Я замышляю...

Гарри осмотрелся и поднялся на крыльцо дома Блэков. Сказать, что его туда не тянуло, было бы преуменьшением. Юноша повернул ручку и вошел в темный коридор. Воздух был затхлым, словно помещение не проветривалось со дня смерти Сириуса. Хотя скорее всего так и было. - Снова мерзкие грязнокровки? – послышался требовательный голос Вальпурги. - Не совсем, мэм. Всего лишь полукровки, да и то один, – Гарри поднялся по лестнице и раздвинул шторы, скрывающие портрет. – Здравствуйте, леди Блэк. Это всего лишь я. И я прошу вас о помощи. - Мальчик, что случилось? – Вальпурга удивленно смотрела на стоящего перед ней юношу, по сути совсем ребенка. - Случилось очень многое, а главное, что и вы, и я остаемся в дураках, только я не знаю почему, – Гарри присел на ступеньку. – Мне бы очень хотелось поговорить с кем-то, кто дольше вас и меня следит за происходящим. - Я могу позвать Эдуардоса. Он многое может рассказать. - А как давно он учился в Хогвартсе? - Он закончил его в первой половине девятнадцатого века. Подожди немного, – Вальпурга исчезла с картины, а юноша продолжал сидеть на ступеньках, пока она не вернулась, ведя с собой двух мужчин в старинных мантиях. - Здравствуйте, господа, – юноша склонил голову. – Позвольте представиться, Гарольд Джеймс Поттер-Блек. - Это Ликорис и Эдуардос. Они самые первые из оставивших свои портреты, – Вальпурга присела на краешек кресла. – Что происходит? - У нас здесь творится что-то странное. И я просто не понимаю, как мне распутать все это. Дело в том, что никто не замечает, что что-то не так. - А немного понятнее? – удивленно спросил тот, кого представили как Ликориса. - Для начала, мне сказали спросить у вас цепь от забвения. Прародительница сказала, что пора роду Блэков послужить нам, – юноша увидел, как глаза Блэков удивленно распахнулись. – Так, а теперь даже страшно спрашивать, что это за цепь? - Это одна из самых старых реликвий рода. Говорят, ее нам преподнесли в дар сами Певереллы. Цепь – это… Ликорис, может позвать его? – Вальпурги умоляюще взглянула на предка. – Все равно придется звать, так как только он сможет открыть тайник. Пусть сам и объяснит. - Хорошо, – мужчина ушел. - Молодой человек, вы связаны с Певереллами? – Эдуардос присмотрелся к Гарри. – Вал, тогда почему ты сказала, что нас зовет полукровка? - Потому, что его мать маглорожденная, не признавшая традиций. - Вал, его мать волшебница. Новая кровь, первое поколение. Самая хорошая кровь для обновления. Недаром с мальчиком заговорила его прародительница. - А вы не думаете, что я вам солгал? – Гарри слегка поерзал и удобнее устроился на ступеньке. - Молодой человек, о этих цепях знают только портреты предков, и то под Обетом неразглашения, нарушение которого уничтожит портрет. А мы все здесь. Тайна не была раскрыта. Значит, вам ее могла открыть только сама Она, – глубокий голос раздался за спиной Вальпурги. - Сэр, я не мог встречаться с вами в кабинете директора? – юноша встал и подошёл ближе к портрету. - Вы правы, хоть воспитание у вас и хромает слегка. Я Финеас Найджелус Блэк. Рад знакомству. Точнее рад такому знакомству. Запросив цепи, вы разорвали мою связь с Хогвартсом. А значит, нам нужно серьезно поговорить. Да, я понимаю, что вас опаивали и вам врали, но есть вещи намного хуже. - Что может быть хуже? - То, что вы лишь песчинка в этих часах, и отсчет уже практически закончен. Если вы ничего не сможете, то Хогвартс будет разрушен! И, возможно, магическая часть Англии тоже. - А нельзя как-то полегче? – жалобно простонал Гарри, и поморщился, увидев как портрет отрицательно покачал головой. Через два часа Гарри чувствовал себя так, словно к камню на его шее прибавилась еще и тяжесть половины Англии. Он беспомощно смотрел на портрет, где спорили четверо Блэков. - Но как я это сделаю? – прошептал он. - Вам нужно вызвать Хранителя. В Большом зале, во время пира. Как угодно, но вы должны обезопасить замок. Хранитель прочитает вашу душу. Не бойтесь, вам нечего от него скрывать. Он вам поможет. За пределами замка может твориться все, что угодно, но в нем все должно встать на свои места. - Я понимаю. А цепи? - Идемте в ритуальный зал. Кричер! Ты все понял? - Кричер понял, он проводит юного хозяина. - Сэр, - обратился Гарри к уже приготовившемуся уходить Финеасу, - а почему вы так спокойно реагируете на то, что я стал Лордом Блэком, ведь… - Юноша, я отлично знаю, что теперь род Поттеров может поглотить наш род, но это уже вполне заслужено, вам не кажется? – бывший директор Хогвартса пожал плечами и покинул портрет. Гарри спустился в ритуальный зал и прошел к барельефу за алтарем. На камне было запечатлено эпическое сражение. Юноша протянул руку и коснулся указательным пальцем пики одного из рыцарей. Она острием выходила за границы рисунка, и казалась иглой, воткнутой в ткань. Почувствовав укол, Гарри отошел на два шага от стены и осмотрелся. В углу зала, прямо из пола начала появляться статуя. Вся фигура человека была укрыта золотой вуалью, сквозь которую можно было увидеть только скрещенные на груди руки. Мужчина или женщина, добро или зло – всё было не понятно, лишь по коже пробежали миллионы мурашек. Гарри долго собирался с духом, а потом подошел к страной фигуре. Он остановился буквально в двух шагах от нее и протянул вперед руки. В тот же миг он испуганно вскрикнул. Его запястья сковали ладони протянутых навстречу рук статуи. Холодные, они с такой силой сжались, что явно оставят синяки. Когда юноша уже был готов закричать от боли, все закончилось. Статуя замерла в прежнем положении, а на запястьях Гарри были защелкнуты серебристо-черные браслеты, соединенные цепью. Прошла пара минут, и руки начало жечь. Все сильнее и сильнее. Гарри упал на колени и сглатывая слезы смотрел, как серебро впитывается в кожу, оставляя красные следы. Ожег медленно таял, жжение успокаивалось, а Гарри просто не мог остановиться. Все, что навалилось на него за последние дни, сейчас выливалось слезами. Юноша сидел на полу и просто не находил в себе сил встать и выйти из зала. Казалось, что все его силы вдруг ушли, оставив лишь наполненную болью оболочку. - Прости, малыш, прости, – Гарри почувствовал, как его обнимают, но не мог открыть глаза или пошевелиться. – Знаю, это много, слишком много. Но кого мы еще можем попросить об этом? Тише, маленький… Тише. Мы все будем с тобой. Тихий голос затих, а в юношу начали вливаться силы и тепло. Объятия исчезли, но он еще долго не мог пошевелиться. Когда Гарри открыл глаза, в зале никого не было, лишь статуя перед ним теперь стояла на коленях, молитвенно сложив ладони. *** Юноша снова сидел на подоконнике. На часах минутная стрелка все ближе приближалась к одиннадцати часам. Оставалось совсем чуть-чуть. Краем глаза он заметил движение внизу у дома. По садовой дорожке к дверям приближалась высокая фигура в длинном развевающемся плаще. Через мгновение раздался звонок. На первом этаже в гостиной дядя Верной заорал: — Кой черт тут трезвонит на ночь глядя? Гарри открыл дверь своей комнаты и как раз успел услышать глубокий звучный голос: — Добрый вечер. Вы, вероятно, мистер Дурсль. Полагаю, Гарри предупредил вас, что я приду за ним? Судя по вашему потрясенному виду, Гарри не предупредил вас о моем приходе, — учтиво заметил Дамблдор. — Тем не менее, давайте будем считать, что вы гостеприимно пригласили меня войти в дом. В эти трудные времена неразумно слишком долго задерживаться на пороге. Он стремительно шагнул вперед и закрыл за собой входную дверь. — Давненько я здесь не был, — сказал Дамблдор, глядя сверху вниз на дядю Вернона. — Смотрите-ка, ваши африканские лилии отлично цветут. Вернон Дурсль упорно молчал. Гарри не сомневался, что дар речи вернется к нему, и очень скоро — пульсирующая жилка на виске дядюшки предупреждала об опасности. Однако дядя не подвел и продолжал молчать, только шевелил губами. Юноша спустился по лестнице и замер, не подходя к директору. — А, добрый вечер, Гарри, — сказал Дамблдор, взглянув на него сквозь полукружья очков с самым довольным выражением. — Отлично, отлично. От этих слов дядя Вернон как будто проснулся. — Не хочу показаться невежливым… — начал он тоном, который прямо-таки дышал грубостью в каждом слоге. — Однако, увы, отступления от вежливости случаются настолько часто, что это уже внушает тревогу, — серьезно закончил его фразу Дамблдор. — Лучше уж ничего не говорите, мой милый. Ага, это, должно быть, Петунья. Дверь кухни отворилась, и за ней показалась тетушка Гарри в резиновых перчатках и халате, накинутом поверх ночной рубашки — нервничая, она, как всегда, протирала все горизонтальные поверхности в кухне. Ее лицо не выражало ничего, кроме сильнейшего потрясения. — Альбус Дамблдор, — представился Дамблдор, поскольку дядя Вернон явно не собирался знакомить с ним жену. — Мы с вами, конечно, переписывались, — Гарри подумал, что это слишком сильно сказано, ведь Дамблдор всего лишь прислал однажды тете Петунье взрывающееся письмо, но тетя Петунья не стала спорить. — А это, должно быть, ваш сын Дадли? Дадли только что выглянул из-за двери гостиной. Его большая белобрысая голова, торчащая из полосатого воротника пижамы, как будто висела в воздухе отдельно от тела, раскрыв рот от удивления и страха. Дамблдор выждал минуту или две — видимо, на случай, если кто-то из Дурслей пожелает что-нибудь сказать, но, поскольку все молчали, Дамблдор улыбнулся: — Будем считать, что вы пригласили меня в гостиную? Дадли шустро отскочил в сторону, когда Дамблдор проходил в дверь. Гарри одолел последние ступеньки, сжимая в руках телескоп и кроссовки, которые якобы не успел положить в чемодан, и тоже вошел в гостиную. Дамблдор расположился в кресле у огня и осматривал комнату с выражением благожелательного интереса. Он выглядел здесь удивительно неуместно. — А мы… мы разве не уходим отсюда, сэр? — с тревогой в голосе спросил Гарри. — Да, безусловно, уходим, но прежде нам необходимо обсудить кое-какие вопросы, — сказал Дамблдор. — А я предпочел бы не делать этого посреди улицы. Придется нам самую малость злоупотребить гостеприимством твоих дяди и тети. — Задержаться здесь собрались, вот как? Вернон Дурсль вошел в гостиную, Петунья выглядывала у него из-за плеча, а позади нее топтался Дадли. — Да, — просто ответил Дамблдор, — немного задержусь. Он так быстро взмахнул волшебной палочкой, что Гарри едва мог уловить ее движение. От этого взмаха диван рванулся вперед и подсек всех троих Дурслей под коленки, так что они кучей повалились на сиденье. Еще один взмах — и диван скакнул на свое обычное место. Гарри чуть было не поморщился. Поведение директора явно выражало превосходство над маглами. Не удивительно, что к волшебникам относятся так насторожено. — Давайте уж устроимся с удобством, — преувеличено любезно промолвил Дамблдор. Когда он убирал волшебную палочку в карман, Гарри заметил, что рука у него почернела и сморщилась, как будто обгорела. Вот и последствия «сам себя перескакал», как выразился Северус. Однако нужно проявить заботу. — Сэр… Что у вас с рукой? — Потом, Гарри, — сказал Дамблдор. — Сядь, пожалуйста. Гарри сел в единственное свободное кресло, стараясь не смотреть на Дурслей, будто снова лишившихся дара речи. — Я мог бы ожидать, что вы предложите мне что-нибудь выпить, — сказал Дамблдор дяде Вернону, — но, судя по всему, такое предположение грешит излишним оптимизмом. Еще одно легкое движение волшебной палочки — в воздухе появилась запыленная бутыль и пять бокалов. Бутыль наклонилась и щедро плеснула в каждый из бокалов жидкости медового цвета, после чего бокалы поплыли по воздуху к сидящим в комнате людям. — Лучшая медовуха мадам Розметы, выдержанная в дубовой бочке, — сказал Дамблдор и поднял бокал, салютуя Гарри. Тот поймал в воздухе свой бокал и чуть-чуть отпил. Дурсли, испуганно переглянувшись, попытались проигнорировать свои бокалы, хотя это оказалось нелегко, так как бокалы мягко постукивали их по голове. У Гарри появилось сильное подозрение, что Дамблдор от души наслаждается происходящим. Это выглядело даже странно. Неужели под действием чар и всего, что в него вливали, он должен был воспринимать это как забаву? — Итак, Гарри, — сказал ему Дамблдор, — возникла одна трудность, которую, я надеюсь, ты сможешь для нас разрешить. Говоря «для нас», я имею в виду Орден Феникса. Но прежде всего я должен сообщить, что неделю назад было обнаружено завещание Сириуса и что он все оставил тебе. Дядя Вернон встрепенулся на диване, но Гарри на него не смотрел и ничего не придумал сказать, кроме: — А, понятно. — В целом, тут все очень просто, — продолжал Дамблдор. — К твоему банковскому счету в «Гринготтсе» прибавится еще некоторое, довольно значительное, количество золота, а кроме того, к тебе переходит вся личная собственность Сириуса. Но одна часть наследства вызывает небольшие проблемы… Гарри усмехнулся. У него никакие части проблем не вызвали. Но он никак не собирался давать директору понять это. — Его крестный помер? — громко спросил дядя Вернон со своего дивана, явно решив слегка помочь племяннику и подчеркнуть свое обычное поведение. Дамблдор и Гарри дружно обернулись к нему. Бокал медовухи настойчиво толкался в висок дяди Вернона, тот попытался его отпихнуть. Гарри мысленно улыбнулся. Родственники выглядели в меру испуганными и недовольными. А у дяди алчно поблескивали глаза. — Помер, значит? Крестный его? — Да, — сказал Дамблдор, не спрашивая Гарри, почему он не рассказал об этом Дурслям. — Наша проблема, — продолжал он, обращаясь к Гарри, как будто их и не перебивали, — состоит в том, что Сириус оставил тебе, среди прочего, дом номер двенадцать на площади Гриммо. — Он получил в наследство целый дом? — жадно спросил дядя Вернон, сощурив крохотные глазки, но никто ему не ответил. — Можете и дальше держать там свою штаб-квартиру, — сказал Гарри. — Мне все равно. Забирайте его, он мне не нужен, пока я учусь. — Ты очень щедр, — сказал Дамблдор. — Но нам пришлось временно освободить здание. — Почему? — Видишь ли, — сказал Дамблдор, как будто не замечая бормотания дяди Вернона, которого упорный бокал медовухи теперь уже довольно сильно постукивал по макушке, — согласно семейной традиции Блэков дом всегда переходил по прямой линии к очередному наследнику мужского пола, носящему фамилию Блэк. Сириус был последним в роду, поскольку его младший брат Регулус умер раньше него, и ни у того, ни у другого не было детей. В завещании четко указано, что он хочет передать дом тебе, но, тем не менее, дом может быть каким-то образом заколдован, чтобы им мог владеть только чистокровный волшебник. Гарри живо вспомнился вопящий, брызжущий слюной портрет злобной матушки Сириуса в прихожей дома, который видели члены ордена и он кивнул. Ни к чему было директору даже подозревать о перемене в ее отношении к Гарри. Однако директор сам подал ему идею, как обставить то, что он закрыл дом… Но это после. — Ну еще бы! – ворчливо поддержал юноша недовольство маразматика. — Вот именно, — согласился Дамблдор. — И если дом действительно заколдован, право владения им, скорее всего, должно перейти к старшему из ныне живущих родственников Сириуса, то есть к его двоюродной сестре Беллатриксе Лестрейндж. Гарри вскочил на ноги, а телескоп и кроссовки, лежавшие у него на коленях, покатились по полу. — Ни за что! – с негодованием воскликнул он. — Само собой, мы бы тоже предпочли, чтобы дом ей не достался, — спокойно сказал Дамблдор. — Ситуация складывается сложная. Мы не знаем, продолжают ли еще действовать наши заклинания, например, то, благодаря которому дом не может быть отмечен ни на каких картах и планах. В любой момент на порог может ступить Беллатрикса и предъявить свои права. Естественно, мы не можем там собираться, пока положение не прояснилось. — А как вы узнаете, перешел дом ко мне или нет? — К счастью, — ответил Дамблдор, — существует простая проверка. Он поставил пустой бокал на маленький столик рядом с креслом, но больше ничего не успел сделать, потому что дядя Вернон заорал: — Да уберете вы от нас эти поганые штуковины?! Гарри оглянулся: трое Дурслей, пригнувшись, закрывали головы руками, а бокалы подпрыгивали у них на макушках, расплескивая свое содержимое во все стороны. Это был уже явный перебор для доброго волшебника, коим выставлял себя Дамблдор. Гарри стиснул зубы и взглядом попросил родственников потерпеть. — Ах, прошу прощения, — приторно вежливо сказал Дамблдор и снова поднял волшебную палочку. Все три бокала исчезли. — Но, знаете, воспитанные люди их бы все-таки выпили. Похоже было, что у дяди Вернона просились на язык сразу несколько весьма нелюбезных ответов, но он сдержался и молча откинулся на спинку дивана рядом с Дадли и тетей Петуньей, не сводя своих поросячьих глазок с волшебной палочки в руке Дамблдора. Гарри тоже мог многое высказать. Но они понимали, что нужно вести себя так, как от них ожидают. — Понимаешь, — Дамблдор снова обратился к Гарри, как будто дядя Вернон не вмешивался в их разговор, — если завещание вступило в силу, тебе в наследство, кроме дома, достался еще и… Он в пятый раз взмахнул волшебной палочкой. Раздался громкий треск, и на пушистом ковре Дурслей появился скрюченный эльф-домовик с вытянутым носом-рыльцем, громадными ушами летучей мыши и большущими глазами в красных прожилках, одетый в какие-то засаленные тряпки. Тетя Петунья испустила леденящий душу вопль: на ее памяти в этом доме никогда не появлялось такой грязи. Дадли оторвал от пола большие розовые босые ноги, задрав их чуть ли не выше головы, как будто боялся, что непонятное существо может взбежать по пижамной штанине, а дядя Вернон заревел: — Это еще что за чертовщина? Гарри изо всех сил сдерживал смех. Было просто прекрасно, что он ничего не стал пока менять. Он никак не думал, что директор решит проверить принадлежность дома таким способом. Так что родственники уже не играли. — ... Кикимер, — закончил фразу Дамблдор.