Всё могло быть иначе

Кто-то позвонил в дверь. Вспомнив все нелицеприятные слова в адрес нарушителя моего спокойствия, я пошёл принимать непрошеного гостя. Открыв дверь, будучи готовым повторить все эти слова вслух, я увидел на пороге Виктора Тревора. — Здравствуй, Джон. — Здравствуй. Вик, тебе не кажется, что сейчас не самое подходящее время для посещения знакомых, — я старался придать своему голосу как можно больше серьёзности. — Джон, я уезжаю. Возможно, мы больше никогда не увидимся. Я очень хотел бы поговорить с тобой. Вик, как всегда, ставил перед собой цель и, не уступая, шёл вперед. Сопротивляться было бесполезно. С того самого времени мы так и не виделись, лишь перебросились парой дежурных смс на праздники. Я, не закрывая дверь, отступил в сторону, разрешая ему пройти внутрь дома. — У тебя вполне уютно, — констатировал мой гость, бегло оглядев комнату. — Спасибо. Выпьешь чего-нибудь? — Воды. — Даже так? — я был удивлён и одновременно озадачен его выбором. — Тебя послушать, так я почти алкоголик и дебошир. — Не ёрничай, Вик. Я не в настроении. Говори, зачем пришёл. А нет, тогда я бы попросил... — Спасибо, что не выгнал, — перебил он, но настолько искренне были сказаны эти слова, что я внимательно посмотрел на Тревора, стараясь понять, что всё-таки заставило его придти. — Ты знаешь, что я долгое время жил в Лондоне. Там вся моя семья, близкие друзья, там... — Не стой. Сядь уже. Прошу тебя. Принесу всё-таки чай, — сказал я, зная, что он у меня уже готов и его нужно только разлить по чашкам. — Тебе с молоком? Виктор улыбнулся и, выбрав кресло, опустился в него, устраиваясь поудобнее. Я принёс из кухни поднос со всем необходимым и, разлив напиток, придвинул чашку Вику, а сам сел напротив. — Я тебя внимательно слушаю. Тревор отпил пару глотков, поставил чашку на блюдце и продолжил: — Как я уже сказал, всё, что так или иначе мне дорого, осталось в Британии. Моя семья довольно богатая, и мне всегда доставалось самое лучшее. Самое лучшее, Джон. Это касалось абсолютно всего. Игрушек в детстве... — Игрушек во взрослой жизни, — не удержался я, продолжив мысль за него. — Ты обещал слушать, а не перебивать меня. И ты далеко не игрушка, если тебе это интересно, Джон, — он снова поднёс чашку к губам и, не отрывая от меня взгляда, отпил ещё немного, словно делая намеренную паузу. Чёрт! — Извини, — тихо ответил я. — Так вот. Это касалось всего, в том числе и элитной школы, в которой я впервые понял, кем хочу быть, потом был лучший университет... Но сейчас я не хочу заострять внимание именно на этом, потому что это был всего лишь фундамент к тому, что я имею сейчас. Но, возможно, в этом-то вся и проблема!.. Не поехали бы мы тогда на Рождество к отцовским коллегам, где я, будучи ещё подростком, познакомился с этим невозможным человеком, всё в моей жизни было бы сейчас по-другому. Но теперь уже ничего не изменить. Так вот. Мы с ним оказались практически ровесниками. Я немного старше его, чуть больше, чем на год. Знакомство и дальнейшие отношения с ним — это было что-то невообразимое, фееричное. Я был полностью им очарован, впрочем, как потом выяснилось, и он мной. А какой радостью для его родителей стало известие, что у их сына появился настоящий близкий друг, с которым он по возможности проводит практически всё своё свободное время! Нам было интересно друг с другом. Мы стремились обменяться мнениями по любым вопросам, что-то рассказать, многим поделиться. Уже в то время мы с ним мечтали о нашем путешествии на Тибет, — заметив, как я приподнял брови от удивления, он добавил: — О, Джон, прошу! Зная его, тебе бы это не показалось странным. Какие только диагнозы ему не ставили учёные умы: и синдром Аспергера, и маниакально-депрессивный психоз, и кучу ещё неверных определений его личности... — он на секунду запнулся. — Знаешь, я, скорее, немного не прав. Мы с ним отличаемся. Чувственностью, точнее, проявлением этой сферы. Я живу удовольствиями, понимаешь? А он — чистой логикой. Со временем я узнал причину всего этого, то есть откуда у него такая закрытость и что всё-таки произошло. Он мне сам рассказал. Я не давил на него. Это произошло уже в университете. После нашего первого раза... — Вик опустил глаза. — Он настолько может быть беззащитен, настолько уязвим, что я только тогда осознал всю ответственность, которую на меня возложила судьба, доверив мне, охотнику за удовольствиями, такого человека. В том возрасте, когда все начинают обучение, он был очень болезненным ребёнком, но его почему-то отдали в обычную школу, в которой учились дети из различных социальных слоёв и разного уровня воспитания. Там-то спустя три года всё и произошло. Он до беспамятства влюбился в свою одноклассницу. Ему-то было всего десять лет. Представляешь, писал ей письма с признаниями... Но, знаешь, школьники бывают очень жестокими к слабостям других. И в один не самый, по-видимому, прекрасный день эта девочка собрала других учащихся и стала перед ними декламировать его послания. Он всего лишь проходил мимо, а вся толпа его одноклассников, обернувшись, стала смеяться и показывать на него пальцем. В школу он больше не пошёл. После этого с ним случился нервный срыв. Он три недели пролежал в постели, практически не разговаривая ни с кем. Замкнулся в себе. Родители организовали ему надомное обучение. Тогда он и понял, что у него есть мощное оружие против всех — его незаурядный ум, а сантименты ему не к чему, так же, впрочем, как и друзья. Решение было принято! И он стал оттачивать в себе свой талант, доводя его до совершенства. — Вик, я не понимаю, почему ты мне всё это рассказываешь? Что я во всём этом должен понять? — Я хочу тебе признаться в том... что... — было видно, что разговор давался Вику с трудом. — Я виноват в том, что случилось с ним дальше, Джон. И я не хочу, чтобы подобное случилось ещё с кем-нибудь, поэтому я принял решение, что мне пора уехать. И уехать именно туда, куда мы с ним собирались. — А почему тебе не уехать с ним? Я так понимаю, что вы встречались? — Джон, мы долгое время были любовниками. Он доверял мне. И именно я привёл его к той пропасти, у которой он очутился, оказавшись здесь слабее меня. Я так сожалею! Поверь мне, это было сделано из лучших побуждений. Я хотел... Его мозг работает беспрерывно, Джон. Днём и ночью! Он мало спит, потому что интеллектуальное перевозбуждение не отпускает его ни на минуту. Мало ест, потому что «сытость отупляет». Секс... Лишь он поначалу давал ему чувство умиротворения и «тишины» в голове. Хоть ненадолго, но мой друг забывался здоровым сном. Однако, как оказалось, это был не выход из положения. Как я ни старался, но у нас всё быстро переходило из разряда «необычно» в разряд «рутина». А привычное в сексе его «не отключало», а лишь раздражало своей предсказуемостью. За то время, пока были вместе, мы перепробовали всё, в прямом смысле этого слова, Джон. Между нами и нашими желаниями не было ни преград, ни условностей. Но все возможные сексуальные практики тоже были лишь временным решением. Я понимал, что скука захватывала его всё сильнее, что он отдалялся от меня. И на очередной моей встрече с его братом, мы решили, что надо найти практическое применение его способностям. А пока я ждал, что же такое придумает его старший брат, чтобы это осталось втайне от нашего неугомонного гения, решил предложить немного «химии» его разуму. Я искренне хотел ему помочь, Джон. Он по несколько дней подряд мог не спать! Я понимал, что он с самого детства постоянно тренировался, повышая свою выносливость. Бесчисленное количество упражнений, безусловно, шли организму на пользу, но его мозг жил своей отдельной жизнью, ему было глубоко безразлично, что происходит с телом. Он согласился, даже не раздумывая! Чёрт! Хорошо, что мне хватило ума начать с самых безобидных вещей, — Тревор поднялся с кресла и, обхватив шею кольцом рук, глубоко выдохнул. Потом начал ходить по комнате. — Это была пропасть, в которую он мог упасть и разбиться. Не знаю, о чём я думал в тот момент, когда показывал ему, как мне казалось, выход, не предупредив о том, что это выход в Преисподнюю. Я чуть было не погубил его, Джон, понимаешь? Он не такой... — Тревор с силой стиснул пальцами лоб, словно хотел выдавить свои мысли-воспоминания. — Он хочет подчинять и подчиняться одновременно. Это невозможно понять, пока ты не чувствуешь его желание. — Вик! Перестань! И говори уже конкретно, прошу тебя. Витиеватость твоего повествования меня просто убивает. Прости, видимо, я просто устал. И поэтому у меня абсолютно нет желания понимать твои намёки. Мне искренне жаль твоего друга, но я категорически не понимаю, чего ты хочешь от меня? — У него сейчас относительно всё неплохо, но он одинок. И дело вовсе не в женщинах или мужчинах, дело в нём. Он бежит от любых отношений, будь они длиною на одну ночь или в целую жизнь. Он снова спрятался в панцирь, и, кажется, никто его оттуда уже не сможет вытащить. Но я верю, что ошибаюсь. И я сделал всё, чтобы это стало возможным. Его старший брат весьма способствовал этому, за что я ему очень благодарен. Да, он был бы просто замечательным человеком, если бы не был таким карьеристом. — Виктор, ты здоров? — я никак не мог понять, зачем, вообще, он пришёл. — Как никогда, Джон! Мои мысли чисты, как и помыслы. Прощай, капитан Уотсон! — сказал Вик и протянул руку. — Прощай? — Да. Так лучше для всех. Если я всё-таки в чём-то ошибся, то на Тибете буду не один. Я сжал его руку в ответ, не проронив больше ни слова. Удивительный человек всё-таки этот Виктор Тревор: появился, словно ураган, закрутил всё вокруг себя и так же умчался прочь, оставив после своего присутствия неразбериху. Да, я злился на него. Но это лишь эмоции, рождённые тем, что я сам был слаб и пошёл у него на поводу. Он отличный психолог и просто поймал меня в нужный момент, показав мне другую грань. Этот опыт сопровождался удовольствием, так чего я на него злился? Как мальчишка, ей богу...