...мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным, и сомнительно нежным... И.Бродский, "Пилигримы"
Хруст снега трещащими мыслями отдаётся в голове. На душе до странности легко, и я, словно всплывшая брюхом вверх рыба, дрейфую в невесомости. Ногами в новых блестящих сапогах упорно сокращаю путь до заветной двери, а снег всё скрипит и скрипит, принимая причудливую форму подошвы. "Надо попрощаться," — думаю я. Зелёные деревья скрипят под тяжестью жирных белых мух, уже начинающих таять. Надо же, не спала целую ночь, а на утро всё вдруг стало так просто. Попрощаться — единственно верное решение. Нужно отпустить, забыть и начать с чистого листа, за несколько тысяч километров отсюда, в Сиэтле. Но всё-таки что-то было, да ещё как было, и нельзя просто так вычеркнуть всё и уйти. Надо попрощаться. Над головой, на мосту, гремит электричка, и я дёргаюсь с непривычки. Как можно жить, когда рядом с твоей крышей постоянно проходят поезда? Наверное, стоило бы спросить, но в другое время, в другом месте. Ей наверняка было бы интересно, как я нашла этот дом. Что ж, это было нетрудно. Все в школе знают, где она живёт, кроме меня. Парадокс, не правда ли?.. Вместо хрустящего снега подошва шаркает об асфальт. Стоит перейти дорогу, и я окажусь на крыльце дома, отделанного голубыми пластиковыми панелями. Они сверкают под холодным светом высокого солнца, я жмурюсь. Она могла бы открыть дверь и посмотреть на меня угрюмо. Я бы ответила на её немой вопрос самым милым голоском: — Твоя Крошка Станси пришла попрощаться, — и улыбнулась бы немного растерянно. Она впустила бы меня и прижала к себе, позволив вдохнуть запах своих роскошных волос, или обматерила бы на всю улицу, спустив с крыльца. И всё это была бы моя Лиза. Но дверь распахивается настежь, а на пороге застывает высокая бледная женщина с рассыпавшимися по плечам тёмными шёлковыми волосами средней длины. Постаревшая копия той, с которой я совсем недавно играла в любовь. — Миссис Смит, — я с трудом выдавливаю из себя эти слова, хотя в душе уже бегу прочь, прочь отсюда, из этого дома под железной дорогой, из этого города, в Сиэтл, навстречу своему будущему... И незачем прощаться, потому что я всё равно ничего не смогла бы сказать. — Вы Констанция, подруга Лизы? — спрашивает женщина, глядя на меня сверху вниз. Отсутствие хоть каких-нибудь эмоций в её голосе неприятно поражает. А самое весёлое и ужасное одновременно, что я не знаю, что ей ответить. Подруги? Серьёзно, да? А были ли мы хоть когда-нибудь подругами? Никогда не смотрела на наши отношения под таким углом. Не думала, что их можно вместить в такое короткое и простое, хорошее, правильное слово. Тем временем моё молчание воспринимают как согласие. — Её больше нет, прости, — эти слова, сказанные будничным тоном, электрическим разрядом проходят через всю крупную фигуру: миссис Смит как-то сразу тушуется, отворачивается, ёжится и продолжает оправдываться за то, что сказала. — Прости, прости меня... Я решительно её не понимаю. — Позовите Лизу, пожалуйста, если вам не трудно, — я вкладываю в это предложение все свои небольшие запасы вежливости. Миссис Смит глядит в сторону. Медленно провожает взглядом очередную электричку над крышей, а затем смотрит прямо мне в глаза страшным, диким взглядом, который я запоминаю на всю оставшуюся жизнь. По ушам бьёт грохот захлопывающейся двери. Крыльцо под ногами содрогается от удара и от короткого утробного вопля за дверью. Я сажусь на мокрые от тающего снега доски, пачкая белый пуховик, и сижу пару секунд или час, плотно сжав колени. Красная нитка на потёртой ткани джинс привлекает внимание и не даёт сосредоточиться ни на чём другом. Наверное, поэтому я и не тороплюсь её смахнуть. Я размышляю о разной хуйне. Она, нитка, смотрится на джинсах так же нелепо, как Лиза на мне в неловкие минуты после нашей недолгой, вырванной из серой повседневности физической любви. Но думать, что всё было просто ошибкой, или что я смахнула Лизу, как какую-то нитку, как-то противно. Ведь я заслужила, разве я не заслужила, чтобы всё было легко и просто? Но всё так издевательски сложно.***
В то утро, в это утро, как и во многие другие майские утра, тяжело дышать от невыносимой жары, а синтетическая рубашка липнет к телу. Но всё это где-то далеко, за пределами кабинки школьного туалета, а вокруг меня осталась только нестерпимая вонь размазанных по кафелю засохших испражнений. В опасной близости от лица плескается мутновато-жёлтое содержимое разбитого унитаза. В глубине плавает чья-то прокладка. "Да чтоб сдохли эти бляди, бросающие сюда прокладки. Твою мать!.." — вот и всё, о чём я успеваю подумать. Пальцы, цепко держащие меня за волосы, сжимаются ещё сильнее, и моё лицо летит навстречу с жидкостью, о происхождении цвета которой я стараюсь не задумываться. Я успеваю зажмуриться. Вонь становится ещё сильнее, просто нестерпимой. Содержимое унитаза обволакивает лицо. "Думать о приятном, думать о приятном." Я задыхаюсь, чуть не захлебываясь, в панике дёргаюсь всем телом, но как-то вяло. К горлу подступает рвота. Где-то там, сверху, звонкие радостные голоса одноклассниц называют меня сучкой. Тут боль, пронзающая корни волос, ослабевает, и я поднимаю голову, отплёвываясь и судорожно дыша. Вода всё-таки попала в рот, и на губах остался привкус чужого дерьма, менструальной крови, мочи и хлорки. Сверху опять смеются. Я не думаю о том, как я унижена, просто потому что рвотные позывы становятся всё сильнее. Я из последних сил держусь, чтобы не забрызгать блевотиной всё вокруг. Перспектива уткнуться лицом в собственную полупереваренную пищу не радует. Тут хватка на волосах усиливается, и я снова глотаю смесь мочи и хлорки, не успев закрыть рот, кашляю, давлюсь. Плечи сотрясаются от кашля, смешанного со спазмами в пищеводе, и всё это время я отчаянно пытаюсь вдохнуть, но вокруг только вонючая вода... В голове мелькает мысль, что захлебнуться в унитазе в луже своей блевотины — самая херовая смерть на свете. Но вдруг пальцы на моих волосах разжимаются совсем. Краем уха я слышу топот убегающих ног. В то же время раздаётся противный глухой удар, я поднимаю голову и сквозь облепившие глаза мокрые волосы вижу Алану, сидящую на полу. Она прижимает руку к лицу, а выжженные супрой белые волосы измазались в крови. — Ты мне нос сломала, — воет она своим капризным голоском, с непонятным выражением глядя на мою спасительницу. У той на пальцах блестит кастет, а на губах — весёлая улыбка. Как-то так мы познакомились с Лизой. Она одолжила мне свои дешёвые духи, чтобы от меня не так сильно несло дерьмом.***
— Какой у тебя урок? — спрашивает она, когда мы выбираемся из сортира. Я думаю. Математика. В группе номер три, для самых тупых. Где на первой парте гламурные кисы красят ногти, а на последней мужская половина лапает местных шлюх. — Съебёмся? — бросает она, даже не понижая голос. И, не глядя на меня, идёт дальше по коридору. Я догоняю. Она улыбается. — Меня зовут Лиза, — говорит она, как-то особенно энергично двигая верхней губой. Я почти открываю рот, но ей, наверное, совсем не интересно моё имя. Я всегда любила пустые улицы в рабочие дни. Всё-таки приятно думать, что все учатся, все работают, протирают задницей занозистые стулья, а ты гуляешь, и как будто ни от чего не зависишь, как будто ничего никому не должна, как будто сама по себе. Впрочем, в этот раз детская радость от собственного "бунтарства" притуплена ощущением нереальности всего происходящего. Ведь я свалила с математики не по собственной воле, а лишь из-за предложения девушки, которую никогда раньше не видела. В присутствии Лизы я чувствую себя немного неуютно, уж слишком она излучает уверенность в себе. Если честно, я всегда недолюбливала подобных людей. Впрочем, меня только полчаса назад достали из унитаза, и всё благодаря Лизе. От рубашки несёт её духами, смешанными с сладковатым запахом моего пота. Шея под волосами тоже вспотела, и я уже представляю, как она будет чесаться сегодня ночью. Голова кружится от палящего солнца и удушливого запаха раскалённого асфальта. Перед глазами прыгают чёрные точки, а весь мир, ослепительно яркий, словно поставил целью лишить меня зрения. Я с невольной завистью кошу глазами на Лизу, которая вышагивает прямо, уверенно и весьма бодро, хотя будь у меня её копна волос... Я бы сдохла. Лиза ловит мой взгляд и внезапно широко улыбается. — Ты хочешь спросить, нахуя мы свалили из школы? Хотя до конца уроков час и мы всё равно не разговариваем, да? — она останавливается напротив меня. От её футболки пахнет теми же духами, только ещё сильнее. Я пожимаю плечами, и тоже останавливаюсь, невольно заражаясь этой странной улыбкой. — Ну... Мы могли бы нормально познакомиться... — лениво тяну я, ища глазами ближайшую тень. — И поговорить о погоде, — начинает Лиза ехидно, но вдруг её выражение резко меняется, и вот она уже воплощение самой серьёзности. — Как тебя зовут? — спрашивает она. Верхняя губа едва заметно дёргается, обнажая розовую десну и ряд неровных зубов. Я отвечаю: — Констанция. На букве "с" мой голос скрипит, как несмазанная дверь отцовского гаража. Хочу пить. — Хочу пить, — говорю я. — Можно я буду звать тебя Крошка Станси? Как в каком-то сериале из восьмидесятых. — Что за сериал? — я щурюсь как бы подозрительно, но на самом деле от солнца. Жара убивает меня. — А может, и нет такого сериала. Вообще, — она сардонически смеется. — Мои знакомые продают колу в паре кварталов отсюда. Справа от нас магазин. — Справа от нас магазин, — говорю я. — В двух кварталах отсюда мои знакомые продают спрайт, — она смотрит на меня невинным взглядом, эта чёртова Лиза. — Колу, — я машинально поправляю. — Колу, — соглашается она. И мы идём дальше, мимо соблазнительной прохлады магазина.***
Спустя всего каких-то полчаса я обнаруживаю себя стоящей под старым больным деревом со скукоженными листьями и курящей Pall Mall с содержанием шести миллиграмм смолы и четырёх десятых миллиграмм никотина. Я читаю это на пачке, и мелкие буквы плывут перед глазами. Жарко и душно, и щиплет в лёгких. Я вообще-то не курю. Почти. Ну, редко... Pall Mall с содержанием шести миллиграмм смолы и четырёх десятых миллиграмм никотина — редкостное говно, да простит меня Лиза. Она пинает ногой сдувшийся грязный баскетбольный мяч. У её друга из фургона рядом с площадкой не было ни колы, ни спрайта, зато была гематома вместо глаза, домашний морс и косячки на любой вкус. — Я решительно против наркотиков до двадцати одного, — с апломбом заявляет Лиза, а тени высохших ветвей пляшут на её впалых щеках. — Ты не возражаешь насчёт погулять сегодня вечером? Сегодня вечером у нас семейное собрание, хочу сказать я. Брат очень просил меня прийти, хочу сказать я. — Где встретимся? — спрашиваю.