***
С Вандой хорошо просто молчать. Они летят на базу, а она сидит на полу и играется пустыми гильзами, поднимает их этой своей «магией» над полом, сталкивает в воздухе и усмехается. Сущий ребёнок. Была б его воля, ни за что не взял бы её на боевое задание, но в этом вопросе его мнения не особенно спрашивали. А кроме всего прочего приставили к ней наблюдающим офицером. Она изредка смотрит на него сквозь созданные ею красные, туманные всполохи, и будто видит, что он не в порядке. Миссия завершилась без потерь, а душа всё равно мечется по салону, об фюзеляж бьётся, и сомнения точат едва выклюнувшиеся ростки надежды на лучшее. За день до отъезда на задание он виделся с Камилль, и это была уже третья их встреча. Назвать эти встречи свиданиями не поворачивался язык, до того боязно было спугнуть удачу. В новом мире третье свидание обыкновенно заканчивалось совместной ночью, но Стив решился лишь на поцелуй, и тогда же он крепко пожалел, что в плане личных отношений так и не смог перестроиться. Уходить от Кэм не хотелось до отчаяния, отпускать от себя — мучительно, Стив сминал её холодную ладонь в руке и молчал, хотя сказать хотелось многое. Рано утром его будет ждать самолёт, команда и щит — его осознанный выбор, изломанная судьба и тяжкая ноша, которую не переложить на чужие плечи и не поделить ни с кем. Его работа — его жизнь, он себе-то не принадлежит, какие уж там отношения? А с Камилль могло что-то получиться, Стив чувствовал это и боялся этого. — Стив, — Ванда подсаживается рядом, слегка плечом задевает и смешно в лицо заглядывает, пополам согнувшись.— Мне с тобой рядом дышать больно. Ей бы душевные раны врачевать в тылу, а не на передовой драться - вроде ничего не скажет, а жить становится легче. Она, как антенна ловит чужие эмоции, через себя пропускает, понимает. Бедная, маленькая девочка, столько уже испытала, что и не снилось никому, и он ещё травит атмосферу своими ничтожными переживаниями. — Всё нормально, Ванда, — лишь виновато улыбается ей. Врать Стив не умеет, а уж её обмануть просто невозможно. Никому, даже Наташе, у которой ложь — профессия. — Я однажды заглянула туда, — она глядит куда-то над его головой, в рассеянное пространство, одной лишь ей видимое, — где твои страхи и сожаления. Позволь мне сделать это ещё раз. «Позволь помочь тебе, как ты помогаешь мне», — шумит в его голове, но Ванда ни звука не произносит вслух. Словно постучалась трижды, постояла у порога и обувь оставила у дверей, а потом вошла и растворилась в мутном плену образов чужого подсознания.Glenn Miller & His Orchestra – Baby me
Ванда идёт за Стивом, прячется за его широкой спиной и боязливо выглядывает, как мышка тихая, чтобы не спугнуть его призраков. Лавирует меж крепких деревянных столов, наблюдает за танцующими парами, разглядывает с интересом антураж не своей эпохи, и не вмешивается, лишь легонько спины его касается, чтобы он не заблудился. Капитан Роджерс в парадном мундире, ступает по натёртому сотней ног паркету, а в зале жарко, свет приглушённый и военный оркестр играет что-то модное, быстрое, и голова кружится от мельтешения на танцплощадке. Он идёт целенаправленно, вперёд, как танковый клин, ничего не замечая вокруг, сердце ведёт его безошибочно, и Ванда едва успевает за ним перебежками. У самого оркестра девушка, она стоит к ним спиной, а руке — бокал игристого вина. Она едва покачивается в такт музыке, и все приглашения потанцевать вежливо отклоняет — ждёт своего партнёра. У неё красное платье, и тёмные волосы наверчены в кудри, изящный изгиб шеи, до которой тянет дотронуться. Стив думает, что это Пэгги, снова Пэгги, навечно несбывшаяся первая любовь, идеал, с которым никто не сравнится. И снова замкнулся круг, и надежда гаснет — он обречён на одиночество, и до конца отмерянных дней будет лелеять своё прошлое, как хрупкую, антикварную драгоценность. Девушка стоит вполоборота, скользит взглядом поверх толпы, ищёт кого-то, ждёт, и, наконец, замечает капитана. Она улыбается, торопливо ставит бокал на столик, идёт прямо к ним, летит, словно на крыльях, сияет, такая прекрасная, а Ванда совсем не дышит, таится, прячется, будто на бабочку охотится с сачком. Это не Пэгги. У этой девушки черты лица тоньше, и глаза, и волосы светлее, и сама она хрупкая, будто тростинка на ветру, но внутренней силы в ней — бесконечный бурлящий поток. На этих нежных плечах целый мир выстоит, за её спиной — укреплённая гавань, где нет места ни страхам, ни сомнениям. У неё лицо девушки, соковианки, которую капитан Роджерс однажды спас из огня… — У тебя всё будет хорошо, Стив, — шепчет Ванда, возвращая его в реальность, снова толкает его плечом и улыбается. Неужто и будущее видит? «Будущее — лишь пространство вариантов. Выбирать тебе», — она снова отвечает без слов, и Стив выбирает, и отчаянное сердце чувствует, что выбор правильный, и стыдно не желать большего, а стыдно тратить бездарно время.***
— Какие такие намерения? — у неё светло-карие, как янтарное ожерелье, глаза, в них отравленный, прикрытый ресницами туман, подсвеченный рыжими закатными лучами. Они проникают сквозь опущенные жалюзи и укладываются полосами на затёртом, рассохшемся в щели паркете, смешиваются с рассеянной в воздухе пылью, скользят по её обнажённому плечу, с которого съехала лямка. Она улыбается ему, такая близкая, такая желанная, что кислород сгорает, не добираясь до лёгких, но Стив не может переступить через каменные преграды условностей. — Самые серьёзные, — так он обозначил своё желание сблизиться, смешно и неловко, и вся эта с трудом подготовленная речь стала напоминать присягу. Прямо сейчас, до боли в сжатых до хруста ладонях ему необходимо понять, где пределы допустимого, за которые ему позволено сегодня зайти. И если он на самой грани (завалиться к девушке домой, под вечер, без предупреждения, будто на пожар, совсем совесть потерял!), то развернуться и уйти, официально принести извинения и никогда больше её не беспокоить. Камилль глядит, не отрываясь. От её взгляда жжёт под рубашкой, под кожей и грудной клеткой, где от волнения колотится сердце, отражаясь гулким эхом от прихожей до дальнего угла комнаты. Она делает лишь один шаг вперед, вытирает ладони о края измученной временем майки, оставляя на когда-то белом хлопке зеленые и жёлтые разводы, а Стив делает два и почти сталкивается с ней, обнимает её тонкие плечи, прижимает к себе, вынимает из небрежного узла волос простую заколку. Её локоны рассыпаются по плечам, они пахнут льняным маслом и апельсинами, его родной, любимой девушкой, его спокойствием и таким долгожданным счастьем. — Я вся в краске, — он больше не будет одиноким героем, принадлежащим всем и никому одновременно, пока она шепчет ему в губы, в шею, в распахнутый ворот рубашки, пока он слышит её голос и тяжесть её вздохов, когда она отстраняется, чтобы не вымазать его случайно. — Наплевать. Давай избавимся от неё, — он смело поднимает край её одежды, под которой ничего больше; замирает, забывает вдохнуть, когда впервые видит её такой, обнажённой, беззащитной перед ним, всё ещё плотно, по-осеннему упакованным в одежду. Рядом с ней его не разрывают ни пули, ни сомнения, Стив знает, его чувства взаимны. Теперь он свободно может желать большего, и не таиться, не стыдиться своих мыслей, как раньше, когда не мог позволить себе больше, чем просто взять её за руку. Возбуждение не даёт соображать, ремень давит, а под манжетами чешутся запястья, Кэм расстёгивает его рубашку пуговица за пуговицей, и совсем не торопится, хотя ему хочется разорвать ткань на лоскуты. Под её холодными пальцами кожа полыхает, она шепчет, что хочет его до безумия, она целует его, не разбирая — в выступающие косточки ключиц, в шею, в губы, в подбородок, по-вечернему колючий, а он уже распалён до предела и дальше уже некуда. Только сгореть дотла. Бесконечно длинный путь до маленькой спальни он идёт за ней след в след. Не отрываясь, смотрит на её стройные ноги в чёрных, вязаных гольфинах, а они так похожи на приспущенные чулки. В них тепло и удобно ходить по дому, но они вызывают такие безобразные, вульгарные фантазии, и Стив чувствует, что слепнет от желания скорее оказаться меж этих невозможных ног, спустить до щиколоток эти бесполезные переплетения тонкой, овечьей пряжи, любить её так, как никогда и никого в своей жизни. — Кэм, родная… — пространство вокруг заволочено тонким, плотным запахом страсти, от которого голова идёт кругом. Стив удерживает себя на руках, боясь сдавить слишком сильно, сделать больно, сломать её хрупкие рёбра и тазовые косточки, а руки дрожат от нетерпения, когда он дважды промахивается с непривычки. — Тише-тише, не торопись, — она выгибается навстречу, направляет его, ловит на подходе, тихо, долго стонет сквозь сжатые зубы, когда Стив, наконец, входит в неё. Он движется медленно, наполняет её, растягивает и замирает, чтобы ощутить, привыкнуть, прочувствовать. Новые ощущения проносятся вдоль позвоночника шквалом, голос рвёт гортань, кислород воспламеняет глотку — выдыхать мучительно больно, вдохнуть еще больнее. Кэм внутри горячая и скользкая, он пробует ритм, глубину, угол, находя самые чувствительные точки, её и свои. Пожалуй, эта наука самая захватывающая из тех, что ему доводилось познавать. Сердце ломает изнутри рёбра, когда Камилль просит глубже и быстрее, когда дышит чаще и шепчет сквозь сорванные вдохи «Сейчас, секунду, ещё секунду», крепче обнимает, сжимает его внутри так, что остатки разума вылетают прочь. Она вздрагивает под ним — раз, другой, третий, Стив чувствует её инстинктивно, впитывает в себя её наслаждение, адресованное ему и никому больше — самое сладкое, что может дать любимая женщина, и срывается в пропасть следом за ней. Под ладонями что-то рвётся, простынь или матрас целиком, и Кэм под его весом такая хрупкая, но она молчит, не жалуется, пока его первый оргазм не иссякает вместе с потоком семени. Они долго лежат в тишине, растворяются в призрачном шуме ночного города, который доносит до них сквозной ветер, по дороге играя с занавесками и одиноким фикусом на подоконнике. Слова бессмысленны сейчас, переплетённые пальцы и слитые воедино тела значат гораздо больше, чем сотни фраз, сказанных до них и которые тысячи и тысячи раз будут сказаны после. Проходит вечность, а на деле лишь пятнадцать минут, Стиву недостаточно, он хочет её снова и снова, хочет быть снизу, сминать её упругие бёдра, видеть её безупречные линии груди и талии, невозможно прекрасные, будоражащие воображение. Хочет быть сзади и целовать её спину, и волосы её зачерпывать ладонями, и слушать её шумные вдохи, как самую сладкую музыку, и тихие мольбы оставить хоть немножечко наутро, иначе она просто не выдержит. Так непривычно начинать день не с пробежки засветло, а с долгих поцелуев и тягучих объятий, ленивых, долгих, медленных движений внутри неё. Замирать на мгновение, смотреть в её затуманенные желанием глаза и продолжать снова, потому что сегодня воскресенье. Их первое совместное воскресенье, и торопиться некуда. — Какие планы на день? — Камилль совершенно не умеет варить кофе, но даже эта горькая гадость лучшее из того, что Стив в своей жизни пробовал, потому что и утро это – самое лучшее. Он улыбается, но глядит на неё с опасением, будто не верит, что она хочет быть с ним так же сильно, как он с ней, и что она обязательно куда-нибудь торопится и хочет избавиться от него поскорее. — Провести день с мужчиной, которого вижу раз в месяц, потому планов много. Хотя нет. План только один, — она подходит к нему и совершенно недвусмысленно оттягивает ремень штанов, хочет туда руку просунуть, но Стив ловит её запястье и целует в выступающие косточки, иначе маленькое пространство кухни придётся использовать совсем не по назначению. — А твои? — Ну-у, посетить конференцию, открытие мемориала, и Сэм давно зовёт порисоваться перед девчонками из регистратуры, — он перечисляет, держит её за руку и загибает её пальчики, закусывает губу, чтобы не рассмеяться, — Не тратить же целый день на одну ненасытную женщину? В голову ему прилетает кухонным полотенчиком, следом прихваткой, а реакции замедленные, и организм в эйфории и полнейшем отупении — эти снаряды попадают точно в цель, Стив ни увернуться, ни поймать их не успевает. — Я тебя испортила, капитан, — сокрушается Камилль и головой качает, притворяется возмущённой, а в глазах смешинки пляшут, и на губах её невозможных улыбка играет, — Как быстро. Она хочет вырваться, но Стив не отпускает её рук, ловит, спутывает, предугадывает её движения и прижимает к себе. Целует куда придётся, вдыхает запах её волос, только что вымытых и ещё влажных. Камилль смеётся, ей щекотно и немного больно, когда Стив слишком крепко прихватывает её под рёбрами, эта шуточная борьба определённо снова ведёт в спальню. На сегодня Кэм забудет, как выглядит солнце, и лишь полуночный вызов растревожит её сон. — Кэм, спи, милая, только не вставай, — он уходит в ночную тьму, его снова ждут щит, команда и мир, не знающий покоя, а она спросонья путается в одеяле, и от волнения заходится сердце. — Не провожай меня, пожалуйста. Он целует её в макушку, и торопится уйти, потому что оставлять её вот так, прямо сейчас, как ножом по венам. Долг и сожаление гложат душу, рвут напополам, Стив знал, что так и будет, это неизбежность, это реальность, и ему страшно смотреть на неё, страшно увидеть в её глазах разочарование, отчуждение и холод. Но Кэм лишь смиренно вздыхает, цепляет его за рукав, задерживая ровно на одну секунду, целует в ответ колючий подбородок и дарит ему крылья: — Только возвращайся, я буду ждать.