Пока ты спишь

Это не был бы Савамура Эйджун, если бы он не справлялся со своими проблемами. Пусть с помощью и друзей, и не очень друзей, но он переживал все горе, что встречалось у него на пути, и продолжал идти с той же детской, открытой улыбкой, как будто ни разу не чувствовал боли. Сначала Курамочи думал, что Савамура такой всегда, и сломить его невозможно. Видеть его встающим в пять, видеть его бегающим с шиной, читающим историю бейсбола или засыпающим вечером в общей ванной из-за нечеловеческого изнеможения — было повседневностью. Видеть его плачущим, злым, протестующим — тоже было не менее необычно. Видеть его разбитым, пустым, не ищущим цели? Такого Курамочи не мог себе представить. Наверное, поэтому он был так ошеломлен. Маско съехал почти сразу после той игры — таково правило, сезон третьегодок закончился. Упущенная победа не выходила из головы еще несколько дней, каждое утро будила неприятным жужжанием где-то в затылке, отдавала в уши глухим рокотом, но не могла вырваться наружу, как заблудшая оса. Укусов Курамочи уже не боялся, он спокойно и сосредоточенно анализировал каждый момент игры, обещая себе, что никогда не ошибется снова. Он думал о Ре-сане, каждое утро повторяя себе, что поступил правильно, и, тем не менее, глухой рокот в ушах твердил обратное. Курамочи гнал его от себя, внешне лишь немного хмурясь, убирая со лба повисшую челку, внутренне — яро протестуя, будто от этого зависело, как сложится его судьба. Но проходило время, внутреннее волнение стихало, темные мысли отступали, забывались хмурые моменты, открывая двери грядущим воспоминаниям, которые они были обязаны сделать счастливыми. Тогда более громким стало жужжание внешнее, а если быть точным, то полная тишина. Ни громкого голоса по утрам, ни копошения в три часа ночи над учебниками, ни споров на тренировках. Команда действительно стала другой, подумалось вдруг шорт-стопу, и вовсе не из-за ухода третьегодок. И в комнате тоже стало невыносимо тихо. Курамочи не понимал этой тишины. Она ему не нравилась. Она его раздражала. Он был готов побить Савамуру, лишь бы тот встал с этой чертовой кровати, но и пальцем его не тронул, потому что прекрасно понимал, что это не поможет. — Ты никогда не станешь асом, — сказал он в два часа ночи, в кромешной тьме, совершенно уверенный, что в комнате никто не спит. Савамура ничего не ответил, и в этот момент Курамочи понял, насколько он, всю жизнь считающий себя крутым парнем, для которого нет ничего невозможного, на самом деле беспомощен. Он чувствовал презрение к самому себе и впервые — страх, природу которого он не мог объяснить. В ту ночь он видел иронично улыбающегося Ре-сана. «Ты можешь бить людей, но ничего не можешь сделать с их чувствами, — он хмыкнул. — И это ты называешь силой?» Но на утро все забылось. Забылось, потому что Савамура встал и вышел на пробежку и потому что со временем он начинал приходить в себя. Снова учился разговаривать, улыбаться, злиться на Миюки, спать на уроках и уворачиваться от захватов, которые, к удивлению Курамочи, не причиняли ему никакой боли, несмотря на громкие протесты. Все вернулось на круги своя, и он снова не мог поверить, что этот улыбчивый идиот может быть разбитым человеком без цели. Спустя некоторое время, наблюдая, как Савамура отбирает шину у Фуруи, упорно доказывая, что это его собственность, Курамочи вздохнул с облегчением. Рядом сидящий Миюки расслабленно улыбался. Они оба заметили эту перемену друг в друге, но не стали акцентировать внимание на этом событии. О таких вещах они не шутили и не разговаривали, предоставляя тишине сказать все, что необходимо. В ту ночь, когда Курамочи все-таки понял, что в обновленном Эйджуне что-то не так, его разбудил неторопливый, заботливый поцелуй. Лениво приоткрыв глаза, шорт-стоп не сразу понял, что происходит. Но холодные кончики пальцев, прикоснувшиеся к животу в следующий момент времени, заставили его резко опомниться и привстать на локтях, оторвавшись от чужих губ. Несколько секунд он ошалело смотрел перед собой, во-первых, пытаясь привыкнуть к темноте, во-вторых, пытаясь осознать и принять только что свершившийся факт. Уже через эти несколько секунд он был готов дернуть ногой и сбросить на пол этого вконец поехавшего ублюдка, который продолжал невозмутимо шарить под майкой. — Савамура, какого черта ты творишь?! — вместо этого проорал шорт-стоп. — Миюки-сволочь, опять запрятал Шину-чан, а я не могу ее найти! — с обидой в голосе ответил питчер, будто эта отмазка могла реально сработать. — Че-го? — проскрипел Йоичи, едва сдерживаясь, чтобы не стукнуть этого козла по голове. Присмотревшись, он убедился в своих догадках и сделал соответствующие выводы, после чего сразу же успокоился. — Савамура, иди спать. Питчер застыл, будто пытаясь уловить смысл его слов, после чего молча вернулся в свою кровать. Курамочи повернулся набок, укутываясь в одеяло и раздраженно бормоча себе под нос: — Будет тебе «доброе утро», Бакамура… * Следующее утро Савамуры было обычным. Обычный будильник в полшестого утра, обычная пробежка, обычная ссора с Фуруей, обычная драка с Курамочи — ничего, выходящего за пределы повседневности. Для Курамочи это утро стало сущим адом. Хорошенько скрутив Бакамуру с утра пораньше, он узнал, что лунатизм у Эйджуна в детстве бывал, и в ночном происшествии нет ничего сверхъестественного. — Я обычно слушаюсь, так что просто отправь меня спать, и все будет отлично! — бодро ответил питчер, но улыбка сползла с его лица, когда он понял, что семпай готов его на куски порвать. — Я сделал что-то не так? — торопливо поинтересовался он. Курамочи понял, что ни за что не хочет видеть лица Савамуры, узнающего, что он сделал не так, поэтому он ответил только: — Ничего. Вторым ударом в это утро был, конечно же, нож в спину от Миюки. Кетчер сначала долго ржал на перемене, потом долго ржал на уроках, наконец он долго ржал на тренировке, а после нее сказал: — Хорошо, что это не был Маско-семпай. Он бы тебя раздавил, разыскивая свои пудинги! — и снова заржал. На следующее утро он еще не забыл понадежнее запрятать шину Савамуры, чтобы поржать не только над своим лучшим другом. Естественно, Курамочи рассказал кетчеру не все, по одной простой причине. Если бы он сказал Кадзуе что-то вроде: «Представляешь, я недавно впервые поцеловался, и это был лунатик-Савамура», тот бы смеялся еще дольше. Следующей ночью, ощутив на себе чужие губы, Йоичи уже не был так ошарашен. Лишь чуть приоткрыв глаза, он сонно пробормотал: — Савамура, вали в свою кровать, — и снова погрузился в сон, даже не заметив, когда питчер ушел. Еще через ночь Курамочи проснулся от того, что его укусили в шею чуть ниже затылка, потом влажный язык прошелся по уху, опаляя след горячим дыханием, и несколько секунд, пока разум еще не взял контроль над телом, он позволил себе наслаждаться, не анализируя, принимать, не думая, от кого получает. Но лишь несколько секунд. Потом он медленно открыл глаза и попытался заставить себя сказать всего лишь одну фразу, но не смог. Вместо этого он перевернулся на спину, и какое-то время бездумно смотрел на лицо питчера, не окрашенное никакими эмоциями или чувствами; безликое и бессмысленное, оно напоминало призрак того разбитого Савамуры, которого Курамочи хотел стереть из памяти. Эйджун наклонился и поцеловал шорт-стопа, оставаясь неподвижным некоторое время. Лишь веки мелко подрагивали, доказывая, что ему что-то снится. Курамочи прикрыл глаза, обещая себе, что отправит первогодку в кровать, как только этот поцелуй закончится, но, не встретив никакого сопротивления, Савамура проник языком через приоткрытые губы, судорожно исследуя новую территорию и побуждая к обратному действию. И когда он отстранился, спустившись к шее, Курамочи понял, что все это время прижимал его к себе и активно отвечал, думая лишь о том, что ни одна живая душа не будет знать об этом на утро. — Савамура, иди спать, — наконец проговорил он. Но Савамура проигнорировал эти слова. Взяв под контроль за миг нагнавшую его панику, Курамочи повторил спокойно, но настойчиво: — Эйджун, иди в кровать. Эйджун отступил, и Курамочи выдохнул с облегчением. Под утро ему снова снился Ре-сан, почему-то с разбитой губой, и Курамочи был уверен, что именно он ударил его. «Любовь, ненависть, страх, злость, — говорил Реске, — ликование, радость, отчаяние, стыд, гордость… — его голос растворялся в пространстве, становясь то громче, то тише. Он вытер кровь с разбитой губы и презрительно улыбнулся. — А ты можешь только это». Уже морщась от звуков будильника, Курамочи пытался вспомнить, где слышал эти слова раньше, но тут же забыл о них, когда взял в руки телефон и посмотрел на часы. Было полшестого. Савамура, как обычно бодрый и беззаботный, резво встал с кровати, приветствуя новый день. Шорт-стоп перевернулся на бок, пытаясь вспомнить, что же ему снилось, но мелькающий по комнате Эйджун не давал ему сосредоточиться, все явственнее напоминая о ночных событиях. Он был таким веселым и безмятежным, что впервые Курамочи пожалел о том, что он является единственным хранителем их общей тайны. — Доброе утро, Курамочи-семпай, — поздоровался питчер, заметив, что семпай не спит. Он еще несколько секунд с любопытством разглядывал шорт-стопа, после чего поспешил отправиться на пробежку. Курамочи показалось такое поведение подозрительным, и он обещал допросить питчера, когда тот вернется. Однако крайние меры не потребовались — Савамура выдал себя сам. Когда Йоичи стоял у зеркала, сооружая на голове привычный хохолок, Эйджун неуверенно поинтересовался: — Семпай, у тебя… появилась девушка? — В смысле? — хмуро переспросил шорт-стоп. Его собеседник смутился, после чего дрожащим пальцем указал на шею, заставляя Йоичи перевести взгляд на то же место. Курамочи вздрогнул, выронив расческу из рук, почернел, как грозовое небо, и процедил низким голосом: — Нет. Приблизившись к зеркалу, он рассмотрел оставленный ночью засос и тихо выругался. Савамура с любопытством наблюдал за такой реакцией, и хоть ответ шорт-стопа показался ему не совсем понятным, уточнять он не стал, чувствуя, что это может сказаться на здоровье. Но даже несмотря на это, Курамочи все равно скрутил его от всей души, в качестве мести за то, о чем Эйджун не помнил. — За что?! — вопил первогодка, а шорт-стоп не мог заставить себя ответить на этот вопрос.