***
И вот я сижу, вернее, сплю с открытыми глазами на алгебре для тупых. Передо мной Мегги красит ногти под партой, и до меня долетает резкий пластмассовый запах её дешёвого лака. Я морщусь, разлепляю глаза и смотрю в окно. Там издевательски голубое небо, яркий до боли в глазах зелёный газон. Хотя жуткая жара, державшаяся последние пару недель, начинает утихать, у меня всё равно кружится голова. От духоты, от недосыпа, от желания что-то сделать наконец с этой своей дурацкой жизнью. Многого хочешь, милочка. Я смотрю на волосы Мегги, спускающиеся на мою парту. Они тёмно-шоколадные, как у Лизы, но какие-то тусклые, давно немытые, посёкшиеся на кончиках. Эти самые кончики, неровно и некачественно выкрашенные в голубой, невольно напоминают об Аманде и обо всём, что было вчера. О нет, я отнюдь не впервые целовала девушку. Ведь многие из нас, если не все, учились на своих подружках, да? Но вчера, вчера было что-то не то, совсем не то, другое, особенное, непохожее ни на что предыдущее. Я уже и не помню, когда в последний раз целовалась «по-взрослому». Наверное, никогда. Я с трудом отрываю заспанный взгляд от волос Мегги и перевожу его чуть-чуть в бок. Справа от меня сидит Криста. Девушка Джошуа. Её перевели в группу для отстающих меньше недели назад. На ней жилетка из чёрного искусственного меха, облезшая и потрёпанная. В нашу-то жару! Глаза Кристы густо накрашены и вызывающе смотрят из-под отросшей выцвеченной чёлки, прямо как у Аланы. Алана сидит позади. После сломанного носа, который на деле оказался просто разбит, она резко перестала до меня доёбываться. Вот так мы все сидим и делаем вид, что слушаем учителя. Сборище отстающих по математике и по жизни, неудачников, лохов, асоциальных элементов, проституток и малолетней гопоты. Хотя эти трое, наверное, считают себя крутыми. Как-то раз я вышла из дома и увидела на асфальте надпись «ТЫ ХУЙ», криво накаляканную огромными буквами прямо посреди дороги. Но в тот момент это показалось мне посланием богов, волшебным откровением, проливающим свет на всю мою жизнь. Нет, сия мудрость не пылала огненными литерами, не выплывала из ниоткуда с первыми лучами зари, всё было до боли банально: какой-то малолетний мудак развлекался и написал своё послание долбанным баллончиком на асфальте перед моим долбанным домом. И вот я, тот ещё хуй по жизни, сижу на этой чёртовой алгебре и думаю, что пора брать эту самую жизнь в собственные руки. Как-то неубедительно звучит, но что поделать. Мне надо подружиться с Кристой. Подружиться с Джошуа. Завести нормальные отношения. С парнем. Ведь он мне нравится, напоминаю я себе. И тут же одёргиваюсь. Он мне нравился, в прошедшем времени, нравился до вчерашнего дня, до вчерашнего поцелуя. Хотя зачем врать самой себе, я посмотрела на него по-другому после слов Лизы тогда, на подоконнике в женском туалете, когда мы докуривали сигареты из найденной под крыльцом пачки Esse. Да она же его даже не знает! — пытаюсь вразумить я саму себя, но это не помогает. — Он позёр и педик, — говорит Лиза в моей голове. Я улыбаюсь, думая о ней, и тут вдруг вспоминаю всё то, из-за чего я не спала это ночью.***
На перемене ноги сами подносят меня к Кристе, у которой мне предстоит отбить парня, а тело само принимает позу непринуждённой уверенности. — У тебя красивая жилетка, — бросаю я с видом знатока и улыбаюсь той самой милой улыбкой. Криста расплывается в ответной. Такие куклы, как она, чертовски любят, когда им льстят. Всё оказывается до странности просто. После пары-тройки ничего не значащих слов она просто берёт меня своей холёной ручкой под локоть и тащит по направлению буфета. Я даже и не сопротивляюсь.***
Я сижу за пластиковым, покрытым засохшими липкими пятнами от сока столом в окружении незнакомых или смутно знакомых людей. Меня притащили сюда на волне толпы, в гуще которой я не очень понимала бы, что мне делать, если бы не Криста, заботливо поддерживающая меня под локоть. В очереди за обедом меня то выпихивали в самый центр кружка "крутых" старшеклассников, то вдруг я оставалась в стороне и судорожно вспоминала, что здесь забыла… И вот я пялюсь на свой поднос, зажатая между двумя двенадцатиклассниками. Слева короткостриженная манерная черлидерша размахивает дешёвой бижутерией и ноет. — Нахрена ты притащила её сюда? — нисколько не стесняясь меня, тыкает она пальцем мне в грудь и верещит через весь стол Кристе. — Мне тесно! — Завались! — орёт в ответ Криста, а я окончательно теряюсь и смотрю на свой салат. Крупно порезанные огурцы и помидоры в прозрачном маслянистом рассоле, скудно посыпанные мелко нашинкованным зелёным луком. Справа от меня сидит Джошуа Ричи. Его светлые волосы разбросаны в художественном беспорядке, и некоторые отросшие пряди падают на мускулистые плечи. Очертания широкой груди не могут быть скрыты даже под свободной клетчатой рубашкой. Он бог, говорю я себе. Тогда почему я не дрожу и не краснею от его близости? Ведь мы сидим почти вплотную. Я пытаюсь думать, что его локоть, случайно задевающий мою руку, заставляет приятную сладость разливаться под кожей. Что щёки и всё лицо горит от соприкосновения наших с ним ног под столом. Я даже почти убеждаю себя в этом. Тут кто-то из футболистов шутит про дерьмо, или про негров, или про чью-то мамку, и весь стол разражается неприличным гоготом. Джошуа наклоняется к моему уху, ненатурально тяжело дыша на мою щёку, и кладёт руку на колено. Я чувствую запах пота и дешевого дезодоранта, исходящий от его шеи. Волосы щекотят мои ключицы. Всё это слишком быстро, слишком тупо. Я бросаю панический взгляд на Кристу. Она будто бы специально не смотрит на нас, беззаботно хохоча над тупой шуткой, которую с другого конца стола, наверное, даже не услышала. Кажется, у них свои планы на меня, и это не я всех переиграла, а очень даже наоборот. Чёртовы извращенцы, думаю я и вздрагиваю, как-то поздновато. Джошуа придвигается и слегка обнимает меня за плечи поверх спинки стула. — Ты такая милая, — интимно шепчет он и его слюни брызгают на моё ухо. Я дёргаюсь от отвращения, но Джошуа железной хваткой сжимает мое бедро. Я внезапно думаю, что Сильва не упустит случая пошутить про мой будущий синяк. — Что за херня? — шепчу я, но никто меня, естественно, не слышит. Все травят дурацкие анекдоты. Рука этой слюнявой «любви всей моей жизни» ползёт по ноге вверх, и я радуюсь, что не надела юбку. Ричи что-то говорит мне, но я его не слушаю. Мой взгляд в панике скользит по столу. Ладонь Джошуа, беззаботно лежащая на столешнице. Вилка отвернувшейся черлидерши в салатнице. … Не то что бы это очень больно, как по мне, но Ричи как-то по-пидорски вскрикивает и разжимает хватку. Этой секунды хватает, чтобы смыться подальше от него в частности, и из буфета в общем. Вот чёрт!***
С Лизой мы сталкиваемся пару перемен спустя под крыльцом школы. Вот вместе с десятком других окрылённых свободой учеников я спускаюсь по ступенькам, думая о своём. А вот справа маячит знакомая ковбойская шляпа. Лиза меня не замечает, и это такой прекрасный повод не заметить её в ответ, но всё же я не могу справиться с собой и подхожу. — Ищешь сиги? — бросаю я нарочито пофигистичным тоном, принимая позу а ля Клинт Иствуд, пристреливший всех плохих парней штата. Лиза поворачивается ко мне и улыбается самой лучезарной из всех своих улыбок. — В этот раз я надеюсь найти Malboro, — с деловитой серьёзностью парирует она и снова заглядывает под крыльцо. — Или как минимум ключи от того мерса на парковке. Она неопределённо машет рукой в сторону, противоположную стоянке. Я, вжившись в роль, пытаюсь присвистнуть, но издаю странный неблагозвучный хрип. Лиза деликатно отворачивается, и мне хочется прибить её, а потом сдохнуть самой. Я ещё хочется снять с неё эту её дурацкую шляпу, от одного вида которой я чувствую себя на Диком Западе, и поцеловать. Не шляпу, конечно, чёрт с ней, с этой шляпой, а Лизу. Лиза подходит ближе и смотрит вроде бы на меня, но одновременно куда-то вдаль. Её чёрные глаза прищурены, а тушь на ресницах слегка обсыпалась. Я уже поднимаю руку, чтобы стереть мелкие чёрные комочки со скулы в паре сантиметров от моего лица, но не решаюсь. Ну конечно, это же я, мисс Смелость-Решительность-и-Храбрость. И сарказм ещё. Лиза каким-то хитрым манёвром обтекает меня, едва задевая плечом, и оказывается за спиной. Я поворачиваюсь на пятках и недоумевающе смотрю на неё. Что ей надо? — Пойдём, — говорит Лиза звенящим шепотом. — Мы ещё успеем встретить закат. Её холодные и слегка влажные пальцы смыкаются на моём запястье, и я примерно догадываюсь, куда мы идём.***
Универмаг был построен давным-давно и пару лет даже пользовался у жителей некоторой популярностью. А потом оказалось, что, как это говорится, «проект не окупился». Единственным и весьма постоянным посетителем стал вечно пьяный сторож, что нам с Лизой только на руку. С прошлого раза я, кажется, успела влюбиться в эту крышу. И вот снова тот самый вид перед глазами. Старые металлические трубы и крыши города, блестящие кровью и золотом, чёрная полоска залива вдали и нестерпимо-оранжевый океан света над ней. Я начинаю понимать этих отчаянных романтиков. Как тут не предаваться поэзии, когда над твоим дерьмовым городом такой охрененный закат? Но всё же мы пришли сюда с определённой целью. Я собираюсь с мыслями и поворачиваюсь к Лизе лицом. Она всё понимает сама и говорит за меня, опережая на долю секунды: — Нам нужно поговорить, да? О вчерашней хуйне? Меня, сама не знаю, почему, задевает последняя фраза. — По-твоему, это хуйня? — Нет, — просто отвечает Лиза, глядя мне прямо в глаза. Мне становится не по себе, и я отвожу взгляд. Лиза как-то тушуется. — Ты только скажи, я сразу всё забуду, — она улыбается уголками губ и глаз, и я понимаю, что она обманывает саму себя. Мы молчим где-то с полминуты. — Ты когда-нибудь целовалась с девушками? — спрашиваю я и в ту же секунду понимаю, что это очень глупый вопрос. В памяти всплывает Аманда в своей толстовке, узких шортах, кошачьих очках… — Да, — серьёзно отвечает Лиза и добавляет: — А если честно, дурацкий вопрос. Я в который раз поражаюсь, как она читает мои мысли. А ещё я жду, что она спросит меня в ответ, и тогда я с чистой совестью скажу «да», вспомнив детские игры с давно забытыми подругами… Лиза не спрашивает. Я понимаю, что наши пальцы всё ещё сцеплены, когда и другая моя ладонь оказывается в заложниках холода Лизиных прикосновений. Она совсем близко и кажется такой беззащитной, такой маленькой, даром что выше меня на пару дюймов. Лиза по-детски дёргает плечами, ёжась от несуществующего холода, и меня тоже пробирает озноб. А затылок всё ещё греют последние лучи красного заходящего солнца. Какая-то у нас однообразная закатная романтика. Я усмехаюсь про себя и быстро отбрасываю эту мысль. Ну какая нахрен романтика, Констанция? Над городом и над нами горит закат. Моих губ касаются чужие, сухие и тёплые. Я замираю на месте. Сердце подпрыгивает, делает в воздухе тройное сальто и возвращается на место, а дыхание застревает где-то на полпути к горлу. Её губы со вкусом мятной жвачки, табачного дыма и ещё чего-то неуловимо-прекрасного. В эту секунду мне очень хочется, чтобы люк открылся и из него высунулся пьяный охранник — свидетель моего дурацкого счастья. Солнце стремительно убегает от нас. — Что дальше? — спрашивает Лиза каким-то безразличным тоном, когда солнце всё-таки скрывается за тонкой полоской океана. Меня нервирует её голос. — Что-то, — говорю я резче, чем хотелось бы. — …ну вот и поговорили, — она ухмыляется и неестественно хмыкает. Я хочу ударить её. Лиза подходит к самому краю, вцепляясь в решётку пальцами и перекатываясь с носка на пятку. Там, внизу, наверное, уже сгущаются сумерки. — Знаешь, Станси, — говорит она уже без улыбки. — Когда-нибудь я тебя брошу. — Мы не встречаемся, — отвечаю я в том же угрюмом духе и подхожу к Лизе. Её волосы в тёмной дымке кончающегося дня кажутся совсем чёрными. Они тяжёлым облаком окутывают плечи и спину, и мне вдруг нестерпимо хочется зарыться в них лицом, чтобы не чувствовать ничего, кроме их запаха, вдохнуть в себя всё до последней капли, а потом просто прижимать их к лицу, как самый тонкий шёлк, выскальзывающий из пальцев. Но я, конечно, ничего не делаю. Только судорожно втягиваю ртом остывающий воздух и слышу, как стучат мои зубы в гнетущей тишине. Где-то внизу, за краем этой крыши, нашей с Лизой крыши, на Олбани наползает темнота.