Часть его всегда будет любить ее, потому что это была первая любовь. (Кассандра Клэр)
Дверь приоткрывается, проливая луч света на затоптанный линолеум и сиротливо стоящий в углу хлыст. Человек входит в комнату, ему нос щекочет запах сена и опилок. Парень вешает куртку и рюкзак на крючок над головой, спешит снять брюки, чтобы переодеться. Он кое-как влезает в бриджи, подпрыгивая пару раз, чтобы наверняка не спали, голову просовывает в старый красный свитшот с принтом лошади, жилетку застегивает по самое горло, а с сапог снимает шпоры с зубчатым колесиком, потому что ненавидит их. Но надевать приходится, когда тренер дает своего коня. Жеребец совсем идиот, уже не молодой, потому справиться сложнее. Чонгук на плечо вешает уздечку, а в руки берет вальтрап и седло. Он уже собирается выходить, как вспоминает о хлысте и шлеме. Прямо на Гука бежит рыжий парень, едва не сбивая с ног, что-то вещает о затянутых парах, и прям перед дверью у раздевалки снимает кеды. — Я сам только недавно пришел, никого ещё нет, — говорит тихо и устало, в отличие от оживленного друга, — слушай, захвати мой хлыст и шлем? — Только если возьмешь мою уздечку и вальтрап, — дыхание совсем сбилось, видно, быстро бежал. — Не наглей, — Гук хмыкает, но всё же подхватывает мягкую ткань, придерживая одним коленом седло, дабы не съехало. Чонгук захлопывает ногой дверь раздевалки и торопится в конюшню. Его уши горят от холода, а нос жжет, словно его обмазали перцем. Парень хочет побежать, но впереди девчонка ведет лошадь, нельзя пугать животное. И они так похожи. Грива заплетена в мелкие косички, попона темная, скрывает пегую масть, а рядом наездница. У неё коса длинная, наряд темный, а на ботинках шпоры. Острые. Лошадь идет сама, даже не спотыкается, пока её хозяйка надевает шлем. — Тренер сказал, что тебе и Чимину можно начать готовить лошадей, почистить там, покормить, — голос мягкий, сопровождающий цоканьем подков, — если не боитесь, то на корде разогреете. — На конкурное поле не суйтесь, — добавляет хриплый голос, и мимо Чонгука рысью пробегает знакомый парень, дергая за повод коня. Последний брыкается сильно, морду выворачивает на лошадь в попоне, но продолжает следовать за владельцем. — Хен, — слышится позади радостное чиминовское, а после раздраженное и слегка испуганное, — Верни мой хлыст! — Я свой посеял где-то в деннике, ничего, один день переживешь, — кричат более отдаленно. — Мерин! — в сердцах кричит Чимин, а после слышен громкий топот и цоканье от ботинок парня. Чонгук еле сдерживает улыбку, когда друг пробегает мимо них, едва не падая с седлом. Девушка лишь закатывает глаза на это, удерживая лошадь рядом с собой. Гук поправляет тяжелое снаряжение, просит помочь поправить ему уздечку на плече и идет дальше. В конюшне темно, там двери массивные, скрипучие, а перед самым входом склон. У Чонгука пальцы уже занемели, и поясница болит. Он наконец ставит седло около денника, разминает руки и скользит взглядом по прутьям. Там мелькают уши, а после просовывается мягкая мордашка. Губы приподнимаются, обнажая зубы. — Чего ты лыбишься, а? — рука треплет по носу, отчего конь ржет, заводя всю конюшню. У парня в ушах звенит, когда в конце слышен отголосок лошади. Прежде чем зайти внутрь денника, Чонгук роется в карманах, доставая оттуда сахар-рафинад. Калитка со скрипом открывается немного. Опилки ещё сухие, видно, недавно завезли. Жеребец поднимает одно копыто, скребет им по стенке, выпрашивая угощения. Гук протягивает на раскрытой ладони пару кубиков, пока их не сметают упругие губы, а напоследок ещё и специально слюнявят. — Засранец, — парень кладет на морду руки, начиная трепать, пока конь сам не выворачивается. А после наступает минутка нежностей, как её называет Чимин. Чонгук зарывается пальцами в жесткую гриву, прижимается как можно ближе, о щеку трется теплая короткая шерсть на шее. Он любит вот так, а когда жеребец обнимает в ответ, поворачивая морду, такие моменты можно назвать божественными. Чонгук закрывает глаза, зарывается носом в шерстку, греется. Рядом конь сопит тяжело, не собирается отпускать наездника. — Будь он человеком, вы были бы самой идеальной парой, — сообщают где-то сверху. Гук одновременно с жеребцом распрямляются, ища источник звука. Находится на удивление быстро : Чимин сидит верхом без седла на лошади через один денник. — Совсем уже? Ты как туда залез? — Она лежала, я сел, и вот как-то так, — Чимин старше, но ведет себя временами как ребенок. Парень хлопает лошадь по шее, наваливается полностью и целует в гриву. Парни возятся с чисткой, перекрикиваясь через денники. Никого постороннего нет, лишь они одни и ржание кобыл с жеребцами. Чимин возится с новым трензелем, а после пыхтит, потому что не может застегнуть подпругу. Чонгук трогает мягкие уши, подушечками пальцев слегка сдавливает концы, отчего конь раздраженно дергает ими. Рыжий старается вывести свою лошадь аккуратно, оставляет денник приоткрытым, а Чонгук наоборот, распахивает дверь внезапно, заставляя конюшню наполниться ржанием и цоканьем копыт. Гук тянет жеребца за повод, призывает бежать рысью, а тот срывается едва не на галоп, таща уже парня за собой, а не наоборот. Чимин смотрит вслед ошарашенно, успокаивая перепуганную кобылу, и только после хмыкает. Не собирается рисковать и бежать со своей девочкой. Они проходят конкурное поле, там соловый конь не собирается преодолевать преграду, дергая головой, а после и совсем встает на дыбы. От этой картины у Чимина внизу живота всё сжимается. Он закусывает губу, прищуривается, и дергает за повод, заставляя кобылу идти быстрее. — Почему Юнги выбрал именно Кум? Он вообще его не слушается, — парень не раз замечал, как друг смотрел на неудавшиеся прыжки и сейчас уверен, что Пак обратил внимание на хена. Чимин идет позади, он на пару делит с лошадью цоканье : его сапог и её подков. — Кум — это сон, — кратко сообщает он, и слышит хмыканье. — Думал, что просто кличка. Тогда, он реально подходит хену, только всё равно непослушный какой-то конь. — Ага, не сон, а кошмар, — на высоких нотах сообщает Чимин, и оба смеются, проходя мимо поля. Чонгук едва удерживает корду, пока жеребец глазеет на вороную кобылу, совсем уж активный сегодня. А на красавице скачет Чимин, пытается поднять в галоп, но та лишь мелкой рысью и вот-вот брыкнется. Что Чонгук, что Чимин занимаются конным спортом полгода, потому до сих пор боятся капризов их лошадей. Пак не раз видел, как конь Юнги делал свечу, а хен до безумия красиво держался в седле. Но стоило самому Чимину сесть на мерина и попробовать поднять в галоп, как по окончанию он запутался в стременах и позорно встретился задницей с землей. Чон держится за седло уверенно, подтягивается и перекидывает одну ногу через седло, сразу влезая в стремена. Он до предела подбирает повод, выпрямляет спину, чувствует, как переминается под ним жеребец. Они должны быть одним целым, как всегда говорил тренер. Чонгук ведет, а конь поддается. — Галоп, — коротко говорит Гук, а под ним напрягаются мышцы, безо всякого сопротивления начиная подчиняться. Чимин смотрит с белой завистью, а после ослабляет повод, придерживается за седло, и, пока друг не видит, шпорами давит на живот лошади. Та резко брыкается, отчего тело парня по инерции дергается назад, пока кобыла не ринулась с места широким галопом. Парень сжимает ладони в кулаки, пока его тело не шатает волнами, а в лицо бьет прохладный ветер. Он считает, что достаточно, когда видит краем глаза солового коня. Его масть на волосы Чимина так схожа. Им с Юнги как-то накрест дали лошадей, и совсем бы идеально смотрелся хен рядом с вороной кобылой, вместе со своей брюнетистой макушкой. Совсем рядом проезжает Чонгук, едва не сталкиваясь с чиминовой кобылой. Та совсем уж неожиданно встает на дыбы, отталкиваясь от песка копытами. Чимин сам не понимает что творит, но держится крепко за седло, не отпускает повода, пока его тело силой притяжения не опускается донизу, а после кобыла успокаивается и переходит на рысь. За забором Юнги кивает и незаметно тянет уголок губ вверх, отворачиваясь. У него самого вспотели ладони. Чонгук наблюдает, как Чимин хлопает кобылу по шее, поощряя остановку. — Быстро слезли с лошадей, идиоты, — кричит подошедшая женщина, яро махая пакетом яблок, — вы у меня всю конюшню мыть будете, ясно? Серое вещество вообще имеется? Шлемы, мать вашу, где? Друзья меж собой переглядываются растерянно, вспоминая о такой немаловажной детали. Они оба подъезжают к забору, поспешно спрыгивая на землю. Юнги стоит недалеко, ухмыляется, а после проходит с конем мимо раскрасневшихся парней, на которых сыпятся едва не проклятья. Тренера выездки боялся даже тренер конкура, за спиной называя женщину скрипучим бревном. Хотя та и не была старой, всего тридцать четыре года, но строила всех. Голос был грубый, словно курила всю свою жизнь, но нет, она только много кричала. — И ещё, Чонгук, коня забирают на соревнования, это изначально была не наша собственность, потому, можешь пока думать себе другого. Парень оборачивается на тренера, не веря её словам. Жеребец, словно чуя беспокойство Гука, бьет копытом в асфальт, по которому его ведут, прижимает уши к себе, и начинает ржать. Изнутри так, пронзительно и громко. Чонгук чувствует, как тот хвостом ударяет о жилетку. Женщина старается казаться равнодушной и строгой, правильно воспитывая учеников, но вся её жизнь — лошади. Тренер лишь может сочувственно похлопать парня по плечу, потому что не раз проходила расставания сама. Чонгук долго сидит в конюшне, рядом с конем. Завтра выходной, а значит, можно не беспокоиться. На улице уже темно и жужжат комары. Они и в помещении есть, рядом с лампой кружат, ударяясь о стекло и вновь отлетая. Гук откидывает голову на спину жеребцу, чувствуя как подрагивает холка. Оба лежат на опилках, Чонгуку подушкой служит теплое туловище. Внутри неприятно скребет, и хочется начать хныкать, только Чонгук непонятно почему не позволяет себе такого. Он снова гладит мягкие уши, проводит рукой по такой мягкой морде, и переворачивается набок, смотря в упор на коня. У того ресницы светлые. Поджимает ноги к себе, загребая немного опилок, и плевать, что после всё тело будет чесаться. Пальцы касаются упругих губ, и те со звуком бьются друг о друга, издавая своеобразный чпок. Гук улыбается мимолетно, трогает за гриву жеребца и подкладывает под голову руку. Смотрит долго. — Получай только призовые места, ладно? — шепчет совсем тихо, и в щеку врезается колкое и жесткое — хвост. Дома спрашивают за тренировку, за учебу и за ужин. А Чонгуку не хочется. Ему нужны яблоки кусочками, сахар-рафинад и морковь дольками. Парень падает на кровать в одежде, стискивает красный свитшот и вдыхает глубоко. Нос чешется от короткой шерсти, но это ерунда. Его конь пахнет по-особому. Шампунь Чонгук сам выбирал.***
Утром Гук бежит сломя голову в конюшню, но находит лишь раскрытый денник и недоеденное яблоко. Не любит его жеребец так, ему кусочками нужно резать всё. Так вкуснее. Ком в горло ударяется вместе с рукой о кормушку. Он обещает себе стать сдержаннее, когда Чимин в который раз делает замечание о пролитой воде. Тот честно отбывает своё наказание, таская ведра и сено, пока Чонгук не собирается и не берет себя в руки. Ему нужна доза объятий. Та, которую давал жеребец, обнимая по-особому. — В самом деле, его ведь не на бойню повезли, успокойся уже, — раздражается Чимин, но умолкает быстро. Почти моментально затыкается к черту, потому что Гук неожиданный и обнимает крепко. Прижимает к себе, будто хочет вобрать полностью, утыкается лбом в плечо, а руками сжимает чужую жилетку. Пак отпускает сено из рук и обнимает в ответ, похлопывая по спине ладонью, а второй гладит макушку. Наверное, слишком несправедливо вот так терять своё. — Вы там, — кричит кто-то на входе конюшни, — быстрее, скоро кобылу новую подвезут, подготовьте денник. — Хен, напугал, — Чимин только открывает рот, как массивная дверь ударяется о железные вставки, сопровождаясь громким хлопком. — Это кто был? — Чонгук отходит назад, убирая свои руки за спину. — Хосок, он с частной конюшни, тоже выездка, — друг прям светится, рассказывая о незнакомом Чонгуку парне, — ладно, нужно кормушку наполнить, пойду запаренный овес приготовлю. Гук морщится, хмыкает и бубнит что-то под нос, ведь знает, что именно в деннике его жеребца поселят новую кобылу. И это раздражает почему-то. Чимин возится с кашей, вычищает вальтрапы, начищает трензеля и решает подмести на улице. У Чонгука нет желания заниматься уборкой, но домой тоже не пойдет, здесь запах целебный. И даже напевающий Чимин не раздражает. Гук подкатывает рукава, прежде чем включить кран, наполняя ведро водой. Видит, как с другого хода конюшни начинается мельтешение и переводит взгляд. Совсем рядом, словно заполняя всю конюшню, цокая подковами, скользя по асфальту, идет лошадь. Чонгука стопорит. Его пальцы совсем охладели, а вода подбирается к краям ведра, но парень не спешит возвращаться в реальность. Кобыла пару раз спотыкается, её дергают за повод, вводя в денник. В отражении появляются прутья, неволя, отчаяние и тоска. Чонгуку думается, что её могли отнять от кого-то также, как и у него жеребца. Он чувствует влагу у ног, внизу уже лужи, а внутри Гука потоп. Настоящий такой. Они смотрят друг на друга, а после перед глазами маячит чья-то макушка. Светлая, но не Чимин. Парень незнакомый, он проходит мимо денника, замедляя время. Пахнет, вроде, табаком, но не он. Чем-то знакомым, чего Чонгук припомнить не может. Парня отрезвляет лишь ржание изнутри. Такое плачевное. Он боится смотреть в глаза, там могут быть слёзы — дедушка рассказывал, он видел как плачут лошади. Незнакомец останавливается у калитки чиминовой кобылы, поворачивает голову к ржущей, а после направляется в сторону новой. Там, кажется, кто-то успел повесить кривую табличку с кличкой. — Тише, тише, ты чего, — голос ломает ребра. Чонгук совсем не хочет казаться заметным, но нога задевает ведро, и то со звуком падает на пол, разливая воду ещё больше. Кобыла обеспокоенно бьет копытом в железную калитку, начинает ходить кругами и снова ржет. Чимин находится спасительно быстро, закрывая кран, а после берет за руку. Теплая ладонь. Влажная, живая, совсем без шерсти. Незнакомец смотрит на ведро под ногами, поднимает и неуверенно протягивает. — Не расстраивайся так, здесь всё равно полы нужно было мыть, — парень сваливает это всё на воду, но внутри Гука вспыхивает пожар. Он считает, что глаза совсем уж на лошадиные похожи. В них также страшно увидеть слёзы. А после, что улыбка у незнакомца действительно конская. — Что-то ты совсем расклеился, — бормочет Чимин, неуверенно поглядывая на рядом стоящего парня, ведь видит его тоже впервые, а тот успел положить его кобыле дольки моркови. — Тише, тише, ты чего, — отзывается эхом у Гука в голове. И он видит перед собой прутья и новую лошадь. Она успокоилась, кажется. Парни переглядываются меж собой обеспокоенно, держа Чонгука одного на двоих. Чимин всё так же сжимает его ладонь, а незнакомец поддерживает за плечи. Чон понемногу сползает вниз, но полностью упасть ему не дает крепкая хватка. У него жар, полностью темно перед глазами, но в ушах так и заело ржание из-под груди. Где-то в подсознании мелькают ярко-красные буквы «이질풀». Иджильпуль. Такое несладкое на язык и режущее глаза имя. А если брать в прямом смысле — то это герань. Такой броский цветок, почему-то ассоциируется у Чонгука с плющом. Его сознание сейчас играет геранью, выплескивая цветные картинки, а в ушах эхо. — Его лихорадит, — сообщают. До жути приятный и хриплый голос. Чимин с незнакомцем тащат Гука прочь с конюшни, а в след им смотрит пара глаз. И ржание утихает, только уже возле раздевалки слышны нечеловеческие взвизги. От такого звука мурашки по коже, и Чимина уже откровенно потряхивает от новой лошади.