего океана. Длинный плащ только подчеркивает сходство. По воспоминаниям советника, с момента последней встречи прошло около пяти лет. Лицо лидера селения покрылось тонкой сетью морщин, словно их выела морская соль, черты еще больше ужесточились, потеряли плавность, но все еще свидетельствовали о непоколебимой силе и решительности характера. “Он способен отвоевать титул сильнейшего из ныне живущих Каге одним своим видом”, — вымученно подмечает Кадодзукэ, узнавая то надменное выражение лица. Мидзукаге смотрит на игрушку в ладонях стоящей рядом девочки, сбежавшей от главного советника несколькими минутами ранее. Не известно, искренен ли ниндзя в эмоциях, но брови главы селения довольно выразительно сошлись на переносице. Не видя смысла затягивать представление, главный советник выходит из занавеса пологих ив и вежливо кланяется. Его движения — красивые, но не вычурные, плавные, но не медлительные, — наполнены простотой и естественностью. Жесты природные и в тоже время четко просчитанные. Как и сам Кадодзукэ. — Необычайно рад встрече с вами, господин Мидзукаге. Глава деревни теряет интерес к раковине на детских ладонях и внимательно осматривает появившегося собеседника с головы до ног. Наконец, он начинает говорить, выделяя каждое слово: — Разве вы не должны наслаждаться спектаклем? Кадодзукэ виновато пожимает плечами. — Признаться, театральные помосты не пробуждают во мне возвышенных чувств. Я и без того день за днем провожу в самом большом театре страны — дворце, где служащие и чиновники пытаются доказать мне, что трудятся на благо государства. — У них выходит? — Зависит от уровня мастерства. Но, к счастью, я от природы довольно проницательный человек. — Вот как, — во фразе слышится не озвученное предостережение не приближаться. Но советник не боится голодных зверей, как бы громко они не рычали. Предел, который он может позволить себе, еще не достигнут. “Он весь — одна красноречивая угроза. Наверное, поэтому враги пока обходят деревню Тумана стороной. Кому захочется почувствовать на шее кончик лезвия легендарного меча? Меча, встреча с которым еще никого не уберегла от смерти. Предательство совета сделало Мидзукаге подозрительней и осторожней, чем раньше. Но не важно, догадается ли он, какую цель я преследую. Против меня глава бессилен, как ребенок. Он не решится что-либо предпринять против второго по влиянию человека в стране. Решившись, то проиграет, не успев ухватиться за рукоять. Самый опасный враг — тот, что стоит с тобой по одну сторону”. — Однако я не в силах скрыть разочарования. Лидер скрытого селения удивленно поворачивается. — Чем же? — Вы даже не сообщили, что устроили в деревне приют для сирот войны. Хотя столица охотно поддержала и обеспечила бы детей всем необходимым. Кадодзукэ устремляет многозначительный взгляд на ребенка, и только тогда собеседник, выдавив улыбку, осторожно берет девочку за руку. Мидзукаге больше не меняется в лице, но для советника этого достаточно, чтобы понять, что план работает. “Третий отнюдь не скуп на эмоции. Всегда прямо заявляет о своих намерениях. Говорит, что думает. Открыто демонстрирует эмоции. Ненавидит ложь. Когда же пытается остаться невозмутимым, то нарочно сдерживается и не показывает эмоций. Неужели он забыл, насколько хорошо я изучаю людей?” Мидзукаге откашливается. — Вам не было смысла беспокоиться. Я собираюсь присутствовать на церемонии закрытия фестиваля, где все и сообщу. Теперь прошу простить, господин советник… ― Сенсей. Одно единственное слово слетает с бесшумно двигающихся губ девочки, но любое слово — это птица, которую уже невозможно поймать, если она улетела из клетки людских уст. Кадодзукэ встречается взглядом с лидером деревни. Пальцы Мидзукаге сильнее сжимают ладонь ребенка. — Хорошего вечера, господин советник. Кадодзукэ сдерживает внутренний порыв остановить собеседника и затем абсолютно равнодушно смотрит в спину удаляющимся людям. Уже тогда главный советник феодала понимает, что конец предрешен. Птица, что выпорхнула из клетки. Она принесет на своих крыльях огонь.***
Три года. Три года понадобится главному советнику, чтобы сделать все в лучшем виде. Выступая на закрытом собрании клана в зале резиденции, огороженном всеми видами защитных печатей, главный советник раскрывает старейшинам план государственного переворота. Три года на то, чтобы устранить лидера деревни и обеспечить семье первенство на политической арене страны и селения. — Три года? Вздохи недовольства распространяются по комнате быстрее пожара, охватившего сухую листву. — Слишком долго! — Поспешив, клан не добудет власть, а потеряет, — вразумительно, но категорично отвечает Кадодзукэ хору возмущенных голосов. Главный советник не видит смысла вглядываться в лица старейшин. Маски напускной гордости и руки, норовящие как можно быстрее укрыться под слоями тканей, — ему не нужно сосредотачиваться, чтобы представить картину. Они так отчаянно кричат о гордости и верности принципам, словно пытаются убедить не столько меня, сколько себя. Кадодзукэ изображает всецелое внимание и вежливость, сам же продолжает медленно, но верно убеждать. Непринятие совета правую руку феодала не пугает. Служба при дворе представляет куда больше скрытых угроз, чем убедительный разговор со старейшинами. “Пускай они мнят себя королями. Пускай верят, пока могут”. Старейшина со шрамом, оплетающим шею, словно ядовитая змея, расходится в громком кашле и берет слово. — Не говорят ли за тебя старые чувства, Кадодзукэ? Дух товарищества так просто не искореняется из молодых сердец, подло пуская корни в недра сердца, словно сорняк. “Жалкие. Я научился ставить бесполезных людей не выше дворовых собак, что с готовностью облизывают руку, протягивающую кость. Я научился ждать и получать желаемое. Я — пешка, что достигла последней горизонтали и триумфально обратилась в ферзя. Ферзя черных”. — Ни к чему такие вопросы, — глава клана одним движением руки прекращает все разговоры, кивая советнику в знак поддержки. — Верность Кадодзукэ семье несомненна. Мы сделаем так, как он сказал. Нельзя иди в бой, надежно не заточив клинок. Кадодзукэ покорно опускается по правую руку от главы клана. Вынесенное решение не подвергается обсуждению, а тем более критике. Таков неписаный закон дома Минамото. Слово главы клана стоит превыше всего. После обсуждения участники тайного собрания переходят к чайной церемонии, которая свидетельствует о единстве клана, и Кадодзукэ, как почетный гость, принимает чашу из рук самого лидера. Главный советник действует машинально, пользуясь памятью тела, что самостоятельно реагирует на знакомые движения. Когда-то это должна была быть моя роль. Когда-то я должен был подавать чашу высокопоставленному гостю. Однако прошлое Кадодзукэ не интересует. Мысли главного советника кружатся вокруг девочки в сером платье. Кружатся, словно вороны над падалью. Следуя традиции, глава первым покидает зал, подавая пример остальным участникам собрания. Старейшины поднимаются крайне неохотно. Двигаются неспешно, цельным потоком, изредка быстро перешептываясь и бросая за спину неодобрительные взгляды. Не осмеливаясь открыто перечить, они сохраняют за собой неприкосновенное право за глаза осуждать решение главы клана. Лидер клана в одиночестве ждет племянника у дверей чайного дома. — Тебе не нужно ничего объяснять, — говорит мужчина, стоит Кадодзукэ появиться. — Ни сейчас, ни в дальнейшем. Я доверяю тебе. Этого достаточно. Главный советник вежливо кланяется. — Ничто не очернит моей преданности семье. — Ступай. С этими словами, не оборачиваясь, лидер возвращается внутрь чайного дома, запираясь изнутри. По традиции — невзирая на высокий статус — он должен лично прибраться после распития, чтобы уничтожить любые внешние следы собрания. Этому загадочному и надежно защищенному месту надлежит вернуться в то же состояние, в котором оно находилось до совещания и ночной церемонии. Кадодзукэ прогуливается вокруг резиденции и погодя останавливается на обложенной камнем тропинке в саду, среди дремлющих под лунным светом синих цветов горечавки. Звезды светят ярче праздничных фонарей, развешенных вокруг квартала Минамото. Главный советник феодала долго рассматривает мерцающие россыпи созвездий. Где-то среди них, подперев круглый бок луны, плывет по темно-синему небу серебреный дракон. Некоторые звезды уже столетия как мертвы. Их сияние — не больше, чем призрачное воспоминание, что стремится к нам сквозь глубины божественного небесного океана. "Ты был одной из таких звезд. Ты сиял так ярко и чисто, что я и поверить не мог, будто этот свет доносится уже из твоей могилы, — он посылает небу последний вопросительный взгляд. — Что же в этом странном немом ребенке с мертвыми глазами так напомнило тебе Рю, Микадо?"