Неумолимое течение времени (The Inevitability of Time)

Бонд хочет как можно скорее добраться до постели и избавить их обоих от одежды. Они берут такси, потому что так быстрее, и едут к Кью, потому что его квартира ближе. На улице холодно, и идет дождь; Кью почти оступается на скользких ступенях, но Бонд поддерживает квартирмейстера, положив ладони на его узкие, восхитительные бедра. Он не может удержаться и впивается в мягкую шерсть брюк сильнее. От него не ускользает сбившееся дыхание Кью, поэтому Бонд сжимает ладони крепче, и Кью охает от неожиданности. Агент оставляет дорожку поцелуев на ушной раковине Кью, пока они на ощупь пытаются добраться до лифтов. Они не размыкают объятий все время, что едут в одном из них. Кью только и успевает открыть весьма внушительного вида дверь своей квартиры, как Бонд едва ли не вталкивает его внутрь, прижимая к себе. Дверь глухо захлопывается, но Бонд слишком увлечен поцелуем, чтобы обратить на это внимание. Кью небрежно роняет свою сумку. Они избавляются от верхней одежды и обуви по пути из прихожей. Бонд не замечает обстановку квартиры, влекомый губами Кью в спальню. Почти всю небольшую комнату занимает огромный матрас. Окна не зашторены, и в комнату льется свет вечерних огней: это, должно быть, совсем не безопасно, но Кью тянет Бонда на кровать, напористо целует, и агент выбрасывает из головы все опасения по поводу снайперов. Бонд хочет скорей избавить квартирмейстера от кардигана и рубашки: он небрежно бросает их на пол. Кью морщится, недовольный таким обращением со своими вещами, но Бонд не дает ему высказать своё неудовольствие. Он отрывается от поцелуя, только чтобы снять и положить очки квартирмейстера на тумбочку. Кью на вкус как чай и терпкие апельсины, и Бонд вновь вспоминает идею о вторых половинках: эта мысль крепко засела в его голове. Он отстраняется, поглаживает Кью, чтобы отвлечься от своих мыслей. Бонд хочет запомнить сбившееся дыхание, когда он проводит подушечками пальцев по груди Кью, ласкает соски, оглаживает бока. Как он и думал, Кью — весь линии и острые углы под нежной, бледной кожей, — и все же Бонд не может отвести глаз. Тяжело дыша, Кью смотрит на него из-под опущенных век. Даже в полумраке Бонд видит, как раскраснелись его губы. Он снова прижимается к ним в поцелуе и чувствует, как бегут по позвоночнику мурашки от низкого стона, когда их бёдра соприкасаются. — Сколько ты ждал? — спрашивает Бонд, целуя Кью в шею. Тот откидывает голову назад и смеется, торопливо стягивая с Бонда рубашку. — Целую вечность, — выдыхает Кью, и его слова звучат так, будто он действительно ждал всю жизнь. — Я не обману ожиданий, — обещает агент, нежно кусая ямку между шеей и плечом. Кью выгибается ему навстречу, и Бонд так обезоружен этим зрелищем, что крепко обвивает юношу за талию и прижимает ближе к себе. — Весьма на это рассчитываю, — отзывается Кью и, едва касаясь, ведёт пальцами к бедрам Бонда. Он усмехается и опускает Кью на кровать, намереваясь продолжить поцелуи. Бонд наслаждается звуками, которые срываются с губ Кью; восхищается тем, как мурашки бегут по коже с каждым касанием. Его пьянит мысль, что всё это происходит между ним и Кью, который в действительности очень привлекателен: стоило лишь только присмотреться. Бонд не прячет взгляд, расстегивая брюки Кью. И тут он замечает. — У тебя татуировка, — дотрагивается до неё Бонд. Тату тянется от ребер до правого бедра. Рисунок в светлых тонах — розовых или лиловых, Бонд не может разобрать в темноте — причудливый, изящный цветок, выполненный так реалистично, что, кажется, прикоснись, — и почувствуешь его бархатные лепестки. — Что это? Кью приподнимается на локтях, чтобы взглянуть на Бонда. Его кудри рассыпались непослушной копной, взгляд тёмный от возбуждения: — Цветок амаранта, — отвечает Кью. — Есть поверье, что он рос на Олимпе и, подобно бессмертным богам, никогда не увядал. — Амарант, — бормочет Бонд, обводя пальцем цветок на бедре. Слово кажется ему смутно знакомым и навевает необъяснимую грусть. — Джеймс, — голос Кью звучит так, будто он знает, о чём думает, что чувствует Бонд. И это сокровеннее, чем любой секс. — Ты не называл меня так прежде, — агент целует тонкие маджентовые линии на боках парня. Кью низко стонет от прикосновения колючей щетины к нежной коже. — Думаю, ситуация это подразумевает, — отвечает он, проводя рукой по коротким волосам. Бонд не понимает, почему от этого простого жеста замирает сердце. — Только если «Ноль-ноль-семь» не звучит для тебя привычнее. — Нет, Джеймс подойдёт, — отзывается Бонд и проводит языком по ложбинке у пупка Кью, на что тот впивается пальцами в его волосы. — Как мне обращаться к тебе? — Кью. — Но это не твое настоящее имя, — Бонд трётся щекой о дорожку волос, уходящую под пояс брюк. Кью вздыхает от удовольствия, и этот вздох пульсацией отзывается в члене Бонда. — Да, но нравится мне больше. — Скажи мне, — просит Бонд. Кью улыбается своей таинственной улыбкой. Даже раздетый почти донага он не становится менее загадочным. — Позже, — обещает Кью и приподнимает бёдра, чтобы Бонд стянул с него брюки. Как и сам Кью, его член тонкий и длинный; он идеально помещается в руке Бонда, и тот медленно поглаживает его, наблюдая, как Кью вздрагивает и обессиленно откидывается на покрывало, сладко стонет. У Бонда пересыхает во рту. Внезапно он хочет только одного: попробовать Кью на вкус. Он мягко прихватывает зубами нежную кожу с внутренней стороны бедра и осторожно спрашивает: — Нам понадобится презерватив? — Я чист, — Кью мгновенно улавливает ход мысли агента. — Но если хочешь… — Чего хочешь ты? — Бонд обводит языком головку, и Кью стонет, подаётся вперед, впиваясь в плечи агента. — Тебя, — отвечает Кью. Его зрачки почти полностью затопили радужку. — Твои губы, руки. Тебя во мне. У Бонда перехватывает дыхание. Он хочет дать Кью всё, о чем тот попросил, и это в новинку для Бонда: ни с кем прежде он не испытывал такого желания. Его член горячо пульсирует, и Кью, заметив это, улыбается ему. Квартирмейстер садится и неторопливо, глубоко целует Бонда. В движениях Кью нет спешки: будто ему достаточно этих плавных движений рук и губ, медленного сплетения языков. Это так непохоже на то, с чего они начали, и на то, к чему привык Бонд: секс для него — это часть работы, порой — способ выпустить пар, получить информацию, добиться своего. Секс просто для удовольствия, из желания близости с кем-то — редкость для него, потому что Бонд вовсе не желал доверять кому бы то ни было. Но с Кью всё иначе. Бонд доверяет ему без тени сомнения, чувствует себя рядом с ним цельным, — и никак не может взять в толк почему. — Что скажешь? — Кью отстраняется, чтобы перевести дыхание. Он снимает с Бонда рубашку и расстегивает ремень. — Кажется, я сошел с ума, — выдыхает Бонд прямо в губы Кью и стонет, когда тот берется за молнию его брюк. — Хорошо. Здравый смысл переоценен, — отвечает Кью и легко кусает губу Бонда. Тот смеется и думает, что уже очень давно не чувствовал себя с партнером так непринужденно. Он падает на матрас, тянет Кью на себя, и тот одобрительно стонет смене позиции. Кью устраивается поудобнее, и вот его рот, его руки повсюду, он гладит, ласкает, сдавливает, нажимает, оглаживает именно так и именно там… Что Бонд мог бы подумать, что они уже занимались этим раньше: ему кажется, будто Кью знает о нем всё. — Кью… — выдыхает Бонд, когда тот стягивает с него остатки одежды и между ними не остается ничего, кроме обнаженной кожи. Кью спускается ниже и берет член Бонда в свой восхитительно жаркий рот. Агент не может удержаться и запускает руки в густые кудри, одобрительно тянет их, на что Кью издает стон, который отдается во всем теле, от ребер до пальцев ног. Бонд тянет непослушные завитки сильнее, и Кью поднимает взгляд: его раскрасневшиеся губы растянуты вокруг члена. С пошлым звуком он выпускает член изо рта, проводит языком по головке, смешивая слюну и смазку. Бонд прижимает Кью к себе и целует, пробуя свой вкус на его языке. Их члены прижимаются друг к другу, и Бонд решает, что пора двинуться дальше. Мысль о том, чтобы оказаться внутри Кью сводит с ума. Бонд нависает над Кью и осипшим от желания голосом шепчет: — Смазка? Кью слишком увлечен, оставляя отметины на груди Бонда, поэтому машет в сторону тумбочки, не утруждая себя словесным ответом. Приятная боль от укусов почти отвлекает Бонда от цели, но он все же открывает ящик и роется в поисках лубриканта. Он находит несколько презервативов, бутылочку смазки и бросает их на кровать. Первое движение скользких пальцев почти не встречает сопротивления; Кью извивается, и Бонд всей рукой чувствует его дрожь. Он целует живот квартирмейстера и обводит языком линии татуировки до тех пор, пока Кью не издает хнычущий стон, и Бонд дает ему ровно то, что он хочет. От второго пальца дыхание Кью сбивается, и Бонд замедляет движения, когда замечает, что возбуждение Кью начинает спадать. — Порядок? — губы Бонда скользят по лепестку на бедре Кью. — Да- ах! — выдыхает Кью, когда Бонд растягивает его чуть сильнее. — Я давно не. — Скажи, если… — Все в порядке, — перебивает Кью, поглаживая Бонда по волосам. — Пожалуйста, продолжай. Бонд подчиняется со всей возможной осторожностью. Только когда Кью снова возбужден и двигается навстречу трем пальцам, Бонд решает, что тот готов. Он приподнимает бедра Кью на подушку, и квартирмейстер тут же обхватывает Бонда ногами за талию, прижимая ближе к себе. — Не терпится? — ухмыляется Бонд, распределяя смазку по презервативу. — Ты не представляешь, насколько, — Кью подталкивает Бонда к себе. — А теперь заткнись и трахни меня. — Раскомандовался, — ворчит Бонд, и секундой позже осознает, что сказал это с нежностью. Кью самодовольно улыбается и крепче сжимает его бока. Бонд прижимает головку и медленно входит, от чего Кью весь сжимается. Агент наклоняется и успокаивающе целует его. Кью смотрит ему в глаза. В полумраке он выглядит таким юным и уязвимым, что Бонд мог бы решить, что для Кью всё это впервые. — Расслабься, — снова напоминает ему Бонд. Постепенно Кью расслабляется, и Бонд медленно толкается внутрь. Когда он наконец погружается на всю длину, Кью дрожит, а в уголках его глаз стоят слезы. Бонд чувствует, что застал нечто очень интимное, потому что Кью — один из тех непоколебимых, сдержанных людей, которых невозможно представить себе плачущими, особенно на виду у кого-то. На мгновение Бонд чувствует укол совести оттого, что стал причиной этих слез. Но есть ещё кое-что: странное чувство гордости за то, что ему позволено видеть Кью таким уязвимым. Бонд сцеловывает слезы Кью, сам не подозревая, что способен на такое проявление нежности. Тот обнимает Бонда за плечи, и в это мгновение они два самых обычных человека в момент близости. — Ты в порядке? — снова спрашивает Бонд, ловя губами бешеный пульс на шее Кью. Он кивает, запускает пальцы в короткие волосы Бонда и медленно двигает бедрами навстречу. Бонд прикусывает нижнюю губу, чтобы удержаться и не начать вбиваться в Кью: тугой жар, обхватывающий его, опьяняет и сводит с ума. Он позволяет квартирмейстеру найти нужный ритм, пока темп не становится подходящим для них обоих. Бонд немного меняет угол, притягивает Кью к себе и целует. Это сладкий, жаркий поцелуй, и Бонд определенно намерен прерывать его только на стоны Кью. Странным образом это больше похоже на воспоминание: словно они уже занимались этим тысячу раз. Бонда не покидает ощущение, что до этого самого момента он был собой лишь наполовину. Всё происходящее кажется таким правильным, что голова идет кругом. Бонд задумывается, чувствует ли Кью то же самое, когда юноша с громким стоном выгибается под ним дугой. Ему кажется, что он почти готов разгадать бесконечную загадку, которую представляет из себя квартирмейстер. Кью кончает без руки, и Бонд срывается сразу же вслед за ним. Они лежат в беспорядочном сплетении рук и ног, тяжело дыша в унисон. Бонд мог бы представить, что их сердца тоже бьются в такт друг другу, но он не верит в такие глупости и списывает нелепую мысль на состояние эйфории, которое ещё отдается во всем теле. Кью гладит его по волосам и одобрительно хмыкает, когда Бонд собственнически покусывает его за шею. Они медленно приходят в себя, и Бонд с легким сожалением освобождается из объятий, чтобы привести их обоих в порядок. Он идет в ванную, избавляется от презерватива и возвращается с влажным полотенцем для Кью. Тот молча наблюдает за ним, и Бонд чувствует его взгляд на себе, когда наклоняется за своей одеждой. — Тебе не обязательно уходить, — говорит Кью. Больше всего на свете Бонд хочет вернуться в постель и обнять Кью. Но это совсем не в его, Бонда, характере, даже если от мысли о том, чтобы уйти, замирает сердце: квартирмейстер должен знать это лучше других. — Джеймс, — снова окликает его Кью. Бонд оборачивается: тот сидит на постели, обернувшись в простынь, выражение его лица совершенно непроницаемое. — Ты можешь остаться. — Ничего не выйдет, — отвечает Бонд, потому что Кью должен это понимать. — Я знаю, — говорит Кью. — Но ты можешь остаться. Бонд держит в руках свои брюки и рубашку и может одеться за считанные секунды. Кью правильно понял его слова: пусть произошедшее больше походило на занятие любовью, нежели просто секс, они оба знают, что не станут друг для друга чем-то большим. Это непозволительная роскошь для Бонда: он самовлюбленный, эгоистичный, жестокий к себе человек, который разрушает всё, к чему прикасается. Все, что Бонд может предложить Кью — хороший секс и немного нежности после, а Кью заслуживает гораздо большего. И все же Кью смотрит так, будто он знает все это и, несмотря ни на что, все равно согласен на эту унизительную связь… как будто он любит Бонда вопреки всему. В его взгляде столько доверия и преданности, что Бонд, никогда не славившийся милосердием или добротой, ненавидит себя за свою жестокость. — Только один раз, — решается он, снова бросая одежду на пол. Кью отодвигается и в приглашающем жесте приподнимает простыни. Бонд ложится лицом к нему. Кью улыбается, и эта улыбка так не похожа на все предыдущие: за ней не таится ничего, кроме искренней радости, которая смягчает туманную зелень его глаз, — и это украшает его ещё больше. От одного лишь этого вида сердце Бонда пропускает пару ударов, а в комнате становится нечем дышать. Когда в груди разливается тепло, Бонд понимает, что попал в западню, потому что он хочет только одного — целовать Кью всю ночь напролет. — Я сделаю тебе больно, — говорит Бонд, подспудно зная, что ещё не раз станет причиной его слез. — Я знаю, — шепчет Кью в его губы без тени сожаления. До рассвета остается еще несколько часов. Сейчас они могут притвориться, что Бонд способен любить без оглядки, а за улыбкой Кью не прячется никаких скелетов в шкафу. Кажется, что Кью понимает и принимает все это, и выражение его лица смягчается. Бонд крепко держит его за бедра, когда тот устраивается рядом, как будто если он отпустит Кью хоть на секунду, произойдет что-то непоправимое. Впервые за долгое время Бонд не испытывает одиночества или тревоги. Он чувствует себя на своем месте.