***
Из горла вырвался сдавленный хрип, и я очнулась, задыхаясь под влажной простыней. Ноги запутались в одеяле, я чувствовала себя связанной. В висках вспышками бился пульс, к телу противно прилипла одежда от удушающей жары. Все, что занимало мои сокровенные мысли в эту минуту, в конце концов выливалось в высокий, наполненный до краев стакан с холодной водой. Нужно лишь заставить себя подняться и добраться до ванной. Легче сказать, чем сделать. Яркий свет ночника болезненно полоснул по глазам. С трудом сев на кровати, я едва сдержала накатившую тошноту; голова беспомощно повисла между коленей, потяжелев, словно пушечное ядро. Не так, не так я себе представляла собственную смерть, сидя на чужой кровати в мокрой от пота хлопковой рубашке. Зашумела вода. Затекшие ноги грозились подогнуться в любой момент; я мертвой хваткой вцепилась в края раковины и принялась хлебать прямо из-под крана. Ледяная вода стекала по жаркой щеке, струилась по волосам, проникала в уши. Я засунула влажные ладони под ткань в надежде чуть-чуть остудить грудь и плечи. В постели было жарко, как в преисподней. Казалось, я и не заметила, как проспала полсуток. Вчерашний день в школе медленно проступал в голове, как бы сильно я не старалась его позабыть. Хотелось сжечь одежду дотла в одном из пышущих каминов, жесткой мочалкой стереть с лица чужие прикосновения, растворить в химикатах вспыхивающие в сознании воспоминания о вчерашнем дне. Кое-как я заставила себя встать под душ. Вода то казалась мне льющимся с потолка кипятком, то заставляла зубы стучать, хотя ручка не двигалась на регуляторе. Мое баловство с Ксанаксом могло закончиться очень плачевно — как минимум расторопная госпитализация, а то и клиническая смерть. И все же, как бы не ломило мышцы в теле, не расплывалась перед глазами реальность, не бросало то в жар, то в холод, тяжелее всего мне было морально. Вчерашний день показал мою настоящую уязвимость — и перед лицом какой опасности? Обычного смертного парня, который, судя по всему, буднично тронулся. И вампиры оказались бессильны остановить нелепую угрозу, хотя и находились на расстоянии телефонного звонка. Их всемогущество — не более, чем красивая сказка. Стенки стеклянного душа мягко обволакивал полупрозрачный пар, и я крепко закрыла глаза, прислоняясь щекой к прохладному, скользкому кафелю. Ноздри щекотал терпкий запах вишневого шампуня. Я винила себя за слабость, за малодушие и безволие. Прошли годы с тех пор, как я могла похвастаться, что знаю, что такое настоящая ответственность. Когда-то давно я делала домашку не из-под кнута родителей, а потому что знала — в первую очередь это нужно мне самой. Я откладывала скудные карманные деньги не для того, чтобы купить дорогущее платье, которое надену всего лишь раз, а чтобы из чистой воды альтруизма вместе с братом сходить в детский центр, вдоволь напрыгаться на батутах, до скрипа зубов наесться сахарной ваты и выиграть кучу разноцветных игрушек в автоматах. А сейчас, семимильными шагами приближаясь к совершеннолетию, я чувствовала себя беспомощной, как малолетний инвалид. Каждый божий день мне готовят завтрак, стирают, раскладывают по местам разбросанную одежду и покупают те самые долбанные шампуни, запах которых уже приелся настолько сильно, что кажется затхлым, как сырые земляные стены чужого подвала. С ужасным грохотом вся полка с выставленными на ней косметическими средствами полетела вниз. Груда разноцветных флакончиков рассыпалась по полу. Пена от шампуня, взбитая струями душа, поднималась все выше; я уже не видела собственных щиколоток. Забота моей новой матери превратила меня в недееспособную, изнеженную куколку-человека, надежно закутанную в мягкую соболью шубку, с которой предупредительная Таня сдунет каждую снежинку. О каком достойном отпоре могла идти речь? Я так низко пала, что позволила типичному золотому мальчику надругаться над собой. Глаза застилали горячие слезы. Я до боли впилась зубами в ладонь, чтобы никто не услышал моих рыданий из соседних комнат. Вчерашний инцидент вспыхивал в памяти скрытыми кадрами жуткого кино, от которых лихорадочно тряслись поджилки. Я безвольно осела на пол. Яркие пятна флакончиков раздражали глаза. Душ остервенело хлестал спину. Вздохнуть было все тяжелее, пространство вертелось смерчем. Ну же, Лиззи, соберись… Мокрые ступни оставляли влажные следы на скользком, холодном полу, со слипшихся волос капала вода, извилистыми дорожками стекая по спине. «Не забывай полагаться лишь на себя», — звучал в голове ровный, уверенный голос Джаспера; он одним из первых попытался разбудить во мне чувство самодостаточности, помоги ему Один. И теперь, на собственной шкуре прочувствовав необратимость человеческого мира, я наконец готова встретиться лицом к лицу с нечеткой реальностью. Единственный человек, способный решить все мои проблемы — я сама. И я могу это сделать, могу импровизировать, хоть и забыла правила игры. Пора безжалостно сорвать с себя подарочную упаковку, разодрать витиеватые банты, сжечь облепившую меня мишуру, взглянуть на свое настоящее лицо. Вот оно, проступает в зеркале, которое вытирает от пара моя дрожащая, со взбухшими жилами рука. Я с остервенением вглядывалась в отчужденное отражение. В полумраке комнаты опухшие, раскрасневшиеся глаза блестели как черные бусины, напоминая безумный взгляд загнанного животного. Девушка в зеркале могла бы разорвать меня в клочья. Я отлично знала, что увижу в следующую секунду: я ощущала страшную правду под одеждой все более явственно по мере того, как тело стряхивало с себя продолжительный, убийственно сахарный сон. На ключице, на плечах, на груди нефтяным пятном расплывались синеватые и багровые кровоподтеки. Следы человеческих рук. Незабываемый след, неизгладимое впечатление, персональные метки Александра Мэнголда обвили моё тело толстой змеей. И, что самое страшное, увечья меня не удивили. Я приняла их как должное. Лишь едва заметной галочкой отметила, во что для меня вылилась бесконечная хваленая вампирская забота. У меня было только два пути: пасовать или воспарить. Начнем с малого: возможно, я не так сильна, как бы мне хотелось, не так быстро бегаю, как блуждающий полузащитник, но я вполне способна огреть придурка сумкой по голове и отрезвить. Я-то прекрасно все видела. За непроницаемой стеной психоза все еще скрывается счастливый велосипедист, сверкающий направо и налево белозубой улыбкой и уничтожающий литры питательного смузи из кафешки. Именно поэтому никакой мести Мэнголд не заслужил: просто он ощутил на себе мой бесконтрольный и необъяснимый дар совершенно случайным образом. Другой вопрос, что заставило лицо невинного дурачка переплавиться в лик, что будит меня каждую ночь. Лик, что скрылся за покореженными осколками и тонкой ледяной коркой замерзшего топлива, и почему-то проявившийся вновь. Доктор все время отправляет меня на бойню, руководствуясь лучшими намерениями; больше к его помощи прибегать не стоит. Грех отказываться от его теплого крова, безлимитных кредиток и быстрой машины. Но даже при самом огромном желании он не сможет переселить в меня крупицу своей мудрости. Мне лишь остается учиться всему на собственных ошибках. А значит, мне предстоит встретиться лицом к лицу со своими страхами, чтобы навсегда их перешагнуть, забыть о гордости и предубеждениях, и, наконец, вырваться из замогильных вампирских объятий и очутиться в настоящем человеческом мире. Я должна познать все прелести человеческой жизни, пока у меня еще есть время, пока мириады пузырьков кока-колы вызывают восторг и гастрономический экстаз, пока я могу радоваться жизни, а не отчитывать месяцы до её конца, выискивая морщины на многострадальном лбу. Если я хочу добиться в этой жизни еще хоть чего-то стоящего помимо рекордного количества истерик — пора браться за себя, за ум, за учебу, за жизнь в мире, где вампиры — лишь плод чьего-то необычайно яркого воображения.***
«Я лишь хочу получить то, что однажды упустил», — в моей голове отчетливо прозвучал полузабытый голос, голос бархатный и вкрадчивый, но изломанный незнакомым акцентом. Позвоночник напрягся, как струна — чужой, чужой, не верь ему! — но доверчивое сердце призывало подойти поближе, различить хриплое бормотание и внезапно обнаружить за шелковой преградой капюшона его лицо, лицо, которое снисходительно улыбнется, прежде чем впиться мне в глотку. Я подскочила в постели, как от ощутимого разряда тока, и бессильно застонала, откидываясь обратно на мягкую подушку. Из груди вырывалось хриплое, сбитое дыхание, последние тени кошмара рассасывались в дневном свете, как жирный дым. Кровать оказалась невыносимо влажной. Я переместилась на кожаный скрипучий диван, стащив со спинки теплый шерстяной плед. От непродолжительного сна мне не стало легче: голова так и продолжала болезненно пульсировать, а налившееся синяками тело безмолвно напоминало о «чудесных» школьных буднях. Потакая искреннему желанию побыть в одиночестве, я отказалась от необходимости спуститься вниз и позавтракать. Общение с доктором Калленом, который, вероятно, о моем передозе знает не понаслышке, будет похож на разговор со следователем по делу об убийстве четырнадцатилетней девушки, чье бездыханное тело нашли у моих ног. Ведь та девчушка, Бет Кингсли, и правда мертва… Карлайл наверняка решит, что я окончательно слетела с катушек, раз рискнула потягаться со смертью и нарушить врачебные предписания; а значит без его квалифицированной помощи здесь не обойтись. Только его мне и не хватало! Я наглоталась его таблеток и теперь отвратительно себя чувствую. Да, в этом и моя вина. В следующий раз подумаю, прежде чем повторять убийственный опыт и тянуть в рот, что попало. Но кто меня к этому подтолкнул? Неумолимый доктор Каллен! Довёл до ручки. Заставил просить прощения. Без его лекций мы с Мэнголдом, небось, давно оставили бы друг дружку в покое. Теперь я избита, отравлена и, как любила говорить моя мать, не по-христиански зла. Но зато снова готова бороться. Вот только отдохну дома еще денек; хорошо бы, чтобы мои великие планы не нарушила первая же лужа, в которую я упаду, чтобы затем немного поплакать на бессмертном плече приемного папочки. Тьфу! Я застряла в какой-то бездумной, апатичной дреме на грани сознания. Появление бессмертного гостя заставило меня сесть на постели так резко, что закружилась голова и сделать злое лицо уже не оставалось сил. Глупо было полагать, что меня так просто оставят в покое. Скрипнули диванные пружины. От посетителя приятно пахло пряностями, высушенными еловыми иголками для чая, домашним уютом. Сомнений не возникало — это Эсме. — Лиззи, милая, прости за вторжение. Но я за тебя беспокоюсь. — Ладонь ледяной женщины легла мне на плечо. От неожиданности я неуютно поежилась, будто в попытке сделаться меньше. — Почему ты не спускаешься завтракать? — Она осторожно коснулась спутанных прядей у меня на затылке, горестно вздыхая от моего молчания. — Нет аппетита, — нехотя прошелестела я, не узнавая собственный голос. Эсме переместилась ближе ко мне и ловкими пальцами попыталась распутать злосчастный колтун. Я постаралась не обращать внимания на боль. — Давай я помогу тебе причесаться? — она спросила это с трогательной заботой, как будто я была её собственным ребёнком и заболела по своей же глупости. Она искренне тревожилась за меня. Тяжело, наверное, ей приходилось во время охоты. Воспоминания будто пытались меня выпотрошить. Словно наяву, Маргарет вернулась ко мне; лишь лицо ее немного выцвело, как старая фотография. Осторожно и уверенно она распутывает мои вьющиеся волосы, которые я снова забыла заплести в неумелую косичку перед сном. Она всегда тихо напевала что-то из своего концертного репертуара, и нежные пальцы мягко укладывали распутанные вихры в прическу. Это был удар ниже пояса. В глазах скопились слезы. Эсме не имеет права расчесывать меня так, как это делала моя мама. — Я… справлюсь, — глухо отозвалась, стараясь не смотреть в лицо матери семьи Каллен. — Спущусь через пару минут. Эсме еще несколько секунд просидела подле меня. Её физически ощутимое ожидание мягко колотилось о мое равнодушное лицо, словно кошачья лапка. Я стоически упирала взгляд в пол. Она будто ожидала, когда я дам слабину и брошусь к ней на шею, исходя на рыдания. Еще минута, и я бы поступила именно так; кабы не знала, что её почти наверняка подослал Карлайл. Пришлось подбирать одежду с умом, придирчиво проверяя в зеркале, не синеет ли нигде метка от перевертыша-Мэнголда. Я выглядела предательски потрепанной и надеялась лишь на то, что, отлежавшись сегодня и завтра, предстану в школе в более презентабельном виде. Или не предстану. Школьный аттестат можно и купить, а Эмметт наверняка знает где… Доктор Каллен неподвижно и сосредоточенно восседал в своем любимом кресле у камина, в одной руке удерживая тяжелую книгу, второй задумчиво подпирая подбородок; рукава белоснежной рубашки, испещренные резными узорами, были подогнуты на три четверти, а две верхние пуговицы у воротника расслабленно расстегнуты. Он получил от меня скомканное приветствие, прежде чем я стремительно пересекла зал и устроилась за барной стойкой спиной к нему. Эсме пропихнула в меня лёгкий завтрак; аппетита как не бывало, но это позволило на двадцать минут отвлечься от беседы с ее вездесущим мужем. В прозрачном электрическом чайнике нервно подпрыгивали пузырьки воздуха, пар поднимался и таял у самого потолка. В комнате стояла неестественная тишина, нарушаемая лишь стуком вилки о фарфоровую тарелку и тихим треском дров в камине. Как будто я трапезничала в компании призраков, запертая в одиноком доме посреди густого леса. И как я сплю здесь ночами? Комнату оглушил пронзительный звон упавшей вилки, и я взвилась со стула, стремглав пересекая гостиную; но путь мне преградила властно вытянутая ладонь Карлайла. — Я хотел серьезно с тобой поговорить, Лиззи. — Он так и остался сидеть в кресле, а я неуверенно замерла у длинного обеденного стола, не решаясь покинуть его общество настолько грубым способом. — Я в порядке. Не о чем тут говорить. — Подобная доза Ксанакса могла тебя убить. — Угу. А ещё в любой момент меня могут убить шесть вампиров, если я случайно порежусь о тупой нож для масла. И вообще, зачем он дал мне весь пузырёк вместо того, чтобы впаривать безопасную дозу ежедневно? — Мне нужно знать, что с тобой случилось. — Знакомые властные нотки. Вот только больше на меня они не подействуют. Раздражение расползлось по спине, как удар хлыстом, которым наградили нерадивого скакуна. Ты, Карлайл Каллен, загнал меня в лапы безумца, из-за тебя мое тело покрывают синяки. Ты думал, что даёшь мне, человеческой дворняжке, поиграть с другими щенками, а сам пустил в аквариум с акулами. Доктор смиренно вздохнул и отложил книгу на столик. — Ты плохо себя чувствовала ночью. А ведь должна бы уже идти на поправку, — голос вампира звучал приторно-доверительно, словно он пытался пустить в ход свои вампирские чары. — Хорошо бы провести полное обследование в клинике. Черепная травма может оказаться гораздо серьезнее, чем я ранее предполагал. Я ощетинилась — ещё немного, и я бы зашипела на доктора из-за спинки кресла. Ну уж нет. Никакой больницы. Меня окутал мандраж от перспективы оказаться в клинике. Я как наяву представила шуршащую больничную робу, в которую меня силком одевает медсестра, острую иглу, которая с легкостью и треском вспарывает тонкую кожу на сгибе локтя. Унизительную поездку на скрипучем кресле по бесконечным холлам и коридорам. Оглушительный рев аппарата МРТ над головой и бледно-голубой слепок мозгов, который с упоением станет разглядывать любознательный вампир. Я безмолвно замотала головой, стараясь, чтобы перед глазами перестали рябить яркие образы возможных унижений. Я была польщена его желанием заботиться обо мне и дальше; но не нужно. С меня достаточно. Дилемма буквально разрывала меня надвое. Я ужасно злилась на доктора из-за его вмешательства в устаканившийся порядок моей жизни, когда он выбросил меня в реальный мир. Он окунул меня в ледяную прорубь с головы до ног, а потом заботливо обтирал полотенцем трясущееся от неожиданного, обжигающего холода тело, ещё не зная, закалит ли процедура меня или убьёт. Но одновременно с этим именно его действия разбудили во мне желание добиться перемен. Его опротивевшая, душная забота, его уверенность в том, что я ни на что способна без бессмертного вмешательства. Я горестно вздохнула и собиралась было попросить его оставить меня, больную и слабую, в покое хоть ненадолго; но доктор явно заждался ответа. — Что произошло между тобой и Алексом Мэнголдом? — слова Карлайла повисли в воздухе, как удушающий дым. Ярость прорвалась через дымку ненавистного вопроса и ударила мне в лицо, словно фары дальнего света. Плотина прорвалась сама собой. Я отбросила с лица привычную защитную завесу волос и впервые за несколько недель уставилась в червонное золото равнодушных глаз. Пусть посмотрит на мои синяки и полопавшиеся сосуды. Где, где теперь твоя милая конфеточка, выплюнутая обратно в обертку? Почему Таня просто не отправила меня на край света, вручив какому-нибудь недалекому бойфренду? Жили бы спокойно, не обращая друг на друга внимания; а те, кто меня разыскивает, не подумают, что Марвел настолько глупа, чтобы прятать меня у людей. Но нет же! Необходимо сбыть меня туда, где мне перемоют каждую кость, проденут каждый нейрон через игольное ушко! Как я устала быть экспонатом в музее!.. А он так и смотрит на меня и смотрит, ведь ему так любопытно, что произойдет с человеком после того, как его сбросят с высоты, промоют мозги, попытаются изнасиловать… В камине настолько сильно полыхнул огонь, грызущий чернеющие остатки полена, что железная ручка накалилась до красноты. Доктор встревоженно перевел взгляд на мгновенно почерневшее от копоти стекло и поджал губы. — А не пошло бы все оно на!.. — прошипела я. На мраморном горле дернулся кадык. — Знаете что, Карлайл?.. — Привет, Лиззи! — Я дернулась; мой спектакль прервали. Великолепный обзор на чрезвычайно заинтересованного началом моей реплики доктора вдруг исчез. Передо мной вертелась Элис, как всегда суетливая и жизнерадостная. — Я тут тебя в салон красоты записала. И пусть Розали ещё раз попробует сказать, что ты выглядишь, как швабра. Я выдохнула. Черт, как же вовремя она возникла! Плечи расслабились, я чувствовала, как рассасывается битое стекло, сковавшее мышцы. Что я только что чуть не наделала! Элис предотвратила нечто по-настоящему ужасное: озвучь я весь смрад, скопившийся на душе, я бы пустила все под откос. Оказалась бы на улице или в комнате с мягкими стенами. Жаркий гнев сменился сырым опустошением; я чуть не разрыдалась, понимая, что забыла, когда в последний раз чувствовала себя просто спокойной. Карлайл молчаливо переводил взгляд то на меня, то на дочь. Он стоял, как парализованный, даже перестал дышать; как будто на него вот-вот обрушится заточенное лезвие гильотины. — Тогда поехали, — безжизненно отозвалась я, чувствуя необъяснимое желание вырваться едва ли не из той самой кожи, в которой я живу.***
Ехали мы под эмоциональный инструментал от Ханса Циммера, но меня все равно тянуло в сон. Образы в голове оглушали, дергали, тревожили. Я пыталась вглядеться в суть видений, но яркие вспышки мешали разглядеть детали; мозг словно спасал меня от болезненной памяти, и я снова и снова просыпалась, сдерживая крик в воспаленном горле. Элис реагировала на мои метания до странного спокойно, будто пережидала бурю, после которой бурлящее море станет мутным, но упоительно мирным. Я же чувствовала холодное равнодушие. Действительно ли она везет меня в салон красоты или это лишь своевременная предусмотрительность, плод ее невероятного дара? В одном я была уверена: смена обстановки и любая активная деятельность пойдет мне на пользу. Я отдохну от самобичевания и успею все обдумать, начиная от бесноватого Алекса Мэнголда и заканчивая затянувшимся молчанием моей Марвел. Меня разбудил жизнеутверждающий треп по телефону. Над головой тряслось серое небо, размытое дождливым стеклом люка — Элис позаботилась о моем удобстве, разложив мягкое кожаное сидение. По салону разносились аккорды классической музыки, а мои массивные наушники вместе с телефоном бесформенной кучей покоились на приборной доске. Я сонно потерла глаза и, села поближе к лобовому стеклу. Гляди-ка, Тотошка, мы уже не в Канзасе! Это явно не Форкс. Впереди нас изящный кроссовер, перемигиваясь новенькими ксеноновыми фарами, замер в пробке в деловом центре какого-то мегаполиса. А единственный крупный мегаполис штата Вашингтон — Сиэтл. Вот и Космическая Игла, и музей EMP [1] маячат в зеркалах заднего вида._____ [1] Музей EMP (Experience Music Project) — музей музыки и научной фантастики; является одним из наиболее авангардных и необычных музеев мира. _____
— Я не выдержала этот мрачный эмбиент по второму кругу. Да и спится тебе лучше под Дебюсси и Баха, — спокойно проговорила Элис. Одна рука ловко управляла стиснутым в пробке автомобилем, вторая набирала кому-то сообщение. — Спасибо за заботу, — пробормотала я. — Остановимся возле Старбакса? — Сон в машине выматывает хуже долгого бодрствования, и кофе бы сейчас не помешал. Заветная эмблема с зеленой сиреной будто пульсировала за стеклянной витриной одной из высоток. Элис небрежно махнула на подставку для напитков, в которой ютился белый стаканчик. — Взяла тебе горячий шоколад. Карлайл просил обойтись без кофеина. — Что ж, и так сойдет. В шоколад добавили мятный сироп, и я наслаждалась растекающимся по горлу теплом. Сумрачные высотки словно нависали над оживленной дорогой. Из окон прозрачных витрин за мной наблюдали безликие манекены, держащие в растопыренных пальцах сумки всемирно известных брендов, замотанные в шикарные шелковые шарфы. Статные швейцары придерживали двери для постояльцев пятизвездочных гостиниц. Суета этого города завораживала и одновременно успокаивала меня: как будто я могла безнаказанно приоткрыть крышку улья и наблюдать за жизнью пчел, а если вдруг захочу — сбросить кожу и сделаться одной из счастливых тружениц. Недалеко от одного из длинных, покрытых толстым слоем океанской соли и засохших бурых водорослей городских причалов расположилось невысокое дощатое здание с резными арочными окнами. Я не разглядела витиеватого названия — загляделась на восхитительный залив, что омывал берега Сиэтла. На рейде, в ожидании очереди в порт, замерли огромные, груженые разноцветными контейнерами суда. Туда-сюда сновали небольшие юркие ферри, по направлению на полуостров Китсап. Я выскочила из машины и блаженно зажмурилась, чувствуя, как ветер игриво взъерошил мне волосы, как в ноздри ударил густой, незабываемый аромат океана. Элис обогнула машину в непомерно высоких матово-черных туфлях. На этих убийцах руки Кристиана Лабутена она двигалась раскованно, будто босиком. Она подхватила меня под руку и потянула куда-то в сторону от огней пирса. — Идем, Лиззи. Отдохнем по-девичьи. Ветер ласкал мои разгоряченные виски. Я, сама того не осознавая, улыбнулась. Мне было бы гораздо проще свыкнуться с судьбой затворницы с бесконечными секретами, если бы мы жили в этом городе. Сиэтл притягивал меня, пленял неуловимым морским шармом, сотней улочек и уникальных уголков, в которых раскрывается ранимая душа мегаполиса. Может, не зря и Старбакс, и Амазон, и Боинг, и Costco [2] — все родились тут, среди бризов с залива Эллиотт. Здесь я чувствовала себя комфортно и могла позволить расслабиться._____ [2] Все названные компании начали свой путь в Сиэтле, их головные офисы также располагаются здесь. Costco — крупнейшая в мире сеть складов самообслуживания клубного типа и пятое по величине продаж розничное торговое предприятие в США. _____
В выбранном Элис салоне было уютно. На потолке мягко мерцали круглые лампы, из массивных горшков тянулись вверх пухлые листья папоротников, а сквозь кованные стальные перегородки вились вверх разномастные лианы. Моё отражение казалось особенно жалким в золоченых рамах зеркал, обрамленных круглыми светильниками на манер театральных гримерок; но, на счастье, красивая мулатка, в чьи руки меня доверили, велела мне — раз уж я не интересуюсь фильмотекой — закрыть глаза и подумать о вечном пару часов. Я благодарно откинулась на упругую спинку и вскоре потеряла счет освежающим маскам на своем лице. Пальцы мулатки касались меня легко, как крылья мотылька. В какой-то момент моя Консуэло [3] предложила выбрать лак для ногтей; когда я робко указала на бледно-розовый, она принялась за работу, фыркнув что-то вроде «белые девушки не умеют жить». Пока лак подсыхал в ультрафиолетовой машинке, Консуэло успела избавить меня от секущихся кончиков — все, что было по-настоящему нужно в этой привилегированной поездке. Элис обратилась к мулатке по-испански, явно желая внести в работу свою лепту: та задиристо ответила по-английски, что разберется и без нее, и буквально швырнула в клиентку свежим выпуском Vogue. Элис подняла руки в беспомощном жесте, захохотала. Консуэло удовлетворенно кивнула и сняла с моих волос фольгу. В носу у неё поблескивало колечко из розового золота. Я была благодарна Элис за то, что она вытащила меня из окутанного воспоминаниями дома, за то, что не дала мне испортить отношения с Карлайлом, за то, что она дарит весь этот день только мне. Хотя куда ей спешить? Её дни, в отличие от моих, не сочтены._____ [3] Консуэло — героиня романов Жорж Санд; испанка по национальности, итальянка по воспитанию, цыганка по судьбе, воплощает тему художника-странника, вечного путника. _____
Я никак не могла заставить себя прекратить перебирать воздушные волны, в которые Консуэло уложила мои волосы. Новый цвет походил на янтарь, растянутый над огнем в длинные вьющиеся нити. Волосы словно горели в дымчатом свете пасмурного дня, который медленно подходил к концу за окном ресторана SkyCity, затаившегося на вершине Сиэтлской Космической Иглы. Впервые за многие месяцы вдоволь наглядевшись на собственное отражение, я перевела взгляд на гору Рейнир, что возвышалась далеко на горизонте, покрытая массивной снежной шапкой, почти скрытая от глаз туманной дымкой. Где-то поблизости расположился и огромный воздушный порт — Ситак. Один за другим в небо поднимались белоснежные лайнеры. Я, расслабленная и согретая, вдруг ощутила, как что-то приятно защекотало мне позвоночник, прямо как при разгоне на взлётной полосе. Дыхание моментально перехватило, как будто от земли оторвались воображаемые шасси… Четкое воспоминание о том, как взлетает самолёт, нахлынуло на меня, словно летний муссон. Первые несколько минут в ушах стоит легкий гул от работающих на пределе двигателей — слышно одно только шумное дыхание. Пальцы неосознанно стискивают подлокотники кресла. И вдруг тревога проходится по теплой коже ледяным языком — что-то не так, что-то ещё… Сбой навигации? Птица в двигателе? Нет, что бы не говорили репортеры и люди, расследовавшие авиакатастрофу, внутри росло смутное, пока еще едва уловимое чувство недоверия. Потому что в салоне не было никакого дыма. Даже полосы, ведущие к экстренным выходам, не зажглись. Вместо этого мы просто… Я нахмурилась от бессилия и стиснула кулаки. Было необходимо уловить показавшееся на краю сознания воспоминание. Но оно снова ускользнуло, как кусок мыла из мокрых ладоней, оставляя на небе привкус грязного мороженого, привычную разочарованную тоску. Элис придержала высокий винный бокал, который неуклюже пошатнулся от моего резкого возвращения в реальность. — Ты в порядке? — Я продолжала вглядываться в дымно-кобальтовые небеса, и вампиресса заинтересованно проследила за моими зрачками; но не увидела ничего, кроме парящих над башней чаек. Что же, и ей бывает доступно то, что никогда не увижу я. — Нет, не в порядке, — глухо отозвалась я и снова дотронулась до волос. Соблазн спрятать за ними лицо был огромен, но я сдержалась. — Но я так привыкла быть не в порядке, что до недавнего времени прекрасно научилась не замечать. Элис тревожно воззрилась на меня и отложила телефон на столик. Она тяжело вздохнула. Ее узкие плечи поникли, как крылья намокшей бабочки. — И я никак не могу тебе помочь. — Она покачала головой. Я принялась складывать из салфетки лягушку. — Сегодня ты мне очень помогла. Ты — одна из немногих в семье, кто умеет отнестись по-человечески. А дальше я постараюсь справиться со всем сама. Никто ведь не пошлет за мной няньку в университет, правда? Я попыталась улыбнуться, показать, что не падаю духом — больше для себя, чем для Элис. То, что нужно — услышать от самой себя непреклонный призыв самосовершенствоваться, преодолеть трудности и хандру. И распоясавшихся недоджентльменов. Элис хитро прищурилась и хотела было что-то ответить, как приятный и собранный официант поставил передо мной дымящееся блюдо. Известный ресторан возвышался над городом не только в прямом смысле — насколько бы я не была избалована дарами моря в прошлом, пирог с Дандженесским крабом оказался непревзойденным. Элис деловито крутила в ладони бокал с красным вином, то и дело притрагиваясь к нему губами для одного вида, и не торопила меня. Я утрамбовала пирог шоколадным Pot de crème в комплекте с медовым латте, шапку взбитой молочной пены на котором покрывала карамель в форме чайки. Я вспомнила запрет Карлайла на кофе и мечтательно спрятала в чашке широченную улыбку. Было в этом что-то озорное и раскованное. Освобождающее. Мне нравилось, что Элис безмятежно строит планы, отвлекает меня обыденной, обезоруживающе человеческой реальностью. Для меня навсегда останется загадкой, почему она не сумела предупредить ни бой машинами, ни одержимого дьяволом Мэнголда. Но меня не покидало чувство защищенности, когда она находилась рядом. Может, она и была слишком занята собой в те дни — спасение мира дело хорошее, но и гардероб обновлять надо! — но, если бы мне грозила настоящая угроза, она бы наверняка пришла на помощь. Далеко на юге засеребрились первые молнии, и раскаты грома глухо донеслись из-за толстого стекла. Всегда ненавидела грозу. Иррациональный страх, что дом сгорит до фундамента. Визгливые сирены чувствительных машин, верещащие далеко заполночь. Постель, липкая от нервного пота. Дождь, и не думающий убаюкивать, то идущий мягкой поступью мороси, то грозящий разворошить подоконник с прытью артиллерийских снарядов. В такие длинные ночи, полные света, шума и ярости, со мной в одной постели неминуемо оказывался Арчи. Прикосновение ледяных ступней. В зрачках напряженных глаз, словно в зеркале, отражаются синие молнии — и, покровительственно обнимая его, я уже чувствую себя храбрее. Я — старшая сестра, умная и сильная, не знающая пустячных тревог. Но в Денали мои воспоминания, моя мнимая власть обернулись вспять. Я никогда не задумывалась, почему внезапно полюбила грозу и штормовое небо, что за далеко запрятанное воспоминание согревает моё сердце всякий раз, когда полыхают зарницы, когда электрический разряд обнажает сердцевину неба. …Лес молчит. Деревья будто замерли, будто испуганно прижали ветви к стволам в ожидании первого разряда. Мир будто дышит мне в затылок.***
Я прекрасно понимала, что прогулка с Элис по торговому центру — гиблое дело. Но мне нужно было новое пальто. Многоярусная подземная парковка матово блестела в свете ярких фар машины. От асфальта шел густой пар. Дождь окутал нас по пути в магазин, и теперь разгоряченный двигатель заставлял гладкий аметистовый капот подсыхать неровными пятнами. Почему-то только сейчас я заметила сходство цвета автомобиля с бескрайним звездным небом — самым успокаивающим зрелищем на свете. Раньше меня волновала только его марка. — В Денали я все равно в нем замерзну. Разве стоит тратить столько денег на пальто? — Я покрутила в руках четырехзначный ценник. Элис беспечно отмахнулась. Кашемировые шарфы на соседней полке струились по ее белоснежной щеке. Мое лицо вспыхнуло, как сигнальная ракета, отправленная с борта тонущего корабля — это движение так напоминало Таню. Как-то раз в порыве душевного расстройства я вломилась к ней в самый неподходящий момент. Марвел замерла на подступи к массивному гардеробу, ее голые ступни погрузились в мягкий ворс ковра, по спине растекался алый шелк. Она собиралась примерить восхитительное, полупрозрачное, танцующее от любого движения воздуха платье. Сияющий шелк легкого халата заскользил вниз по ее плечам так медленно, что, казалось, время остановилось, чтобы этот момент навсегда отпечатался в моей памяти. Когда она обернулась ко мне, последнее напоминание об одежде соскользнуло с кончиков ее пальцев, шелковистой лужицей растекаясь в ногах. В нежном изгибе ее губ я неожиданно разглядела чувственность. Пораженная ядовитой стрелой в самое сердце, я совершенно забыла, что в тот час привело меня в ее спальню; и поняла, что если бы Таня захотела в то мгновение разорвать меня в клочья, я бы не стала противиться. С моих губ сорвался вздох, который Элис приняла за манифест нелюбви к магазинам. Вампиресса снисходительно улыбнулась, прищурилась и повторила, что никакие возражения не принимаются. Словно с целью измотать, она водила меня из бутика в бутик, заставляя голову кружиться от обилия ярких, чрезмерно смелых образов, от бесстыдно длинных чеков за одежду и обувь, которым не было видно конца и края. По стеклянной крыше огромного торгового центра непрерывно колотил ледяной дождь, и сквозь нее я видела темнеющее с каждым часом небо. Не хотелось возвращаться домой сквозь ливень. Вообще не хотелось возвращаться домой. К концу дня я выдохлась. В висках неприятно пульсировало, плечи налились тяжестью от десятков пакетов, которые я таскала в руках. Обоняние притупилось от изобилия приторных ароматов. Кофе в белоснежных стаканчиках больше не спасал. Тряпки опротивели. Боже мой, хорошо, что ради Элис еще не придумали круглосуточных торговых центров. Главное, никому не подать идеи. — Примерь вот это? Последнее! — Умоляющий голос Элис раздался как раз в тот момент, когда я стягивала с плеч тонкую хлопковую рубашку с ярким цветочным принтом. Я обреченно протянула руку за шторку, чтобы взять последний — надеюсь — инструмент пыток и испуганно отшатнулась, когда Элис собственной персоной протиснулась в примерочную. Она замерла. Кровь загудела у меня в ушах, и я стала поспешно одеваться, хотя и прекрасно понимала — Элис разглядела и запомнила все до последней царапины. Элис выронила фигурный шелковый топ. С непонятной завороженностью вампиресса протянула руку, чтобы коснуться багровой отметины у меня на плече. Я отшатнулась, неосознанно пытаясь прикрыть тело дрожащими ладонями. Всю призрачную красоту и убаюкивающее спокойствие этого дня как будто смахнули со стола и разбили вдребезги. Так игривая кошка поддевает мягкой лапой стоящий на краю бокал. — Что это такое?.. — выдохнула она едва слышно. Золото глаз. Молчаливое требование ответа. Я сделала глубокий вздох и бессильно покачала головой. Все к этому и шло. У меня не получилось бы долго скрывать эти уродливые следы; я отвела ладони от истерзанных плечей. Остается держать подробности в себе, а язык за зубами. Она знает факт, но причины можно и скрыть. — Лиззи. Объясни мне, что это такое? Кто это сделал? — Тон Элис был обманчиво спокойным. Попытку вновь рассмотреть отметины поближе она не предприняла; однако это означало лишь то, что она увидела достаточно. — Нечего объяснять. Ты видела то, что видела. — Я поспешно скрыла тело под водолазной и чуть не сняла с себя скальп, вытаскивая из-под ворота застрявшие волосы. — Собирайся. Мы едем домой. — Ее голос звучал расстроенно, разочарованно, как битое стекло. Дом. Розали. Карлайл. Вопросы. Слезы. Воспоминания… Свистящий воздух вырвался из-под стиснутых зубов, и я ощутила как мне на глаза наворачиваются предательские слезы. Да, со мной случилась очень неприятная ситуация, но я нашла в себе силы попытаться ее преодолеть; вот только все полетит в жаркую топку, если мы вернемся домой. Весь чудесный сегодняшний день сотрется из памяти, и останется лишь жалость в голосе Элис, желание разорвать невинному — почти — человеку глотку, нарастающее в глазах Розали, и суровая, неопределенная задумчивость на лице Карлайла. — Я… очень тебя прошу, — сдавленно начала я. Слова с трудом приходили мне на ум. — Давай останемся в городе? Я не могу сейчас ехать домой. Я не выдержу. — По телу прошла непонятная конвульсия. Я не смогла устоять на ногах и бессильно упала на пуф, заваленный разномастной одеждой. В глазах застыли, искажая зрение, стекляшки слез. — Но, Лиззи… — Элис присела на мой уровень, попыталась приблизиться; может, даже, чтобы обнять. — Послушай, ты не изменишь того, что уже случилось, — надломлено произнесла я. — Просто дай мне время это преодолеть. Я жива, все еще жива… Мне лишь нужно время наедине с собой. Подальше от всех этих врачей, эмпатов и матерей. Давай проведем эту ночь в гостинице. Отрывистые слова сами срывались с моих губ, я чувствовала себя растрескавшейся изнутри. Меня охватывали ненавистные воспоминания. Я не могла удержать их внутри. Больше не могла. — Тебе придется очень многое мне рассказать, Лиззи, — вздохнула Элис и на секунду совсем по-человечески прикрыла глаза, кладя ладонь мне на плечо. Она поднялась на ноги и собрала с пола вещи, в очередной раз придирчиво рассматривая свои ненаглядные кофты. От неожиданно настигшего меня стресса — или же от пары больших стаканов кофе натощак и в состоянии воспаления — я чувствовала себя болезненно и бессильно, и не могла перестать комкать в ладонях яркую рубашку в безуспешной попытке отвлечься. — Тогда я оплачу вещи и забронирую нам номер в Four Seasons. — Она говорила с холодной монотонностью, и я тупо кивнула. Она умудрилась запомнить отель, который я так пристально рассматривала сегодня утром. — Собирайся, не торопись. Я глубоко вздохнула и спрятала лицо в мягких складках рубашки, позволяя слезам пропитать ткань. Только через несколько мгновений я решилась подняться на нетвердые ноги и остановить взгляд на собственном нечетком отражении. Ты справишься, Лиззи. Справишься, потому что у тебя нет другого выхода. Не было сомнений, что Элис примется донимать меня вопросами. Я бы и ответила, и настолько правдиво, насколько это возможно, но я не желала смерти Мэнголду только потому, что он ведет себя странно. Я не знала, винить ли в моих сомнениях интуицию или все-таки Стокгольмский синдром, но случившееся совершенно не походило на обыденное поведение наглого школьника в захолустном городке. Под маской более или менее знакомого одноклассника затаился самый настоящий зверь, шептало где-то в позвонках неясное знание. Вот, кого мне следовало бояться. Four Seasons оказался превосходным пятизвездочным отелем со спа-салоном и открытым горячим бассейном прямо на крыше. Окно люкс-номера выходило на Космическую Иглу и залив Эллиотт. Но, как бы сильно мне не хотелось расслабиться и забыть обо всем, наслаждаясь мягкими и уверенными движениями массажистов, я не желала оголять тело. В панорамный ресторан мы поднялись вместе с Элис, но я попросила дать мне немного побыть одной; приемная сестра почтила мою просьбу. Может, я была бы и не против ее компании, но беспокойная суета официантов, которая наверняка началась бы при виде молоденькой, стильно одетой и болезненной на вид посетительницы, которая совершенно ничего не ест, утомила бы меня. Я беззаботно убивала время за Angry Birds и отправляла в рот ассорти из морепродуктов, надеясь каким-то чудом устать, чтобы вернуться в номер совершенно обессиленной, вытащить из мини-бара холодную бутылку воды прямиком из Альп и спрятаться в ворохе мягких подушек и одеял до самого утра, пока солнце не осветит залив, а на завтрак не принесут свежий черный кофе с шапкой молочной пены. Красная анимированная птичка полетела прямо в цель; но меня сбила вибрация телефона и последовавшее за ней всплывающее уведомление. Неизвестный номер, персонализированное приветствие. «Привет, Лиззи. Думаю, ты понимаешь, как офигенно сложно мне было найтись со словами, но еще сложнее — вымолить у твоей подруги этот номер. Я бы очень хотел объяснить, что именно произошло вчера. Вот только и сам ничего не понимаю. Я поступил мерзко, мне нет оправдания в твоих глазах. Но можно, я хотя бы объяснюсь? Да, ты расхреначила мне тачку, и я был дико зол, ужасно зол! Но вредить тебе не хотелось. Это было как… Ты ведь смотришь Сверхъестественное? Сериал такой. Там постоянно изгоняют всех этих демонов, пиктограммы на полу, и все дела. Вот и мне внутрь как будто засунули приспешника Кроули. Я оказался банально заперт в собственном теле, наблюдал за всем как будто со скамейки запасных. Бессилие — самая паршивая вещь на свете, скажу тебе честно. Раньше я думал, что весь этот психоз случается из-за выходок Айрис, но потом понял, что все неконтролируемые вспышки происходят как раз, когда ты рядом. Я как будто качусь на велике с офигенной такой горки, а какие-то придурки перерезали мне тормоза. Невозможно остановиться. Поэтому я прошу у тебя прощения за вчера, за вторник, за киношку и все, что было до этого. Сейчас больше всего на свете я боюсь, что это безумие перетечет в меня навсегда, как гребаный яд, и я неосознанно могу навредить своей семье. Надеюсь, ты в порядке. Еще раз прости. Алекс». Я откинулась на спинку дивана и изумленно оглядела внезапно опустевшее пространство ресторана, освещенное ненавязчивыми, но мрачноватыми тусклыми лампами. Прошло почти три часа. Я прочла неожиданное послание несколько раз, чтобы смысл на первый взгляд искреннего извинения отложился в голове. По спине снова пробежался панический холодок от проницательности Розали. Подумать только, вчера едва ли не воплотились ее самые худшие прогнозы, а теперь я читаю извинения! Я сделала огромный глоток ледяной колы и поморщилась. Я чувствовала себя двояко. Похоже, что парень болен, быть может, какое-то не сразу заметное эмоциональное расстройство… Совсем как у меня. Вот только если я окружена целым скопом приемных семей, члены которых желают, да и способны мне помочь, то кто есть у Мэнголда — обычного провинциального паренька? Жалость подавила мой аппетит. Могу себе представить, как он напуган. Я едва не сошла с ума от страха, когда осознала, что разрушенное крыло школы — моих рук дело. Но я хотя бы имею представление о собственных странностях. А его поведение похоже на лунатизм — он сам не понимает, что творит, пока не станет слишком поздно. Я бы хотела ему помочь, если бы знала способ. Может, если я не стану больше появляться в школе и вовсе уеду на Аляску при первой же возможности, ему станет лучше? А что если нет? Что если только я одна по-настоящему понимаю, что с ним происходит нечто, выходящее за рамки человеческого понимания, и он кончит либо в дурдоме, либо за решеткой? Но я боюсь. Боюсь ответственности. Боюсь, что стану жертвой хитрого и беспринципного монстра, что затаился внутри него. Стоит ли подвергать себя риску, чтобы дать ему шанс все исправить — и в силах ли он исправиться?.. В последний момент, уже вернувшись в номер и сонно наблюдая за искрящимися ночными огнями из-за оконного стекла, я все-таки дотянулась до телефона на тумбочке и отправила лаконичный и достойный отправителя ответ: «Пиктограмма — это из информатики. Пентаграмма — из демонологии, Ла Вей [4] ты недоделанный»._____ [4] Ла Вей — основатель и верховный жрец организации «Церковь Сатаны», автор «Сатанинской библии», известный как создатель авторского варианта сатанизма, один из «видных идеологов оккультизма и сатанизма». _____
***
Мне снилась Марвел. Ее ласковый, бархатный голос, размытый дремотной, иллюзорной далью, заставлял воспаленные струны моей души отчаянно пульсировать, как будто она звала меня к себе всем своим существом. Я скучала. Мне было грустно оттого, что мама так далеко, что я не могу обнять ее так крепко, что напряженные плечи начнут ныть от боли, а в уголках глаз выступят предательские, но такие упоительные слезы. Я проснулась и уставилась в полуночно-синий потолок. Где-то неподалеку раздавались голоса. Повернув голову чуть вбок, я увидела Элис, сидящую на софе по-турецки. В ее ладонях призрачно светился серебристый планшет. — Я не вижу, чтобы он… — полушепотом произнесла Элис и осеклась. Новомодный девайс едва не вывалился у нее из рук. Она резко переместилась, облокотившись о мягкий подлокотник, заунывно скрипнувший под ее сверхъестественным весом, и снова замерла — одни лишь только подсвеченные золотом глаза оставались живыми, бодрствующими где-то далеко в ее мысленных взорах. Я моментально забыла о сне и во все глаза вгляделась в такой знакомый, окутанный пушистой снежной белизной силуэт. Вот она, моя Таня. Стоит только выбраться из-под невесомого одеяла, прошлепать босыми ногами по деревянному полу, и забраться на диван рядом с Элис — и я увижу ее, поговорю с ней, скажу, как же сильно я без нее скучаю… Элис всем телом содрогнулась, как будто только что вынырнула из глубины, и взяла планшет поудобнее. — …действительно привел в действие угрозу, — каменным голосом отозвалась вампиресса, и я невольно стиснула ладони в кулаки. О ком это она? — Он способен лишь исполнять приказ. У вас еще есть время. Правители никогда не спешат с подобным решением, ведь им нужно убедиться… — Был приказ отдан или нет — они были уверены, что Ли живет с нами, — голос Тани звучал разбито и болезненно, почти что жалко. Волосы встали дыбом, когда я уловила эту обреченность, грозящую перерасти в самый настоящий страх. Что могло так напугать женщину, одной рукой ломающую череп медведю? — Они знали это с самого начала и целенаправленно шли за тем, чтобы снова отнять ее у меня. Что это значит? Я старалась не кусать губы, чтобы не провоцировать и не привлекать внимания Элис, но иначе чувствовала себя неспособной молчать. Что значит — снова? Я бы ни за что не пошла ни с кем и никуда, ведь там мой дом, там моя семья… — Разве теперь есть способ ее защитить? Ты же знаешь, что связывает меня с Аро, — сломанным голосом спросила мама и глубоко вздохнула. — Мы бессильны против Вольтури. Мы не сможем им противостоять… — Прошу тебя, Таня, не паникуй раньше времени. — Элис постукивала ногтем по виску. Звук получался такой, словно редкий крупный дождь падал на брусчатку. — Откуда им знать, где сейчас находится Лиззи? А прежде чем они рискнут пожаловать в наши земли, они очень и очень хорошо подумают. — Голос Элис стал грубым, урчащим, злым. Как будто здесь неведомых гостей ждали готовые пехота, флот и кавалерия. — Повторюсь: и у нас, и у вас еще есть время. Я почувствовала смятение и тошнотворное бессилие оттого, что мама, единственное родное мне создание, больше не верит в то, что мы справимся. Если надежда пропала у Тани, то что до Калленов? Зачем им на шее готовое взорваться ярмо? — Но закон… — Танин голос практически сошел на нет. — Ведь я нарушила закон, как моя мать, как Ирина!.. Неужели и сейчас все… Я все же до боли закусила губу, закрывая влажные глаза и из последних сил удерживая внутри себя беспомощные рыдания. Неужели мою маму и всех Калленов могут сурово наказать из-за моего существования? Как же быть? Почему я принесла любимому человеку несчастье? — Когда ты рассказала нам о Максимильене тогда на пароме, — приглушенно начала Элис, — мы предположили, что лайнер могло погубить и постороннее вмешательство. Известный нам обеим человек сейчас крайне заинтересован в завершении многолетней миссии. А это значит, что закон был нарушен гораздо раньше, чем ты полагаешь. Если бы не слабая человеческая память… — Это не оправдает нас, Элис, — безжизненным голосом прошептала Марвел. — Моя малышка, боже, моя бедная малышка, ты обречена… Я едва не задохнулась от эфемерного кинжала в сердце. Но как только боль от разочарования пропитала меня, казалось бы, насквозь, пелена слез обратилась в приступ неудержимой злости, которую хотелось выпустить наружу, как огненную струю. Вот оно, хваленое вампирское бессмертие, вот что значит непомерная сила и превосходство во всем, вот чего стоит рядом с этим мое бьющееся сердце. Стоит над мраморным челом повиснуть малейшей угрозе, как все показное могущество улетучивается. Ах, мы боимся законов, мы боимся правителей, мы говорим, что ты обречена, малышка. Да и плевать, особенно ничего не изменилось; я жила в обреченности с детства. Я всю свою жизнь тащилась на поводу у тех, кто старше и якобы мудрее. Какой еще балет, Бет? Ты же лишишься здоровья к тридцати! Как это тебе не нравятся занятия музыкой? Ты же девочка, негоже пинать мяч с этими неумытыми мальчишками! Литература это, конечно, здорово, но вот тебе учебники по химии и физике, мы хотим, чтобы ты делала великие открытия, а не утонула в бесполезной философии. О какой любви можно говорить в тринадцать-то лет? Ах, он еще и старше тебя?!.. Я зажгу тебе камин, я куплю тебе новую одежду, приготовлю завтрак, обед и ужин и буду сидеть с тобой хоть всю ночь подряд, ты только не плачь, Лиззи. Но знай, что однажды ты будешь обречена, и я забуду все слова любви, которые тебе говорила, я превращусь в бесчувственное бессмертное изваяние и предпочту сохранить свою жизнь. Не расстраивайся, мышонок. Ты ведь просто человек… Да, я человек, но я не беспомощна. Черта с два я буду сидеть и ждать, пока мне на шею упадет лезвие гильотины. Я разберусь и с раскаявшимся безумцем Мэнголдом, и с этими гребаными призрачными Вольтури, которые непонятно почему нагоняют страх на весь вампирский род. Щекотливая ситуация — отличный повод наконец-то измениться и встать на ноги. Довольно мне стоять на пересечении дорог. От выбора, сделанного сегодня, зависит вся моя жизнь. Моя мать — моя мать! — напугана. Она, вампиресса, живущая на этом свете вот уже тысячу лет, боится до такой степени, что едва способна говорить. И я — причина этого страха. Я, беспомощная, беззащитная и уязвимая, живущая и растущая, готовая сломаться у нее на глазах. Таня не хотела, чтобы я вырастала. Я разделяла желание до тех пор, пока пузырь инфантильности и бесконечной заботы не лопнул, оставив меня на пепелище мира, который я когда-то знала так хорошо. Но я найду выход из выгоревшего поля. Смогу снова стать независимой. Потому что все, чего я желаю, — оказаться на обратной стороне страха, который сковал меня с силой кабельных стяжек. Я просто устала от бесконечных, неподвластных какой-либо логике перемен. Все дорогие мне люди погибли. Эта боль невыносима, но она — это все, что от них осталось. Сперва я думала, что скорбь сделает меня меньше, сердце сожмется и лопнет — но ведь не лопнуло. День ото дня жизнь в Денали медленно пробуждала меня. Во мне открывалось новое пространство, словно комнаты, которых я никогда прежде не видела. Только эти неизведанные доселе места держали меня на плаву. И сейчас передо мной открылась новая, восхитительно изящная дверь, за которой меня встречали Каллены. Они вновь напомнили мне о мире за стенами комнаты, о школе, обители странной детской самоуверенности, которую я почти успела забыть. Пока ты ходишь в школу, пока ты узнаешь что-то новое, у тебя есть надежда, твой личный хрустальный шар, в котором можно увидеть себя в окружении интернов городской больницы, а потом и создателем новой вакцины, которая облегчит и спасет множеству людей жизнь… Когда-то я хотела стать врачом. Но была и еще одна дверь, подернутая густым, багровым, чадящим туманом. За ней скрывалась правда. И до тех пор, пока я не найду в себе силы быть самостоятельной и ответственной, не смогу встретиться лицом к лицу со своим прошлым, я ни за что не сумею предопределить растекающееся на горизонте ртутью будущее.***
Время, проведенное в отеле, действительно принесло мне необходимое облегчение и понимание. Завтрак прямо в номер — и вот я уже сижу в плетеном кресле на восхитительной застекленной веранде, укутанная в мягчайший белый халат и поедая воздушный, немного пряный омлет. О пирс бьются ледяные серые волны, на которые даже смотреть зябко; но горячий кофе согревает меня изнутри. Я готова вернуться домой и посмотреть в глаза Карлайлу, поговорить с Джаспером о моих явных проблемах с историей США и помочь Эсме приготовить мне завтрашний ланч в школу. Пока Марвел теряет связь с действительностью и гниет в бездействии от страха, я попытаюсь быть немного более человечной. Жаль, в Форксе нет Старбакса. Мы с Мэнголдом могли бы обсудить возникшие противоречия за стаканом горячего капучино. — Можно тебя попросить, Элис? — неуверенно спросила я и вампиресса склонила голову в мою сторону, одновременно поворачивая гладкий кожаный руль при заходе в поворот. — Если еще не поздно… Ты не могла бы не говорить никому об увиденном? Особенно Карлайлу и Розали. Элис несколько секунд смотрела только на петляющую далеко впереди дорогу. — Этим ты хочешь сказать, что сложившаяся ситуация не вызывает у тебя дальнейших опасений? На этом все и закончится? — Она воззрилась на меня с тревогой. — Что, если станет только хуже? — Элис на мгновенье перевела глаза и поджала губы, одни только зрачки метались туда-сюда, явно снова окутанные видением. Повезло, что мы уже успели выехать на полупустую трассу. — Не станет, — нерешительно, но твердо произнесла я. — Не знаю, откуда эта уверенность, но… я как будто бы перешагнула невидимый барьер. Я чувствую, теперь все должно наладиться… Я замолкла и присмотрелась к зеленому указателю ближайших населенных пунктов. Еще несколько минут, и мы окажемся дома. — Хорошо, Лиззи. Я никому об этом не скажу, — смягчилась Элис. — Но каждый вечер я буду ждать тебя в моей спальне. Захватишь с собой пару учебников на выбор и будешь отдыхать в моей плетеной качеле — я видела, как ты ей восхищаешься. Отдыхать и рассказывать, как прошел твой день. Идет? — Я с готовностью кивнула. — Договорились, Элис. Я очень благодарна тебе за вчера и сегодня. Это и правда очень мне помогло. Она понимающе кивнула. Интересно, думает ли она тоже над тем, что меня бросила мать, что из-за меня над ними всеми нависла угроза. А мы — что мы? Мы обсуждаем человеческие будни, сторонимся реальности, как кратера только-только пробудившегося вулкана. Однажды они захотят мне обо всем рассказать. И я буду к этому готова. В доме, как всегда, было тепло натоплено. Кругом рассеянным желтоватым светом переливались настенные торшеры, весело трещал камин. Элис нагрузила меня доброй половиной шуршащих невесомых пакетов и сама безо всякого напряжения потащила всю новую обувь. Мы продолжали вести отвлеченный разговор о приобретенных в последний момент лодочках нежно-розового цвета на десятисантиметровых каблуках. — Ну, нет. Давай лучше ближе к вечеру потренируемся ходить на этих убийцах, — не без веселья ответила я на предложение Элис заняться примеркой всего, что мы купили. Я перевела взгляд на доктора Каллена, который заинтересованно вслушивался в наш разговор, одновременно убирая на небольшую полку над камином недочитанную книгу. Он явно дожидался нас. — О, здрасте, доктор Каллен, — поздоровалась я, с сомнением оглядывая его образ «а-зачем-мне-переодеваться-если-и-так-не-жарко». — А чего это вы дома ходите в пальто? — Здравствуй, Элис. Нам с юной леди нужно съездить в город. — Он подхватил со стойки кожаную сумку. «Юная леди» расстроенно вздохнула и обреченно поинтересовалась: — Может, мы все-таки обойдемся без больниц? Карлайл и бровью не повел. — Мы едем исправлять ошибки молодости. Твоей бурной молодости, которые я понимаю, но не собираюсь прикрывать, — без намека на веселье произнес доктор. — И налаживать отношения с Алексом Мэнголдом. Пальцы сами собой разжались, с шуршащим грохотом приземляя десятки пакетов на отполированный паркет. В голове медленно зрело понимание необратимости предстоящей поездки, необратимости встречи с неуравновешенным регбистом, который только вчера накатал мне полное раскаяния сообщение, а сегодня поди сломает мне ключицу. Я, конечно, работаю над отношениями с реальностью, но я не готова к подобной близости прямо сейчас!