Цель оправдывает средства

Ранее мартовское утро еще не успело толком войти в свои права, а толпа фрейлин, камеристок, портных и ювелиров уже столпилась возле покоев королевы-матери. Они весело шушукались, ожидая, когда часы пробьют подходящее время. Будить Екатерину было приказано ровно в четыре утра. Никому и в голову не могло прийти, что она давно уже не спит. Перед собственной свадьбой невесте полагалось хорошенько выспаться, но кому и когда это удавалось? «Молодая» по традиции не сомкнула глаз, поэтому спозаранку стояла перед зеркалом, критично вглядываясь в свое слегка помятое, бледное лицо. «Это всего лишь день, Ваше Высочество, хоть и очень важный день. Постарайтесь отнестись к этому проще, не стоит так переживать», - увещевали ее французские матроны, собирая к алтарю почти что сорок лет назад, видя, как девочка покачивается в их руках, готовая в любой момент рухнуть на пол от страха и волнения. Ее Высочество давно как стали Ее Величеством, но было ли от этого легче? Сейчас Екатерине трудно было ответить на этот вопрос… впрочем, как и на любой другой. В ее голове отчаянно трепыхалась лишь одна мысль – правильно ли она поступает? Она знала, что так будет именно в этот день, но не могла сопротивляться собственным сомнениям. Вперив невидящий взгляд в зеркало, она снова и снова прокручивала перед собой их отношения с Генрихом де Гизом. Все, что они оба сделали за последние полтора года, было до крайности неправильно. Они были точно пьяны, ничего не видя перед собой, полностью сосредоточившись на игре в кошки-мышки, что завела их так далеко. Интересно, не думал ли он сейчас точно так же, стоя перед своим собственным зеркалом, с ужасом понимая, что через пару часов они оба с разбегу бросятся в пропасть? «Вы слишком много думаете, душа моя», - ее покойный муж частенько бросал ей подобный упрек, явившийся прямиком с надушенных простыней престарелой любовницы. «Боюсь, что счастья нам это не прибавляет». Екатерина в задумчивости поджала тонкие губы. Возможно, он был не так уж и не прав. Поменьше ненужных размышлений. Позволить всему идти своим чередом. «Жребий брошен…» - отступать было некуда. На часах было без четверти четыре. Что ж, пора начинать. Чем раньше она попадет в руки камеристок и портных, тем лучше. Иногда ей казалось, что этих людей придумали специально для того, чтобы они не позволяли монархам ни на секунду задуматься о тщетности и никчемности собственной жизни, щебеча вокруг них, словно стая сытых и довольных дворцовых канареек. - Заходите уже, - крикнула королева-мать, сквозь закрытую дверь, идеально подражая дрянным манерам собственного сына. Карл IX порой любил изобразить из себя сына сапожника, забавы ради или для того, чтобы скрыть свои истинные эмоции. Страх. Сомнения. Боль. И надо сказать, сей прием работал безотказно. Наблюдать за обескураженностью придворных лизоблюдов было настолько уморительно, что другие мысли и чувства тотчас же притуплялись, уступая место слегка нездоровой иронии. Но лучше уж так. «Королю можно, матушка», - говорил он, по обыкновению подперев подбородок кулаком, когда она беззлобно журила его за подобные шалости. «Мне порой кажется, что это единственное, что ему можно…» После подобного незамысловатого приглашения толпа народу мгновенно ворвалась в ее покои, шурша, блестя и шелестя парчой, бархатом и шелком. Переливаясь драгоценными камнями и пестря разноцветными перьями на головных уборах. Почти что адская смесь чужих духов заставила королеву-мать поднести к носу платок, предварительно смоченный раствором уксуса и выжимкой из апельсинового листа. Средство, отбивающее любое зловоние, будь то гниющая гангренозная язва, будь то две бочки духов, что регулярно выливало на себя французское высокое дворянство… - Как вы почивали, Ваше Величество? - Хорошо, милочка, уснула, едва коснувшись подушки… - Вы сегодня так свежи… - Благодарю… - королева-мать бросала присутствующим короткие ответы, в то время как ее вертели то туда, то сюда, словно тряпичную ярмарочную куклу. - Булавки, - гнусаво командовал ее личный и самый главный портной, которого можно было отличить от дамы только по наличию фиолетовых трико и жиденькой черной бороденке, подбритой по последней моде. - Мадам, приподнимите локоть чуть выше… вот так… очень хорошо. Рукав будет сидеть восхитительно… Дамы, не толпитесь так близко, Ее Величеству необходимо чем-то дышать… Корсет. Мадам, талия будет чуть ниже обыкновенного, как вы и просили. Надеюсь, мне удалось учесть все ваши пожелания? - Да, сударь, вполне, - Екатерина кивнула, еще раз внимательно осмотрев снова представленное перед ее очи платье, которое она видела раз двести, не меньше. - Тогда давайте будем одеваться, - ласково предложил явно удовлетворенный ответом мэтр Линьи. - Дитя мое, я хочу дожить хотя бы до вечера, - сразу предупредила королева-мать, обращаясь к герцогине де Бре, которой выпала великая честь шнуровать корсет Ее Величества. – Ни на дюйм туже, чем следует, - она выпрямила спину, чуть задержав выдох, как и полагалось. – Такого результата мне все равно не добиться, - Екатерина приторно улыбнулась, охватывая взглядом осиную талию молодой женщины, тут же выслушав горячий комплимент, адресованный ее собственному стану... Время шло так медленно, что королева-мать потеряла ему всякий счет. Минуты упорно не складывались в часы, стрелки которых, казалось, не двигались вовсе. Суета вокруг нее постепенно затихла. Каждый был занят своим делом, войдя в привычный темп. Ее одевали и причесывали четко и слаженно, изредка интересуясь, не туго ли, не больно ли, не имел ли несчастье кто-то уколоть ее булавкой, нравится ли ей, как уложен очередной волнистый локон? Шарлотта де Сов точеными движениями изящных белых рук расправляла складки ее юбок, опустившись на колени. Екатерина взглянула на нее сверху вниз. На розовых губах придворной дамы застыла обожающая улыбка, еще немного, и любимая болонка обнимет колени своей хозяйки. Фрейлина давно чувствовала собирающуюся над ней грозу, тщетно пытаясь примириться со своей госпожой, но больше не выходило. Екатерина никогда не прощала предательства. Выбрав Генриха Наваррского, Шарлотта подписала себе приговор, и ей оставалось лишь ждать момента, когда его решат привести в исполнение. Екатерина отряхнулась от мрачных мыслей, снова взглянув на себя в зеркало. Дамы заканчивали с рукавами, а болезненно-щепетильный портной с кружевом, доверив последние штрихи только собственному исполнению. Королева-мать инстинктивно облизала пересохшие губы, точно так же поступила женщина, находящаяся по ту сторону зеркала. Другая женщина. Екатерина узнавала каждую ее черту и в то же время не узнавала вовсе. Что-то неизменно важное сошло с нее вместе с черными одеяниями, она телом чувствовала, что что-то утеряла, пока не будучи способной оценить масштабы потери. С нее словно сползла вторая кожа, оставляя ее в совершенной наготе перед этим миром. Приобретет ли она что-то взамен тому, чего лишилась? Это было главным вопросом, который она задаст позже и не себе. - Ваше Величество, это чистый восторг! - хором «запричитали» все присутствующие в помещении дамы, когда мэтр Линьи наконец важно отошел в сторону, чтобы иметь возможность оценить качество своих трудов. - Великолепно! - Божественно! Екатерина краем уха слушала привычные «баллады» о руках и плечах, о восхитительном шитье и крое, что так подчеркивают все многочисленные достоинства ее фигуры, о прелестном цвете ее кожи и о кружеве, что так изящно укутывает тонкую шею. Боже, кто бы отважился сказать иначе? Королева обворожительно улыбалась «восхищенным». Умение принимать ничем не прикрытую лесть и ни разу не поморщиться, было делом наживным, как и умение полагаться лишь на свой собственный вкус. Она медленно покрутилась, оглядывая себя со всех сторон, под никак не стихающие картинные вздохи умиления. Пожалуй, ей все-таки следовало обрядить возлюбленного в тот самый красный атлас, что она заказала для Алансонского, чтобы хоть как-то уравнять счеты за причиняемые ей муки. Она улыбнулась этой мысли про себя, вдруг явственно ощутив, как к ней возвращается некое подобие жизнерадостности. Черт подери, она выходила замуж! Второй раз... на пятьдесят четвертом году жизни… за человека, что еще полтора года назад буквально силой вырывал у нее руку ее собственной дочери. Выходила назло всему миру и в первую очередь самой себе. Ее будущий муж говорил, что жизнь до тошноты пресна и лишена всякого смысла, если в ней нет риска, азарта, пламени, смятения духа… Возможно, он был прав, и один такой день, как сегодня, стоил десятилетий, проведенных в мнимом спокойствии и тоскливом однообразии. Возможно. Точного ответа она до сих пор не знала, но как бы то ни было, Генрих де Гиз сумел втянуть ее в такую постановку, не подыграть которой было бы непростительно для ее личного чувства юмора. В первый раз у нее не было возможности порадоваться собственной свадьбе, как и у большинства высокопоставленных особ, что идут под венец, следуя договоренности, что могла быть заключена сразу после их рождения, девочки, едва узнавшие первую кровь, несчастные и испуганные до обморока. Она сама была такой, хотя союз с французским принцем и был подан ей, как истинная удача и величайшая честь. В чужой стране она была напугана и потеряна, точно так же, как и все остальные, на чью долю выпадали подобные обстоятельства. Насмешливый двор, неприветливый жених, чуждые ей нравы и обычаи. Какая уж тут радость свадебного торжества? В этот раз все было иначе. Насмешливый двор теперь был ее двором, а жениха вряд ли можно было назвать неприветливым. Во всяком случае, по отношению к ней. Что ж, не стать ли счастливой хотя бы в этот солнечный весенний денек, коль скоро для этого имелись все условия? Екатерина невесомо огладила пышные юбки. Сегодня она была полностью согласна с охами и вздохами записных придворных льстецов. Платье было истинным произведением искусства. - Мэтр, просите чего пожелаете, - тихо проговорила она, жестом подозвав к себе Линьи. – Вы потрудились на славу. Признаться, я только сейчас в полной мере отдала должное этому материалу. Он словно обнимает меня, - она удовлетворенно прикрыла веки. Жемчужно-серебристая парча струилась в лучах утреннего света, наконец полностью озарившего покои. При каждом движении королевы платье давало легкий розовато-пепельный отлив. Тяжелая фактурная ткань играла на солнце, словно драгоценный камень. - Так и должно быть, Ваше Величество, - в тон ей шепнул портной. – Самое важное – это конечный результат. Хорошее платье знает и чувствует свою хозяйку, - он тыльной стороной ладони едва уловимо провел вдоль ее лифа от груди до живота. Она почувствовала его прикосновение так, словно была в одной ночной рубашке или вовсе без нее. – И никогда не подведет, - баюкающее добавил Линьи, и легкая полуулыбка коснулась его напомаженных губ. Королева-мать благодарно похлопала его по плечу. Урожденный пьемонтец обшивал ее седьмой год подряд, делая из совершенно одинаковых черных платьев, совершенно разные черные платья. Он экспериментировал с тканями, отделкой, фасонами и вышивкой, осторожно добавляя в унылый гардероб королевы-матери лиловые, фиолетовые и темно-синие тона, оборки и кружева, стараясь при этом не оскорбить мрачные вдовьи предпочтения своей госпожи, не боясь, однако, заявить, что столь цветущая женщина просто не имеет права выглядеть, как старая ведьма. Екатерина с деланным скептицизмом соглашалась на все его нововведения, прекрасно видя, что они того стоят. Так же, не особенно раздумывая, она поручила ему свой свадебный наряд, решив не выписывать очередного итальянца. И... не прогадала. Она медленно прошлась по комнате, чтобы размять ноги, порядком затекшие от трехчасового стояния на одном месте. Ее тонкие пальцы инстинктивно поглаживали неплотную кисейную вставку, прикрывающую зону декольте вплоть до самого кружевного ворота. Под ней отчетливо угадывались ключицы. Не слишком ли? Таких вставок она не носила со дня смерти Генриха II. Она взяла со стола ручное зеркало и снова взглянула на свое отражение, то отводя, то приближая его к себе. Нет. Все выглядело более чем прилично. Линьи исполнил ее главное желание – платье должно было быть роскошным и скромным одновременно. А уж как он это совместит – его забота. И он позаботился, сделав наряд достойным случая, не забыв при этом ни ее возраста, ни ее положения. - Ваше Величество, украшения, - обратилась к ней одна из ее придворных дам. Пора было заканчивать туалет. Екатерина вернулась на свое место. Перед ней распахнули три бархатные шкатулки, по традиции предлагая королеве выбрать то, что она выбрала уже давным-давно. Бриллиантовые серьги в окружении темных аметистов засверкали в ее ушах. Они были почти в тон перстню, что она никогда не снимала с левого указательного пальца как гарантию собственной болезненной, но быстрой смерти, если уж настанет нужда применить перстенек по назначению. Даже сегодня она не подумала избавить себя от этого фамильного украшения. Но больше ничего! Ничего «фамильного» она сегодня не наденет. Никаких «пудовых» нитей черного жемчуга, никаких массивных подвесок с лилиями. Сегодня она будет дышать свободно, не чувствуя на себе никакой лишней тяжести. Изящное бриллиантовое колье в серебряной оправе, выполненное в форме соцветий, было легким и приятно холодило грудь. Это было новое украшение, полностью затмившее то, что она сама заказывала к наряду – подарок короля. Конечно, от него она надела бы и деревянные бусы, но он превзошел сам себя, полностью угадав настроение своей матери. Никакое другое колье, даже самое изысканное и претенциозное, не сравнилось бы для нее с этим. Среднего размера диадема украсила пышную прическу без вуали. Она была выполнена в форме короны, но смотрелась скорее нарядно, чем величественно. Ту корону, что смотрелась величественно, Екатерина не надевала много лет. Символ навсегда утраченного титула покоился среди остальных фамильных реликвий, давно не бередя в ней никаких чувств. Она давно переросла этот титул, став нечто большим для Франции, для своих детей и для самой себя. - Духи, Ваше Величество, - последний штрих перед тем, как выйти из покоев к уже ожидающей ее свите. - Лавандовая вода, - ровно проговорила Екатерина, прекрасно понимая, что это будет лучший запах среди удушливого благоухания праздничной процессии. Памятуя свадьбу дочери, ей оставалось лишь молиться о том, чтобы тех, кому станет дурно в соборе, было хоть немного поменьше. В прошлый раз католическая знать сделала все возможное, чтобы спровоцировать давку среди гугенотов, выказывая тем самым свое недвусмысленное отношение к происходящему. В этот раз в союз вступали истовые католики, и оставалось уповать на то, что свободно разгуливающие по Парижу недобитые протестантские вожди не надумают метнуть в брачующихся парочку отравленных кинжалов. - Пора, Ваше Величество, - негромко проговорила пожилая графиня де Войе, бережно покрывая плечи королевы меховой накидкой. В Париж уже пришла весна, но утра были все еще по-зимнему холодными. - Пора, - в тон ей прошептала Екатерина, глядя прямо перед собой. - Ее Величество королева-мать, - двери перед ней широко распахнулись, предлагая сделать шаг в новый день и в новую жизнь. И на этот раз Екатерина Медичи ни на мгновение не задержалась на пороге.