Те двое — это мы

      В тот зимний день Стеклова проспала. Никогда не просыпала, а тут, на часах уже 7:20, хотя ровно в семь она должна была сидеть в прогретой машине, заводя мотор и плавно двигая рычаг переключения передач, ехать на место предполагаемого преступления, где ее дожидался почтенный, в летах, следователь Синичкин. Минута безмятежности, редкий за последнее время глубокий сон, будто провалился в темную, бездонную яму, наполненную талой водой, а потом словно кто-то в грудь ударил. Сердце зашкаливает, подскакивает давление, кровь приливает к мозгу.       Есеня проснулась стремительно и, торопливо взглянув на будильник, который отчего-то не сработал, в две минуты оделась и поспешила на улицу, к одиноко стоящему, припаркованному синему мерседесу. Повернув ключ зажигания, Стеклова настроилась на предстоящую поездку, но ее планам не суждено было сбыться. Агрегат, недовольно фыркнув и презрительно кашлянув, сдался, выкинув белый флаг: Есения Андреевна вот уже третий раз забывала заправить бак бензином.       - Твою ж мать! — нельзя сказать, что ей отчаянно нравилась ее старая работа в новом качестве эксперта-одиночки — она даже дважды порывалась уйти, хлопнув дверью — скорее, подобное занятие восстанавливало баланс во вселенной. Стеклова понимала это, как никто другой. Преступники есть всегда, кому-то их нужно ловить, сажать, убивать, нужное подчеркнуть, а кроме нее никто не был знаком с методом легендарного Родиона Викторовича Меглина настолько, чтобы безбоязненно применять его на практике. По крайней мере, создавать такую видимость, зорко выглядывая из-за кустов, сидя в засаде, с умным видом, будто ты знаешь, что надо делать. Правда одна: ни хрена ты не знаешь. Меглин то ли поторопился, то ли возложил на ее хрупкие плечи слишком много, не дав ей предварительно разобраться, в чем собственно этот метод состоит. Стеклова поняла одно: надо относиться внимательней к людям, стараться видеть немного больше, заглядывать немного дальше, не щуриться в темноте, а включать фонарик, много читать и набираться личного опыта, набивая свои шишки, потому что чужие не болят.       Выйдя из машины и с раздражением громко хлопнув дверью, она побежала на ближайшую остановку общественного транспорта. Остановившись перед светофором и наскоро переведя дух, девушка почуяла неладное. На улице стоял двадцатиградусный мороз, и, казалось бы, никаких препятствий для свободного дыхания быть не могло. Только она не могла вздохнуть, словно весь кислород из воздуха выкачали огромной, невидимой помпой.       Стеклова, дождавшись зеленого, перешла улицу, и, постояв с минуту на остановке, заметила медленно приближающийся переполненный троллейбус. Кое-как, с трудом зайдя внутрь, брюнетка скупо устроилась на подножке, схватилась за поручень и, дотянувшись до внутреннего кармана кожаной куртки, вынула телефон, набрав номер того самого следователя, к которому еще минут десять назад должна была приехать.       - Иван Васильевич? Стеклова беспокоит. Я немного опаздываю. Оказия у меня случилась: забыла бак заполнить, — мужчина что-то промямлил ей в ответ. По интонации Есения догадалась, что он будет ее ждать столько, сколько потребуется, и на автомате отключилась. Сначала нажала на отбой, а затем, опустив глаза, почувствовала, что свет стал приглушеннее, а голоса в салоне отчего-то громче. Она не могла понять, почему вдруг стало так темно и отчего неповоротливый интеллигент в очках решил уступить ей место, на которое она, тотчас же, податливо плюхнулась, забыв сказать «спасибо». В то короткое мгновение у нее в голове промелькнула простая, но емкая мысль: «Наконец-то всё». Не было ни страха, ни пронесшейся перед глазами недолгой жизни, ни обещанного света в конце тоннеля, только темнота, пустота и тихие голоса пассажиров, которые, обострившись, зазвучали неожиданно громко.       Приоткрыв глаза, Есеня увидела слева от себя женщину с меховым воротником, что-то уверенно отыскивающую в закромах тяжелой, увесистой сумки. Найдя искомое, она всунула в ледяные руки девушки белую таблетку валидола.       - Сейчас полегче станет. Под язык положи, — качнув лисьим воротником, женщина спросила, куда Есеня едет, а когда та ей ответила, то услышала прокатившееся по салону:       - Нельзя тебе в метро, — Стеклова и сама понимала, что нельзя, но, вспомнив, что Синичкин, наверное, уже околел ее дожидаясь, твердо решила доехать до места назначения, а, в крайнем случае, доползти. Ее дыхание начало приходить в норму, и сердце перестало учащенно биться. Спринтерский забег кончился. Лишь впоследствии, вспоминая этот эпизод, она отмечала нечто странное: на одной из промелькнувших перед ее глазами остановок, на лавочке, в теплом пальто и шапке на меху кого-то поджидал Меглин, живой и здоровый.       Сперва она грешила на легкое недомогание, вызванное чередой нервных срывов и депрессий, преследовавших ее в тот год с завидной регулярностью, на отсутствие здорового восьмичасового сна раз в сутки, на жалкие перекусы бутербродами, а то и на их недостаток, когда Есения Андреевна забывала заехать в супермаркет. Затем, как за тонкую соломинку, хваталась за сумасшедшую, бредовую гипотезу: «Меглин жив? Не может быть! Я же проверяла»… Стеклова в такие минуты успевала себя одергивать: «Будто ты рада, что его нет». Когда же он появлялся перед ней снова в светлом плаще и потертой кепке, она, сопоставив одно с другим, понимала, что не все еще потеряно, что раз она видела его в чужом одеянии, то, возможно, это был вовсе и не он, а потом, задумавшись, отчасти догадывалась, что ее, как девочку, водят за нос. Или, возможно, водят, сказать наверняка было сложно, тем не менее, чувство преследования покидало ее редко, будто она с ним родилась, будто чьи-то глаза не переставали наблюдать за ней, руки — направлять, а губы — шептать правильные ответы. Она знала, кто маньяк, потому что он это знал, шла, как охотник, по следу, потому что он вел ее за собой. Это было четыре года назад.       Теперь ей не нужны были подсказчики. Сейчас, ступая по заснеженной, непроезжей февральской дороге, ее не покидало то же ощущение: он рядом. Казалось, еще дом, еще колодец и она будет на месте. Там, куда ее отослал паренек-водитель. Только что-то боязно.       Шла Стеклова тихо, легко скрипя по снегу модными кожаными сапожками, и постоянно оглядывалась. Не близко подойдя к невысокому забору и спрятавшись за голыми ветками рябины, она смутно разглядела вдалеке, на аккуратных девяти сотках земли, рядом с пристройкой, напоминавшей баню, — это Есения Андреевна поняла по выступающей наружу металлической трубе — стоящего к ней спиной поджарого мужчину лет сорока пяти — пятидесяти в телогрейке и надвинутой на лоб шапке-ушанке, мирно — во всяком случае, пока — колющим дрова топором. И без всяких сомнений этот мирный самаритянин был не кем иным, как Родионом Викторовичем Меглиным.       - Николаич! Ну, я поехал, деньги на столе, — послышалось из дома, и через пять минут Есеня увидела товарища, с которым названный Николаич прощался за руку, до этого помогая занести в машину несколько картонных коробок. Есения Андреевна не отважилась подойти поближе, а лишь молча, тупо и изумленно смотрела вслед удаляющемуся грузовичку и наблюдала за хозяином дома, терпеливо выкуривающим сигарету и оглядывающим небывалую красоту русской снежной зимы.       Когда-то она спрашивала себя: «Как мне с этим жить?» Спрашивала: «Кто я?», а в ответ слышала только глухую тишину да редкие удары капель о стены. Ее темница — серая бетонная клетка с двумя надзирателями в элегантно-прилизанных костюмах без тени беспокойства, но с завидной долей скептицизма на устах. Как ей с этим жить теперь? Нет ответа.       - Что видишь? — снова задает он ей одной свой неизменный вопрос, привычный и понятный.       - Тебя, — Стеклова ищет по карманам куртки фляжку, отворачивает крышечку, и, приблизившись к забору, выйдя на самую дорогу так, чтобы он ее заметил, делает короткий, но обжигающий нёбо глоток.       - Сомнения? — ей вдруг овладевает по-детски глупое желание развернуться и уйти, убежать, куда глаза глядят, спрятаться под теплое одеяло и уснуть, но она сдерживается, и, не выдав своего волнения, подходит к калитке.       - Никаких, — Меглин ловит ее взгляд сразу, мгновенно и без лишней суеты, поддавшись бывалому чутью, поэтому к калитке они движутся абсолютно синхронно только по разные стороны от забора, и не спуская друг с друга глаз. Когда он открывает задвижку и впускает ее, вопреки его ожиданиям, на шею Есеня ему не кидается, не бьется в истерике, не обнимает и не целует, даже не говорит, что рада его видеть, лишь, молча, вручает крышечку и полупустую флягу. Он завинчивает сосуд и, как ребенка, за руку ведет ее в дом.       - Сумку здесь оставь, — Есения Андреевна кладет ее у входа, слыша его твердый, чуть хрипловатый голос, и видит, как он, снимая верхнюю одежду и шапку, обнажает голову. Его волосы тронула легкая седина, что не делает мужчину менее привлекательным. В нем появилось что-то, что с первого взгляда не разглядеть.       - Ты постарел, — первое, что выдает Стеклова при встрече. Мужчина же, переобувшись в домашние тапочки, раскрывает стоящий рядом пакет, набитый женской одеждой и обувью. Он бросает ей под ноги тапки, и она неохотно, но смело их принимает. С виду новые, ее размера.       - Ты поумнела, — иронично, улыбаясь, парирует Меглин, а девушка, усмехнувшись, снимает куртку и вешает ее на вешалку.       - Хамить изволите? — он проходит вперед, оставляя Стеклову в маленьком коридорчике.       - А как же? — но не найдя ее рядом с собой, зовет: — Ну что стоишь? Заходи. Чай будешь?       - Ты же чай не пьешь, — мужчина наливает воды из-под крана и нажимает на кнопку электрического чайника.       - И в обед не ем, только все это в прошлом, Есеня, — он продолжает улыбаться даже тогда, когда она ловким, как он когда-то, движением расстегивает его рубашку. Пуговица за пуговицей. Улыбается, молчит и не останавливает. Когда она оголяет его грудь, видит рядом с сердцем мелкий шрам от ножа и касается его замершими пальцами, ее накрывает волной боли, отчаяния и презрения к самой себе. Он отводит ее руку. В чуть приоткрытое окно поддувает, а он лишь холодно и отчего-то жутко добавляет: - Не стой на ветру.