Спасение, забвение и всевышний

Нил рассматривал его украдкой — Адам чувствовал на себе изучающий взгляд, но не встречал его, предпочитая смотреть в окно или делать вид, что занят своим телефоном. Ему нравились его темные очки, дававшие мнимое ощущение защиты от проницательного взгляда брата, и то, что Нил не осмеливался заговорить при таксисте, но одна только мысль о том, что им придется провести вместе некоторое время, бросала его в жар. Он не чувствовал свое тело. Ему казалось, что оно изрешечено точными, словно бы пулевыми выстрелами. Паф! паф! паф! — по одному выстрелу там, где люди оставляли его; по одной капле крови на каждый день, когда он просыпался с ощущением потерянности в пространстве и времени; по одному шраму от каждого стакана, который он в бессильной ярости бросал в стену, когда напивался, потому что эта злость на весь равнодушный мир кипела в нем и не видела выхода. Он не писал музыку. Он не общался с друзьями. Он отгородился от всех, чтобы только залечить свои раны, и теперь ему казалось, что здесь, на острове Туманного Альбиона, они просто покрылись тонким слоем льда, под которым все та же горячая кровь. Однажды ему придется вернуться; однажды ему придется пересечь порог родного дома, в спешке оставленного позади; однажды ему придется поверить в то, что он в порядке, даже если это будет чистой ложью, и нужно будет убедить в этом других людей. Однажды ему придется снять швы, и он должен быть готов к тому, что они снова будут кровоточить. Ему не хотелось притворяться и не хотелось лгать. Он боялся того момента, когда они выйдут из машины и зайдут в бар, и ему придется изображать из себя шута, который не чувствует боли — потому что другие люди не должны забирать на себя то, что его мучает и грузом лежит на плечах. — Остановите здесь, — вдруг произнес Нил, будто прочитав его мысли. Адам даже не осознал, что повернулся к нему, хотя до этого отчаянно не встречал его взгляд. Нил смотрел на водителя и игнорировал брата; Адаму пришлось заговорить, чтобы обратить его внимание на себя, и как только он открыл рот, одна из невидимых ран на его теле запульсировала: у него было мало сил, чтобы поддерживать свою маску «уменяничегонеслучилось» и еще меньше сил на то, чтобы держать себя на плаву. Лишние разговоры забирали у него силы; он бы предпочел пропускать все мимо ушей и невнятно мычать. — Что ты делаешь? Мы собирались в другой бар. — Меняю твои планы, — ответил Нил тоном, не терпящим возражений. — Мы выйдем здесь. Не думаю, что в этом баре алкоголь сильно отличается от того, куда ты меня вез. Адам поджал губы, но беспрекословно вышел из машины, понимая, что если он начнет настаивать, то лишь потеряет силы. Он хотел тот бар, в который ездил на протяжении последних шести ночей; тот привычный бар, от которого он возвращался в отель пешком, оттягивая момент, когда он переступит порог своего номера и утонет в тишине. Все привычное - хорошо; все непривычное требует контроля, а контроль отнимает силы. Все так просто и так больно. Нил расплатился, захлопнул за собой дверцу и одернул лацканы джинсовой куртки, молча кивнув в сторону неоновой вывески, и Адаму ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. * * * * * — Зачем ты все-таки приехал? — спросил Адам. Они сидели в этом баре чертову бесконечность. Адам уже сбился со счета стаканов, которые он опрокинул в себя, пытаясь отвлечься от болтовни Нила и даже не пытаясь сделать вид, что ему интересно. Он надеялся, что к тому времени, как Нил заподозрит неладное, он уже будет достаточно пьян для нотаций и философских разговоров ни о чем с примесью кислого «все наладится, не вешай нос» и фальшивого «я всегда рядом» — это все ложь, они никогда не остаются. Если ты провалился в яму, не станешь же ты обвинять тех, кто не прыгнул вслед за тобой — это было первое, что Адам усвоил, когда осознал, что люди сторонятся его, словно он был заразным. Нил, несомненно, понимал его состояние, но произносил слово «депрессия» тем тоном, каким это произносят скептики, уверенные, что эта «болезнь 21-го века», такая популярная и подкосившая кучу людей, — не более, чем хандра от скуки. По его мнению, которое он открыто не высказывал, но на которое непрозрачно намекал, все это лечится очищением головы от глупых мыслей и прекращением самокопания. Если бы Адам мог просто отрезать эти мысли, будто сухие ветки, он бы так и сделал, но они уже поселились глубоко внутри и подтачивали его корни. — Тебе надо отвлечься, — ответил Нил, отпивая виски маленькими глоточками. Сейчас он выглядел как человек, который не умеет пить и обращается с виски как с чаем. Не хватало только подуть и пить с ложечки. — Я здесь только для того, чтобы ты не чувствовал себя одиноко. — Думаешь, твоя компания как-то разнообразит этот вечер? — отозвался Адам, едва удержавшись, чтобы не закатить глаза. — Он похож на все мои предыдущие вечера. Мы только сменили бар. Нил пропустил издевку мимо ушей. — Ты не думал найти кого-нибудь? — спросил он и добавил, когда Адам громко и слишком иронично фыркнул: — Я не про отношения. Я про случайную связь. Ты отвлечешься, получишь заряд энергии, потратишь еще и будешь чувствовать себя лучше. — Насколько лучше я буду себя чувствовать, если брошу рюмку в твою голову? Нил тщательно это взвесил. — Секс лучше. Он не принесет тебе иск за членовредительство, который я подам, если ты действительно попадешь в меня после того, как выпил почти целую бутылку. Адама вдруг замутило, и он даже не понял — от водки или от разговора. — Серьезно, парень, — продолжал Нил, словно бы не замечая скептического выражения на лице брата. — Как давно ты по-настоящему отрывался? У тебя после Саули вообще хоть кто-то был? — Не хочу это обсуждать, — твердо отрезал Адам. Месяцы одиночества и тоскливой, озлобленной боли застыли на дне рюмки; когда он опрокинул ее залпом, ему показалось, что он чувствует на языке их кислый вкус. — Потому что не было. Ты слишком долго один. Может, это и есть вся суть твоей депрессии. Не узнаешь, пока не попробуешь. Ты ведь ничего не теряешь. Как вариант — тебе не понравится, но это все равно ни к чему тебя не обязывает. Утром разойдетесь, и ты опять свободен как ветер. Адам пробормотал что-то невнятное и залпом выпил еще одну рюмку, а в следующее мгновение Нил вдруг положил руку на его плечо, вызывая настойчивое желание отстраниться и зарычать, словно этот нелепый жест превратил его в хищника, защищающегося от чужака. Он даже не заметил, когда все стали чужими для него; он измерял все этим желанием спрятаться и с этой точки зрения он был один на неравной войне с окружающим миром. — Вон, посмотри, какой парень, неужели он не в твоем вкусе? — Нил кивнул за спину брата и чуть сдавил его плечо. — Невысокий и миловидный шатен, кажется, твой типаж? — Нет, — отозвался Адам, даже не обернувшись. — Не лезь со своими советами в мою личную жизнь. — Ах да, ты предпочитаешь блондинов... как я мог забыть... Адам так сжал рюмку, что на мгновение подумал, что она может треснуть и впиться осколками в его ладонь, и даже это будет не так больно, как те мысли и образы, которые иногда огненным заревом вспыхивали в его голове и ослепляли до слез и боли; вроде того воспоминания, когда Саули стоял в проходе их комнаты, опершись на косяк и скрестив руки на груди, и казался таким бледным и призрачным, словно на самом деле не существовал. А потом он сказал, что уходит, и спустя несколько бесконечных дней бессонницы и боли Адаму действительно начало казаться, что его никогда и не существовало. — Я ухожу, — твердо произнес он и сбросил с плеча руку Нила. — Если ты приехал только ради этого, то я вынужден тебя расстроить: проваливай. Мне не нужна помощь, не нужно сострадание и не нужны советы. Оставь меня в покое, я ничего от тебя не хочу. Нил и бровью не повел. Он проследил за тем, как Адам, слегка пошатываясь от количества выпитого, надевает плащ и проверяет карманы, а потом допил виски и со стуком поставил стакан на барную стойку. — Останься, если так ты проводишь все свои вечера, — сказал он. — Я вернусь в отель, а ты развлекайся. Передам от тебя привет маме, но будет лучше, если ты все-таки ей позвонишь. Мы все волнуемся. Мы не чужие, Адам; мы все понимаем, что ты тяжело переживаешь его уход, и всего лишь хотим помочь. Адам прикусил на кончике языка фразу «мне не нужно ваше волнение!» и почувствовал ее солоноватый вкус, но не ощущал своего лица и не мог понять, отражается ли эта боль с привкусом железа на нем. Какой-то частью себя он понимал, что должен остановить Нила, который прилетел специально только потому, что беспокоится о нем, но продолжал молча наблюдать за тем, как его брат застегивает куртку, и даже получал какое-то странное мстительное удовольствие, когда понимал, что смог защититься и больше его раны никто не будет бередить. Он следил за тем, как Нил уходит, даже не обернувшись, пока тот не скрылся среди танцующих людей. Еще некоторое время Адаму казалось, что он видит его бледно-голубую куртку, и он всматривался в толпу так пристально, что глаза начало резать. — С братьями всегда так тяжело, — вдруг раздался чей-то голос. Адам обернулся. Рядом с ним, облокотившись на барную стойку, стоял молодой человек и постукивал сложенными в несколько раз банкнотами о гладко отполированную поверхность стойки. Вопрос вырвался у него раньше, чем он подумал о том, что парень, возможно, разговаривал не с ним. — Как вы узнали, что он мой брат? — Услышал часть вашего разговора. Он младший или старший? Адам даже не понял, зачем он отвечает и вообще продолжает этот странный разговор. — Младший. Парень кивнул, словно отвечая своим каким-то мыслям, и повернул голову, перехватывая взгляд Адама. У него были удивительно глубокие карие глаза, пронзительные и гипнотизирующие, и на бесконечно долгое мгновение Адам почувствовал себя раскрытым под их взглядом, словно все его секреты и страхи в одну секунду стали видны — выползли, будто паразиты, из щелей и пулевых ран, оставленных в его теле людьми и сменой погоды, сезонов, настроений и городов. — У тебя тоже есть братья? — спросил Адам, скорее для того, чтобы отвлечь парня от рассматривания его лица, чем из реального любопытства: ему вдруг на мгновение стало страшно, что он на самом деле может читать его мысли. Парень покачал головой, и из-под капюшона толстовки выбилась прядь светлых волос. — Сестра, — ответил он. — Но хорошо представляю, что ты чувствуешь. Адам неопределенно пожал плечами. Парень дождался бармена и протянул ему деньги, заказав еще пива, и на то время, пока он смотрел, как бармен наполняет кружку, казалось, он напрочь забыл о существовании Адама. На несколько мгновений Адам вдруг почувствовал себя подвешенным над пропастью на тонкой нити. Его руки дрожали мелкой дрожью; он сжимал рюмку вспотевшей ладонью и не сводил с нее взгляд, словно если бы он моргнул или отвернулся — рюмка бы выскользнула из его руки. Ему хотелось уйти, но в то же время он чувствовал себя словно бы приклеенным к этому стулу; это сумасшествие продолжалось несколько бесконечных минут, пока он вдруг не уловил движение краем глаза: парень повернулся к нему и протянул кружку. — За несносных родственников, — произнес он. Адам перехватил гипнотический взгляд, мгновение помедлил и коснулся кружки своей рюмкой. Легкий звон, казалось, вибрацией прошел по его руке и замер где-то в плече, и он неуверенно подвигал им, словно боялся, что оно онемело. — За несносных родственников, — повторил он и, прежде чем успел себя остановить, вдруг протянул незнакомцу свободную руку. — Адам. Парень поставил кружку на барную стойку. — Томми, — улыбнулся он и сжал ладонь Адама едва теплыми пальцами.