_____ [1] ABS (Anti-lock braking system) — система, предотвращающая блокировку колёс транспортного средства при торможении. Основное предназначение системы — сохранение устойчивости и управляемости автомобиля. _____ ***
С моих склеенных густой слюной губ сорвался страдальческий вздох, и я застонала. Едва ли не каждая клеточка, каждый мускул моего измученного тела болезненно реагировал на любое движение. В горло словно насыпали горсть карибского песка, в уголках глаз стали скапливаться липкие слезы. Вокруг было достаточно светло, откуда-то доносился шум будничной человеческой жизни, пахло одновременно странно и знакомо, едко. Что вчера было?.. Где это я?.. Я поднесла ладонь к губам и изогнулась в жару, прижимаясь щекой к влажной подушке и наконец открывая болезненные, лишь уставшие от долгого сна глаза. Сознание пробудилось как по щелчку. Стоило начать с того, что это место мало напоминало логово вампиров, так еще и напротив, в мягком кресле сидела… мама. В груди одновременно вспыхнули нежность и сомнение. Я крепко зажмурилась и потерла глаза, чтобы воспаленное сознание прогнало несвоевременный образ из головы. Но на меня все продолжали безэмоционально смотреть потемневшие от жажды глаза. Бурые губы вытянулись в ровную линию, а заострившиеся скулы заставляли самое очаровательное на свете лицо матери выглядеть враждебно. Опасно. — Мама… — прошептала я осипшим голосом, который сама не узнала. Как будто ночью вместе с песком я умудрилась сожрать морского ежа, который расцарапал мне всю глотку. Я силилась понять, что произошло, но вчерашний вечер был словно скрыт за полупрозрачным куполом — ни одного осознанного и отчетливого воспоминания. Они ускользнули сквозь пальцы, как привычный повседневный сон. Я с жаром вглядывалась в родное лицо и сердце сжималось от боли: не последовало никакой, даже самой мимолетной реакции на мои слова. Она замкнулась, застыла. Казалось, еще несколько секунд и необратимые процессы навсегда разрушат драгоценную статую, превратят ее в безликую мраморную труху. Я не могла понять, в чем провинилась. Я не помнила, чем могла так сильно ее расстроить. — Марвел… — срывающимся шепотом выдохнула я и умоляюще протянула к ней ладонь, чувствуя, как по щекам катятся первые слезы. Она поднялась так резко, что кресло чуть не опрокинулось на пол больничной палаты. Ледяная ладонь удержала кресло на месте и, казалось, я слышала, как хрустнул под материнскими пальцами надежный фабричный каркас. Я тихо ойкнула. Она даже не обернулась, и стремительно покинула помещение, не проронив ни слова, не показав ни единой эмоции, кроме безразличия и разочарования. Я хотела позвать ее снова, попросить остаться и все объяснить, но из горла вырывались лишь бессвязные хрипы. Движимое детским инстинктом, тело рвалось гнаться вслед за Марвел, будто я могла ухватить ее за руку, если бы опомнилась на секунду раньше — но ноги запутались в больничных простынях. Я упрямо пыталась выбраться, не замечая, как катетер разрывает кожу, как в голове болезненно стучит накачанная седативами кровь. Что я натворила? Что сказала?.. Неужели я посмела распрощаться с ней навсегда? Кричала, что променяю ее на приторную семейку Калленов? Заявила, что выхожу замуж за ассасина? Или купила билет первым классом до Италии? А может, грозилась познакомить всех ее бойфрендов между собой? Меня едва не вывернуло наизнанку от разнообразия сюжетов, что могли стать причиной этого кошмара. Я силилась вспомнить хоть что-то, то ли мысленно, то ли вслух молила мать вернуться, и со скрежетом тянула за собой крепление с капельницей. Босые ноги прошлепали по холодному полу, и я всем весом навалилась на полупрозрачную дверь в холл. Казалось, вся моя жизнь лопнула и потеряла назначение и смысл, утопая в черных, бездонных глазах разочарованной матери. — Куда это ты собралась, Элизабет? — крепкие ладони загородившего выход доктора Каллена уверенно остановили мою воспаленную решимость. Лицо было мокрым от слез, и я уже сама не замечала, как истерически нашептываю имя матери, в очередной раз безвольно обмякая в руках доктора. Длинный коридор остался за дверью, а вместе с ним остатки моей решимости и любви. — Таня дождется тебя, не нужно поднимать на уши весь персонал. — Карлайл был спокоен и сосредоточен, но никак не зол. В отличие от того, что я увидела на лице матери. Карлайл расторопно вернул меня в постель и привычным жестом поправил катетер, с укором смотря на меня сверху вниз. — Ну и ночь ты мне устроила, Элизабет, — покачал он головой. — Что я ей наговорила?.. Что я натворила, доктор Каллен?.. — взвыла я, хватаясь за рукава его халата и безумным взглядом впиваясь в лицо. Доктор взирал на меня с дежурным вниманием, но с ответом не спешил. Вместо этого он осторожно разогнул мои пальцы и наполнил водой высокий стакан. — Для начала попей. У тебя сильнейшее обезвоживание, — он подтолкнул стакан к моим губам. Я безвольно сделала первые осторожные глотки и тут же ощутила жутчайший дискомфорт в желудке. — Что из вчерашних событий ты помнишь последним? — Доктор убедился, что я в состоянии сама удерживать стакан и взял мою карту. Каждый новый глоток давался тяжелее предыдущего, тело отвергало любую помощь. Я честно попыталась вспомнить, гипнотизируя дверь в надежде, что она распахнется и за ней наконец-то нарисуется полная всепрощения Таня. Вечер проступал клочками. Яркие вспышки, больше похожие на кадры киноленты. Смех, ветер, обжигающее пойло в горле. Я поперхнулась водой и из глаз брызнули слезы, когда осознание моей самой огромной оплошности дьявольской лесенкой выстроилось в голове. Я была пьяна, как грузчик крабов в Балтиморе. Я могла сотворить все, что угодно. Я хрипло перечисляла Карлайлу вчерашние приключения. Кино. Новоиспеченные родственники. Пирс… Я хотела поговорить с Таней, но меня прервал… — Ох, черт… — прошептала я одними губами. Доктор Каллен взял меня за дрожащий подбородок, светя своим дурацким фонариком прямо в глаза. Я отчаянно замотала головой и рухнула на подушки, закрывая лицо ватными руками. — И что же было последним? — буднично поинтересовался Карлайл и зашуршал какими-то упаковками, прежде чем избавить меня от зудящей иголки в руке. Я зажмурилась, чтобы не видеть, как она плавно покидает кожу. — Вчера я напилась до зеленых чертиков, — прошептала я одними губами. — И могла наговорить Тане все, что угодно. Что-то ужасное… Куда она ушла? Почему она вообще здесь? Она приехала меня забрать? Я смотрела на Карлайла с мольбой. Он ответил мне долгим, тревожным взглядом, прежде чем водрузить несколько шуршащих пакетов в изножье кровати. — Собирайся домой, Лиззи. Там ты немного успокоишься и мы все обсудим. — Доктор еще раз осмотрел меня с ног до головы, вернул карту на место и, не спеша, покинул палату, заложив свои изумительные зефирные ладони за спину. Я осталась наедине с обескураживающей паникой, похожей на огромного и тугого хищного спрута. Таня не произнесла ни слова. Смотрела на меня с раздражением и разочарованием. Как будто она здесь, чтобы распрощаться с не оправдавшей надежд дочерью… Опухшее и раскрасневшееся лицо было все в слезах, а руки ощутимо дрожали, когда я натягивала на липкие и холодные плечи мягкую толстовку на несколько размеров больше, чем я обычно носила. Вместо привычных джинс меня ждали мягкие тянущиеся брюки. Похоже, одежду собирал мне здоровяк-Эмметт, икона стиля «кэжуал». Крошечное зеркало у двери, рассчитанное, вероятно, на посетителей, показало полное соответствие моего внешнего и внутреннего облика. Под красными, раздраженными от слез глазами залегли глубокие тени, губы напоминали сползающую чешую змеи. Бродяжка в машине богача. Я распутала волосы пальцами и изможденно опустилась на кровать. Несмотря на обилие других всплывших в памяти унизительных деталей, я не помнила сказанных Тане слов. Единственный, кто мог хоть немного прояснить ситуацию, был самым противоречивым и пугающим человеком в городе. Уж лучше я услышу язвительный протокол от доктора Каллена, чем самолично попрошу помощи у взрывоопасного Мэнголда. Особенно после того, как он видел меня пьяной, с душой нараспашку. Карлайл. До какого же состояния я довела себя, что доктору пришлось везти меня на всеобщее обозрение в больницу? Что теперь думают о нем коллеги? Как такой благочестивый и безупречный отец мог допустить подобный исход для новоиспеченного ребенка? Почему я порчу все, к чему прикасаюсь?.. Почему, почему… — Готова? — Доктор вкатил в палату больничное кресло. С глаз пришлось смахнуть слезы, а губы сами собой сжались от недовольства. Не настолько я беспомощная. — Я пойду сама, — с последними остатками решительности прошептала я и, спустив ноги на пол, в сомнительном равновесии закуталась в дафлкот, что висел на спинке кресла. Моя дорогая Таня опиралась на него спиной каких-то десять минут назад. Доктор наблюдал за моими усилиями из угла. Его лицо спокойно мерцало над глухо застегнутым воротником пальто. Мои слова не вызвали у него ни протеста, ни сочувствия, ни усмешки. — Видишь на своем запястье браслет? — коротко и спокойно спросил он. Я вытянула из-под рукава тонкую пластиковую полоску. Каллен Элизабет — никак не могу привыкнуть к новой фамилии. 24 октября 1994, все верно. Пара строчек с непонятными номерами, дежурно. — Такие браслеты носит каждый пациент нашей больницы. А для всех тяжелых пациентов существует единое незыблемое правило после выписки. — И доктор указал на кресло жестом лакея, приглашающего принцессу в прогулочную карету. — Что может быть еще более унизительным?.. Вам, должно быть, ужасно за меня стыдно… Мне так жаль, я не знала, что делала, я… — С обреченностью осужденного я упала в кресло и зарылась лицом в колени. — Отрадно слышать, что ты осознаешь степень недопустимости подобного поведения. Значит, не все еще потеряно, — уверенно произнес доктор и толкнул наружу дверь палаты. Я уткнулась взглядом в свои лакированные полусапожки, лишь мысленно представляя, какими заинтересованными взглядами все нас провожают. Мои всхлипы становились громче, и я уже не могла их сдержать. — Высуши свои слезы, дитя мое. Ты здесь не жертва, а прекрасный способ доказать людям, что все их домыслы относительно нашего неестественно безупречного образа жизни несколько искажены. Разве идеальный отец допустил бы такое? — достаточно тихо произнес доктор. — Меня и мою жену сейчас поносит вдвое больше человек, чем тебя. Это нам бы больше пристало плакать. В отличие от окружающих, я не просто считала Калленов безупречными, а отлично знала, что слухи правдивы. Их лица и фигуры совершенны, их манеры неподражаемы, их мысли четки, их дома и машины роскошны, их признание в крохотном обществе непоколебимо. Они наверняка не один год выстраивали настолько доверительные отношения с жителями. Но приехала я и все испортила. А ведь это никто из них еще не знает про то, как я знатно отделала гордость школы, чуть не раскрыв всех и каждого в клане. Мисс маниакальность. Мисс катастрофа. Мисс разочарование. Карлайл шумно выкатил кресло на улицу. Я до последнего момента боялась поднять глаза от темно-серого и привычно влажного асфальта под колесами. Боялась, что увижу ту, которая теперь может стереть меня в порошок одним косым взглядом, иссушить, даже не касаясь смертоносными зубами жилки на моей шее. Доктор остановился в полуметре от моей машины, и я чувствовала, как предательски трясутся колени — настолько я боялась поднять взгляд на обладательницу пугающе высоких алых туфель. Таня белокурым серафимом возвышалась надо мной, спрятав потемневшие не то от жажды, не от раздражения глаза за неуместными солнцезащитными очками. Она выглядела холодно и отстраненно, и, скользнув на переднее сиденье Порше, так и не сказала мне ни слова. Карлайл галантно открыл для меня заднюю дверь, и я медленно перебралась внутрь. Я с болью смотрела на тонкие кисти самых ласковых рук, настраивающие температуру в салоне, чутко подстраиваясь под человеческие нужды. Тишина давила на меня, как неподъемная штанга, что расплющивает грудь спортсмена, переоценившего свои возможности — я слышала, так как-то раздавило одного хвастуна в моей первой школе. От ее полнейшего бесстрастия я словно проглотила язык; она всем своим видом показывала, как ее воротит от моего присутствия. Как такое могло произойти, где я оступилась, как разрушила свою последнюю опору во враждебном мире? За какую-то неделю я успела испортить все настолько сильно, что потеряла мать. Снова. Я не выдержу второго раунда смертоносной игры с потерей всех, кто был мне дорог. Если это и правда, так пускай не томит. Уж лучше быстро переломить шею, увидеть, как закатываются стекляшки глаз, как с губ срывается последний вздох, чем заниматься моральной экзекуцией. В прошлый раз все хотя бы случилось быстро. В падающем салоне никто не измывался надо мной, медленно отстраняя вожделенное семейное тепло. Карлайл наконец занял свое водительское кресло и не спеша двинулся к выезду с парковки. Ни со мной, ни друг с другом они не перемолвились ни словом. Как долго Таня пробудет здесь? Как много успела высказать Карлайлу? Кто из них теперь ненавидит меня сильнее? — Твоя новая жизненная цель — вылететь через лобовое стекло при торможении? — спокойно осведомилась мама, и я поперхнулась воздухом, моментально перетягивая через себя ремень безопасности. Мои загнанные глаза жадно изучали ее хладнокровное отражение в прямоугольном зеркале. Я могла сколько угодно долго и громко кричать в трубку, требовать объяснений через скайп, но стоило только увидеть эту холодность, это безразличие и праведный гнев вживую — и я теряла пыл, чувствовала себя бессильной, ненужной, по-настоящему уязвимой. — Мне… так жаль, что я… сотворила все это, — шепотом начала я. Голос сбивался на рев от каждого брошенного взгляда, от жестоко поджатых губ, от неспокойных мыслей, что вились в моей голове. Даже Карлайл уже поглядывал на меня с тревогой, но Таня так и сидела неподвижной статуей, заслоненная от меня солнцезащитным щитом. — Марвел. Мама. Мамочка. Я сорвалась. Я совершенно ничего не помню, и прошу у тебя — у вас обоих — прощения за вчерашний вечер. Что бы я не сказала, я не желала навредить, я только… Я была готова унизительно пасть ниц, подчиниться непредсказуемой воле бессмертных опекунов без сопротивления, но, кажется, испортила все необратимо. — К чему мне твои извинения? — хладнокровно оборвала меня Таня, и я изумленно раскрыла рот, впиваясь взглядом в ее очаровательное даже в своей желчности лицо. — Твои поступки говорят сами за себя. Обсудим дома. Доктор медленно повернул голову в сторону матери. В его профиле читалось поражение не меньше моего. Таня отвернулась от нас обоих и стала увлеченно смотреть в окно, за которым расплывался будничный утренний смог. Я сморгнула слезы и обняла себя за сведенные шоком плечи, откидывая голову назад и обессиленно закрывая глаза. Спасения ждать неоткуда. Я обречена.***
На пороге благоухающего и светлого дома семьи вампиров меня оставили одну. Таня с очаровательной улыбкой на губах отправилась любезничать с Розали и Элис. Они обнимались, обменивались нежными фразами и выглядели, как счастливые подруги после долгой разлуки. Там, в недоступном окружении Королевы Каллен и модного критика, сияла моя мать. Та, с кем я ехала в машине — лишь ее злой дух, питающийся моими страданиями. Когда мы с ней сидели в кафе в Форксе, она бросила неоднозначную фразу о том, что мне бы очень не понравилось увидеть ее в гневе. Сейчас я отдала бы все, что угодно, чтобы моя дурная башка прислушалась к этому, прислушалась хоть к кому-то, кто бы меня остановил и уберег от судьбы беспризорной, никому ненужной Мишель Элизабет… Кингсли? Денали? Каллен? Да черт его знает. Я не могла сдвинуться с места от непреодолимой тошноты, которая то накатывала, то отступала от несправедливости и боли, от моей несоизмеримой глупости и вины. В мое сердце будто вогнали ржавый гвоздь, который медленно, но верно разносил заражение по всему организму, иссушая каждую клеточку, отнимая мою жизнь. Оставалось только одно желание — развернуться и убежать. Убежать от снова ощетинившегося и помрачневшего мира, и больше не позволять ни одному человеку задержаться в моем сердце. Я не заслуживаю этой боли, я не сделала ничего по-настоящему плохого. Я любила родителей, я обожала брата, Таня стала моим личным уголком рая, и даже Каллены перестали казаться вражеским лагерем. А сейчас все рушилось, как целенаправленно взорванная постройка. На ее месте останется лишь груда обломков и удушающий дым, а потом голая земля без единого напоминания о прошлом. Порыв холодного воздуха из-за непредусмотрительно открытой двери обдул мои ноги и разметал волосы; на плечо легла ледяная ладонь. Я уже начинала привыкать к этому назидательном жесту доктора. — Идем в кабинет, Лиз, — тихо произнес он и подтолкнул меня к лестнице, заставляя оставить позади бессмертных девушек, щебечущих смертные сплетни. Они совершенно меня не замечали. Я никто. Безликая тень. Молчаливый ассасин. Мокрое место на безупречном блистающем горизонте вселенной вампиров. Я машинально переставляла ноги. Пустота распространилась внутри настолько, что, казалось, мои сердце и легкие звенят, как китайские расписные бубенцы. Полное безразличие матери уже не расстраивало и не пугало меня; я пришла в исступление. Я почувствовала себя розовощекой, изящно сделанной говорящей куклой, с которой ей было приятно развлекаться до поры до времени. Lollipop Lizzie [2]. Кукла радовала ровно до того момента, пока не раскололся фарфор и не показался зародыш личности, способный на несогласие, на гнев, на необъяснимую грусть. Карлайл безмолвно шел следом. Его непривычное поведение бередило мою тревогу. Я была готова к любому решительному и бескомпромиссному поступку с его стороны — вроде домашнего ареста или назначения личного водителя для поездок в школу — но доктор был отстранен и как будто слегка сконфужен. Неужели капитан Каллен уступил место у штурвала госпоже Денали? Если Карлайл уже не раз показывал свой стержень, то Таня на моей памяти никогда не выступала в роли диктатора. А неведение пугало еще сильнее._____ [2] Lollipop Lizzie — Леденцовая Лиззи _____
Я забилась в самый угол докторского дивана и отвернулась лицом к стене, чувствуя себя отвратительно. В голове так и не прояснилось ничего существенного о вчерашнем вечере. Я смутно помнила лишь задорный смех Мэнголда, его беспечный и слегка развязный вид. Если мне не изменяет память, он даже немного походил на человека, на нормального веселого парня. А наличие словосочетания «нормальный парень» и фамилии «Мэнголд» в одном предложении казалось уж слишком неправдоподобным. А что, если он подмешал мне что-то в бутылку и… Хотя нет, мы ведь оба пили. Я сглотнула и перевела мгновенно одичавший взгляд на бдевшего надо мной доктора, который с задумчивым видом откинулся на спинку кресла и, сложив ладони на жилете, пребывал в прострации. Такое ощущение, что у них с Таней уговор: говорить с ней (то есть со мной) как можно меньше, заставить паниковать и нервничать, почувствовать себя ущербной и брошенной. Но это же Карлайл… Блюститель порядка, ярый антагонист любым бесшабашным и необдуманным поступкам, он не допустит психологического садизма. Или же и его терпению пришел конец, и его уравновешивающие слова закончились. Быть может, он ждал возможности поскорее вернуть меня непутевой матери. Карлайл плавно выпрямился и устремил сосредоточенный взгляд на дверь, неосознанно предупреждая меня о скором прибытии Тани. Она появилась в кабинете едва ли не эффективнее Тони Старка, приземляющегося в костюме Железного Человека на землю и поднимающего вверх едкую пыль. Она была ангельски прекрасна, как в ту ночь, когда обнаружила меня в бескрайних Деналийских сугробах, холодна и колка, как сковывавший меня снег. Моя мать. Моя погибель… Таня приближалась к дивану неспешно, как будто была в кабинете впервые; или хотела еще дольше потянуть время. Она никуда не торопилась, задумчиво рассмотрела все до одной картины, а потом непривычными вертлявыми движениями устроила легкое пальто и кожаный клатч в тон туфлям в кресле напротив доктора. Горло как будто перетянули тугой кабельной стяжкой, пока темные выразительные глаза буквально прожигали внутри меня дыру, залезали под кожу. — Как ты думаешь, почему я вернулась? — с пугающим спокойствием поинтересовалась мама, и у меня засосало под ложечкой от мерзлоты, что чувствовалась в каждом резком движении, в вытянутой шее, в выступающих скулах. Я готова была ответить все, что угодно. Все, что угодно, любая ложь, лишь бы это помогло отмотать время назад, вернуть наше совместное счастье. Ледяные поцелуи перед сном, ласковые объятия, искренние улыбки, бессонные ночи за тысячами бесконечно интересных историй, которые не слышал больше ни единый смертный. Вот только я совершенно не знала, что она хотела бы услышать, не знала и смертельно страшилась все испортить. Поэтому нужна была правда. Горькая, эгоистичная, и самовлюбленная. Я хотела вернуть зыбкий мир в свою жизнь. Хотела спокойствие и предопределенность. Она одна была способна это осуществить. Она же могла и отнять, если вдруг исполнение моих желаний ее утомило, если бессмертное безмолвное тело внезапно напомнило Тане, что материнство для нее противоестественно. Пора было действовать решительно, пока не запахнулась последняя дверь в мою прежнюю привычную жизнь, в мое ненаглядное шале, в мои бесконечно любимые объятия. — Я… надеялась, что ты заберешь меня домой, — разбито прошептала я и опустила взгляд. Я не могла и не хотела видеть ее реакцию. Если она действительно приехала меня забрать из этого бурлящего котла, где смешались бессмертные и смертные, то сейчас фасад строгости рухнет, и я окажусь в ее объятиях. Ледяные пальцы осторожно уберут с лица спутанные пряди, а алые губы запечатлят прощение на теплой коже виска. Мы воссоединимся, и я больше никогда не стану… Я увидела лишь размытую тень. Мимолетное движение — будто стремительный взмах орлиного крыла перед решающим пикированием на добычу — и разъяренное лицо оказывается на моем уровне. В блестящих обсидиановых глазах праведный гнев, багровая полоса рта изогнулась в гримасе болезненного разочарования. — В чем-то ты права, моя сладкая, — прошелестела она, и я замерла, до смерти перепуганная безумным огнем в ее глазах, обманчиво-медовому голосу, и ужасающей животной позе. — Мне и правда больше всего на свете хочется забрать тебя домой и самой разобраться со всеми противоречивыми поступками, что сотворил мой мышонок, глубоко затерявшийся в непроходимой мгле грязного человеческого мира. Любым доступным мне способом. Даже если мне придется промыть тебе мозги, как тысячам мужчин. Я даже не замечала, как безжалостно царапаю ногтями мягкую кожаную обивку дивана, как всем телом вжимаюсь в спинку и не могу заставить себя закричать, заплакать, даже сдвинуться с места. Танино горло вибрировало, и утробное рычание окрашивало ее слова. — Но ведь этого ты и добивалась. — Она также резко и неожиданно выпрямилась. За ее спиной стоял встревоженный Карлайл, готовый что? Оттащить мать от моего горла? Доломать мне шею, чтобы прекратить страдания? — А я терпеть не могу, когда меня пытаются шантажировать. Я жадно хватала воздух, не в силах переосмыслить ту опасность, что на самом деле подстерегает меня каждый божий день. Я настолько свыклась с мыслью о том, что никто не причинит мне вреда, разве что Гаррет, и то ненароком, что воспринимала вампиров лишь как немного усовершенствованную версию людей. А сейчас… Таня ходила вперед и назад по кабинету, словно тигр в вольере, пока внезапно не остановилась и не устремила на меня прожигающий взгляд. Безмолвный свидетель нашего скандала теперь стоял гораздо ближе ко мне и по-прежнему не вмешивался. — Я просто не могу поверить! — она всплеснула руками и устремила глаза к крутому потолку, напоминая обезумевшую Мадонну. — Не могу поверить, что все это сотворила моя дочь! — Я сглотнула. Чувствовать и дышать одновременно становилось сложно. Я хочу, чтобы все это прекратилось. Пожалуйста, только скажите, что нужно сделать, я готова на все, на все… — И черт знает, что ты можешь преподнести в следующий раз! — ядовито выплюнула мать и снова принялась мерить шагами комнату. Она никогда раньше не ругалась при мне. — Ты словно забыла о слове «стоп»! Забыла о том, что не все в этой жизни получают как по мановению волшебной палочки. Забыла об ограничениях. — Она замолчала и, оперевшись на край стола Каллена, запустила напряженные пальцы в копну белоснежных кудрей. Такой усталый, такой человеческий жест. — И это — целиком моя вина, — тихо закончила Таня и скривила губы. Я хотела было что-то ответить, начать обещать несбыточное, просить о прощении, но слова застряли в горле от внезапного и безвозвратного понимания. Понимания, что своими поступками я привнесла в ее жизнь настоящую боль, заставила устыдиться самого чудесного чувства на свете — материнства. Я не желала ничего подобного. Я хотела лишь стабильности, любви, той крохи счастья, что приносила мне жизнь с ней. Если бы все это можно было променять на опеку над Арчи, я бы пошла на что угодно. Но Арчи не вернуть. И потерять Таню оказалось не сложнее. — Я просила Карлайла взять тебя под свою защиту, — тихо продолжила она, снова душераздирающе впиваясь в меня. — А ты грозишься раскрыть нас всех, неблагодарная дрянь! — Таня снова вспышкой очутилась слишком близко, меня передернуло, и я неосознанно закрыла глаза, оттягивая момент нападения. Я не хотела в последнюю секунду своей жизни видеть, как из-под ног опять уходит пол и самый дорогой мне человек превращается в пепел прожитых дней. — С кем ты пила? Что успела разболтать тому мальчишке? — Ее урчащий, утробный голос снова доносился из другого конца кабинета, а Карлайл, как живой щит, встал между мной и матерью. Почему же ты молчишь, Карлайл? Почему ты онемел тогда, когда твоя лощеная дипломатия может хоть как-то помочь? — Что будет дальше, Лиззи? Что ты сотворишь в своих попытках добиться желаемого?! Сожжешь дом?! Сбросишься со скалы?! Я отчаянно замотала головой, чувствуя, как вместо привычной обиды и ранимой злости от ее резкого тона я чувствую самый настоящий, животный страх. По щекам заструились слезы, и я стирала их руками в остервенелой попытке сохранить лицо. Зубы приходилось сжимать до скрипа и боли, чтобы не разрыдаться в голос прямо сейчас. — Таня, не стоит так уж драматизировать, — раздался мягкий голос Каллена, и я отшатнулась, как ошпаренная, когда он протянул ко мне руку с носовым платком. Доктор тщетно пытался меня успокоить своим пронзительным взглядом. Я дрожала всем телом, обнимая колени и пытаясь стать как можно меньше, незаметнее, исчезнуть отовсюду. Лучше бы я разбилась в том самолете. Лучше бы выжил Арчи, и нас нашли люди благодаря его пронзительному плачу и отчаянной детской жажде жизни. Лучше бы ни один вампир никогда не появлялся в моей жизни. — Ты доведешь ее до нервного срыва, Таня. Она регрессирует, — продолжил Карлайл. — Посмотри, что она делает с руками. Ты довела ее, если она использует подобные защитные механизмы в таком возрасте. Я поймала себя на том, что действительно нервно обсасываю костяшки пальцев, и поспешно спрятала дрожащую обслюнявленную руку за спиной. Доктор оставил свою подачку на диване возле меня и медленно прошествовал к матери, которая безмолвно стояла у окна, смотря куда-то вдаль. Ее больше не трогали мои слезы. Ее холодность, отстраненность и отчужденность имеют лишь одно значение… — Я обещала, что ты не доставишь проблем. Я гордилась тем, какая ты понимающая, как легко адаптируешься к таким новым и неожиданным жизненным обстоятельствам, — тихо начала она, так и не двигаясь с места. — Ни разу за всю нашу совместную жизнь ты не позволяла себе подобных выходок. А сейчас… — Ее глаза выглядели устало. Я не смогла удержать ее тоскливого взгляда и уставилась себе в колени. — Я чувствую себя преданной, — холодно произнесла Таня и забила последний гвоздь в мой гроб. — Преданной самым родным человеком на свете. Мне за тебя очень стыдно, Мишель Элизабет. Я не смогла сдержать истерического рыдания, что рвалось из самого горла. Я не могла, не могла молчать, но человеческая речь была утрачена. Вместо нее вырывались неконтролируемые гортанные всхлипы, слезы застилали глаза. Я заламывала руки, металась по прохладной коже дивана, судорожно билась головой о деревянные подлокотники, будто размазанная по стенке этого самого дома непрошенная моль. — С нее и так достаточно. Послушай меня, Таня. Я думаю, Лиззи осознала свою ошибку и больше не совершит никаких необдуманных поступков. — Карлайл все пытался урезонить мать, которая, похоже, так и не закончила топтать меня каблуками своих Лабутенов. — Тебе не стоит заканчивать на такой ноте… У нее истерика, дорогая.Blue October — Hate me
Они принялись говорить между собой, а я закрыла звенящие уши ладонями. Отвратительно, что все в доме нас слышат. Все знают. Все согласны с авторитетами обеих семей, но никак не с моей незначительной мольбой. Никто не придет на помощь. Для них я такое же пустое место, как и семь миллиардов других людей на планете. Пустое место; даже не еда. — Послушай меня сейчас очень внимательно, Лиззи, и как следует подумай над тем, что я скажу. — Ледяные ладони матери на моих запястьях вернули мне слух. Я затаилась, как пресловутый мышонок перед нападением кобры. — Я действительно понимаю, что ты все еще ребенок, подросток с бурлящими гормонами, или как там вас теперь называют. — Она сидела прямо передо мной и тщательно выворачивала меня наизнанку. Я готова была простить каждое ее слово, каждый злой взгляд, броситься в объятия личной губительной кобры, предложить себя на обед. Пускай только она примет меня обратно в свою душу. Только не бросай меня, мама. — Если бы ты так вела себя с нами после того, как я тебя нашла… — Она на секунду замолчала и словно прислушалась к чему-то. — Ты бы ни за что не осталась жить в нашем доме. Рухнули стены. Рухнуло мое сердце. Рухнул мой мир. Мышонок скользнул вниз по склизкому пищеводу, а змея равнодушно зашелестела прочь по своим делам. — Никто не захотел бы лишиться жизни из-за агрессивной, самовлюбленной и отвратительно грубой девчонки, которая не может держать свои чувства под контролем. — Таня выпустила меня, отошла прочь от дивана, и замерла вместе с моим разбитым сердцем в мраморных ладонях. — Так вот. В следующий раз, когда решишь прогуляться в соседний город без ведома твоих опекунов, когда будешь напиваться в компании малознакомых парней, сперва вспомни: чья голова полетит первой. Скорее всего моя, ведь это моя же наивность привела в мир человека. — Таня с ловкостью гимнастки подхватила свои вещи с кресла и устремилась на выход, оставляя меня одну наедине с весом сказанного. Казалось, воздух кабинета разрезает треск костей. Растерзанная душа. Разбитое сердце. Карлайл явно был угнетен, но уже я не замечала его долгожданного сочувствующего взгляда. Я вылетела из кабинета, оглушительно хлопнув дверью. Слезы застилали глаза. Я двигалась по памяти, сшибая столики с вазами и грозясь скатиться кубарем вниз по крутой лестнице. Вместо слов вырывались вой и рыдания, но я звала и умоляла, безуспешно бежала вслед за Марвел. Казалось, в этом мире не существовало больше ничего, кроме меня и исчезающей матери. На улице было холодно, накрапывал дождь, а по подъездной дорожке, шурша гравием, удалялась машина. Машина со всем, что осталось от моей жизни. — Пожалуйста, вернись! — Я взвыла и упала на колени прямо на промерзшую землю, с рыданиями хватаясь за волосы и буквально разрывая криком лес, выплескивая всю боль, негодование, обиду, отвращение, ужас, суеверный страх, что несоизмеримым грузом давно лежали на моей душе. Но она не вернулась. Густые деревья поглотили последнее мерцание фар. Меня оставили, одинокую, униженную, в слезах на подъездной дорожке у чужого дворца. Лучше бы она перегрызла мне глотку. Я кричала так, будто мне в позвоночник всадили нож, словно без анестезии вырвали зубы, словно я в первый раз увидела короткую заметку в новостях об упавшем самолете: «Семь членов экипажа и сорок восемь пассажиров, находившихся на борту, погибли, четверо пропали без вести». По телу прошла ощутимая дрожь, и я впервые не сдержала внутреннюю мощь, впилась ногтями в землю и выпустила агонию, заставляя землю дрожать под ногами, деревья ходить ходуном, как во время страшного урагана. Сила исчезла так же неожиданно, как пришла. Все мои силы вмиг оказались высосаны, как тот самый мятный смузи из прозрачного стаканчика. В ушах все звенело, как после мощного взрыва. Я осталась лежать на промерзлой земле, невидящим взглядом пытаясь вглядеться в насмешливые, вечные небеса.***
Я чувствовала себя до странного болезненно в мягкой постели. Под ворохом одеял стало жарко, а высокие потолки будто надвигались на меня, заставляя метаться по постели в отчаянных попытках отогнать от себя яркие, пугающие картинки. Страшный сон с Таней в главной роли казался настолько реальным, будто всего несколько часов назад я чувствовала ее обжигающие холодом пальцы на своих запястьях, будто она действительно бросила меня здесь и исчезла среди крон высоких сосен и дубов. Когда в голову ударило осознание реальности произошедшего, мне стало почти физически больно. На сгибе локтя красовался наполовину отклеенный полупрозрачный пластырь из госпиталя, на запястье болталась пластиковая бирка пациента, горло саднило от криков. Со всем размахом и эффектностью, правдивостью и бескомпромиссностью, приемная мать поставила меня на место. Даже рациональному и дальновидному доктору Каллену не удалось переубедить, умилостивить ее. А теперь за окном сгущались краски приближающейся ночи. Дверь в комнату отворилась, и я отвернулась в другую сторону, поджимая ноги в позу эмбриона и мечтая оставаться незамеченной как можно дольше. — Пора просыпаться, Лиззи, — голос доктора, словно заржавелый кинжал, ощутимо врезался мне в спину, выводя на ней отвратительное слово: «Позор». Я лишь крепче обняла колени, зажмуривая глаза. Почему он не остановил ее?.. Почему даже не попытался? Кровать прогнулась под его весом, и я напряглась. — Таня оставила тебе письмо, — мягко произнес Карлайл. — А теперь тебе нужно поесть, организму необходимы силы, чтобы восстановиться после алкогольного отравления. — Зачем вы все это делаете? — сломлено прошептала я. — Таня ведь смылась. Вам известно, как она относится ко мне на самом деле. Вам не для кого больше меня охранять. Вам вовсе не обязательно со мной возиться и дальше. — Я сжала в кулаке сбившиеся простыни. Слезы закончились, на их смену пришел острый цинизм. Ну и хорошо. Пасть еще ниже, стать еще более воспаленной и израненной у него под боком я не хотела. — Не драматизируй, девочка. Прочти спокойно свое письмо, — тяжелая ладонь привычно коснулась моего плеча, и меня ощутимо передернуло. — Приводи себя в порядок и спускайся ужинать. Эмметт все твердит о гонках и Имперском марше. — Голос доктора звучал чисто и ободряюще. Мне захотелось ударить его. — Завтра отдохнешь дома, а потом мы со всем разберемся, хорошо? Он обещал мне помочь. Но вместо благодарности и приятного опустошения в голове я чувствовала себя жалкой. Ненавистная жалость, бесполезная, великодушная и искренняя, обманчиво теплая, как стакан теплого молока с медом перед сном, как бисквитный торт с двенадцатью свечами, что держит в своих руках голубоглазый ангел, перепачканный мукой и взбитыми сливками. Мои губы скривились в сухом рыдании, и я неуверенно потянулась в объятия Карлайла, стремясь вообразить на его месте кого-нибудь очень дорогого. Если не теплое детское тельце, то надежную материнскую нежность моей Марвел. — Она… даже не попрощалась. Если Таня меня оставила, если она больше не вернется, я… — Доктор вздохнул и успокаивающе провел ладонью по моим волосам и спине. — Успокойся. Я знаю Таню, и с уверенностью могу сказать, что она вернется. Ей нужно немного времени, чтобы остыть и решить все проблемы дома, — оборвал меня Карлайл и поднял мой подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. — Мы со всем разберемся, и, что бы тебя не тревожило, я постараюсь быть полезным. Ты только не закрывайся, Лиззи. Позволь мне тебе помочь. В искренности нет ничего унизительного. Я только печально кивнула и вздохнула. Хотелось простого, неизящного человеческого утешения. Забраться под обжигающий душ. Заполнить чем-нибудь теплым расстроенный желудок. Прочесть письмо, что уголком стояло на прикроватной тумбе. Оно явно было написано гораздо раньше, чем мать произнесла свою сокрушительную речь; но от этого становилось лишь тревожнее. В этих словах я явственно разгляжу то, что потеряла навсегда.***
Горькие слова Тани крепко врезались в мою память, будто она аккуратно и упорно выцарапывала их на коре импровизированного дерева. У меня спирало дыхание, когда я осознавала, что мне еще только предстоит узнать содержание зловещего письма. Вряд ли сейчас я была готова еще раз прочесть о том, как разрушительна я в своих действиях, как заставила ее стыдиться, как она дает мне время на изменения: скажем, до выпускного в школе, до тех пор, пока я не буду зависеть от Ксанакса [3], чтобы просыпаться по утрам, и не растолстею на еде из кафетерия. Если еще каких-то полчаса назад я хотела отвлечься просмотром гонки, то сейчас меня манило умиротворяющее одиночество в ворохе одеял. Казалось, можно бесконечно всматриваться в темные ветви деревьев, что мирно покачиваются от ветра, нагими кончиками деликатно касаясь окон. Голод я утолила водой из-под крана. Может, немного фальшивой ласки и пошло бы мне на пользу, но осознание вины сковывало по рукам и ногам, не позволяя сдвинуться с места._____ [3] Ксанакс — мощный антидепрессант. _____
Когда в мою комнату ввалился жизнерадостный Эмметт с подносом, я бездумно созерцала темный потолок, медленно срастаясь с кроватью. Я предпочитала находиться в неведении внешнего мира как можно дольше, как будто это могло мне помочь. — Эй, пап, а ты уверен, что мелкая была жива, когда ты к ней заходил? — загоготал Эмметт и с грохотом водрузил поднос на тумбу. — Подъем, Лиззи. Тут тебе передачка с чем-то очень мокрым и склизким от мамы, а еще у нас старт гонки через три минуты. — Вампир дернул за край одеяла, на котором я лежала, и прошествовал к телевизору, безошибочно угадывая канал с прямой трансляцией. — Ты можешь и без меня посмотреть, не провалишься, — пробормотала я, и нехотя обернулась на манящий запах. На подносе обнаружился горячий куриный суп, и — я благодарно вздохнула — мои любимые домашние спагетти. — Я и так всегда один смотрю, — с какой-то обидой протянул Эмметт. — Да и тебе хватит валяться тут и горевать о своей взрывоопасной мамуле. Теперь я вижу, в кого ты такая. Вот только Таня явно немного по-другому справляется с эмоциями. Она у нас играет в лесоповал, и чуть не помяла толстенным кедром весь гараж! Я ошарашенно замерла с ложкой у рта и внезапно вспомнила, насколько сильная ярость бурлила внутри меня за секунды до того, как я отключилась прямо во дворе. Помнила, как из горла рвался мучительный крик, как ладони раскалились до неестественной температуры. И пошатнулась земля. Заскрипели ветви. Раздался треск. — Это не Таня. Прости, — прошептала я и нервно сглотнула. Эмметт лишь отмахнулся и прибавил звук у начавшейся трансляции. — Да ладно тебе. Выглядело офигеть как эффектно! Если ты так уж сильно чувствуешь себя виноватой, поможешь мне потом колоть дрова для камина, — добродушно отмахнулся вампир, и я безмолвно покачала головой. Мистер Непосредственность. Горячий питательный суп и звук моторов высокоскоростных болидов немного меня успокоили. Эмметт без конца пытался переговорить комментатора гонки, одновременно успевая рассказать мне об их с Розали путешествии в ОАЭ несколько лет назад. Еще полчаса назад я была одна, совсем одна, а сейчас рассеянно вслушивалась в глубокий голос вампира и чувствовала себя чуть менее несчастной. Казалось, от письма в моих ладонях исходил жар и требовал поскорее разделаться с этой тайной и осознать, насколько все плохо на самом деле. Увлеченный Эмметт не обратил внимания на шелест бумаги. «Мышонку», — гласила надпись на обложке.«Я более чем уверена, что через несколько часов нам с тобой предстоит весьма малоприятный разговор. Я по-настоящему зла и раздосадована, потому что считаю твое поведение совершенно недопустимым в современных реалиях. Потому, что больше всего на свете я боюсь тебя потерять. Я готова пойти на многие вещи, чтобы обеспечить твою безопасность, чтобы создать тебе комфортные условия для жизни. Но за последнюю неделю ты вынудила меня основательно переосмыслить очень многое. Я внезапно поняла, что мой авторитет как матери не значит для тебя фактически ничего. Ты принимаешь мою ласку, но не мои правила. Это разозлило и напугало меня, ведь это значит, что я совершенно не могу на тебя повлиять; не знаю, как тебя контролировать. Каждым своим действием ты буквально проверяешь мои нервы на прочность. Такое положение дел меня совершенно не устраивает. Сегодня я постараюсь донести до тебя свою мысль так, чтобы и тебе стал виден масштаб существующей проблемы. Надеюсь, мне удастся заставить тебя по-другому взглянуть на свои поступки. Если не знаешь, с чего начать, то в первую очередь выключи внутри себя эгоизм и перед каждым действием задумайся: а как это отразится на моей семье? Поверь, я растерзаю любого, кто посмеет тебе навредить, вот только сразу после этого я вполне вероятно лишусь головы и сгину в костре, а со мной все мои близкие. Лечившая тебя Кейт, развлекавший тебя Елеазар. Я совершенно не требую от тебя невозможного. Не прошу тебя учиться на отлично или полюбить каждого из Калленов. Я лишь хочу, чтобы ты стала чуть более ответственной. Продержись еще неделю или две, и я заберу тебя домой. Поедем в круиз по Скандинавии, заберемся в очередной раз на Мак-Кинли; все вернется на круги своя. Тебе остается немногое: лишь начать думать, прежде чем делать что-либо. И да, я тебя прощаю. Очень трогательное, хоть и пьяное, извинение. Ценю твою искренность, но надеюсь больше не получать от тебя весточек в подобном состоянии. Я люблю тебя, мышонок. Люблю и верю в твою благоразумность».
Казалось бы, с души должен был упасть камень, но я настолько пропиталась ее речами в кабинете доктора, настолько успела поверить в свое неминуемое одиночество, что было сложно переключиться на вновь мягкую и чуткую Таню. Я не могла перестать себя винить, тем более, что эта вина была небесполезна: она подстегнула меня переосмыслить свое поведение, пробудила желание добиться не порицания, а одобрения. Я хотела, чтобы мама мной гордилась, но пока еще не до конца понимала, как к этому прийти. Мне так хотелось просто поговорить с ней. Обнять и рассказать о беспрецедентном, но иногда почти забавном поведении велосипедиста, о том, что в школе у меня появилась подруга. Может, я бы даже похвасталась ей о том, как здорово приложила ассасина о газон. Уверена, ей бы безумно понравилось, она была бы рада слышать, как я играю на рояле, не бросаясь при этом в горькие слезы… И, когда мы вернемся домой, точно такой же Фациоли расположится и у нас в гостиной… — Ты там рыдаешь, что ли? — окликнул меня бугай, удобно обнимая мягкую подушку. — Рановато еще рыдать, — пробубнила я и отложила письмо. На дне полупустой миски с супом одиноко плавали макаронины, и я тяжело вздохнула. Нужно было как можно скорее найти способ все наладить. — Иди сюда, и одеяло захвати! Оттуда же ничего не видно, — Эмметт по-дружески похлопал по месту рядом с собой. Я настороженно поглядела на дверь, а потом снова на него. — Не боись! Моя Роузи укатила отвозить твою словоохотливую мамулю в аэропорт. Без лишних слов я слезла с кровати и вместе с одеялом переместилась на диван, устраиваясь под боком у единственного вампира, который мог похвастаться своей прямолинейностью во благо. — Расскажи мне, кто лидирует. И кто сегодня фаворит, — попросила я. Я пообещала себе хотя бы на остаток вечера переключиться и немного отдохнуть. Разберусь со всем завтра. Карлайл обещал мне помочь… Я и не заметила, как задремала, чересчур разморенная питательным супом, глубоким голосом вампира, и ревом моторов, доносящимся из телевизора. Эмметт почти не комментировал гонку, не трясся от хохота вместе с диваном, не взывал ко мне каждую секунду, как происходило что-либо мало-мальски необычное. Поразительно, каким терпеливым и спокойным он может быть, когда это требуется. — Эй, мисс Маниакальность, ты собралась проспать весь вечер, чтобы бродить ночью по дому и пугать бедных, ничего не подозревающих вампиров? — Эмметт ткнул меня в бок, и я неосознанно рассмеялась, сонно потирая глаза. — А что, у тебя есть предложение получше? — промычала я и уютно закуталась в свой одеяльный кокон. — Обижаешь! — отмахнулся он и так ловко и резко подскочил на ноги, что я чуть не грохнулась на пол. — Давай, спускайся вниз. Посмотрим какой-нибудь фильм. — А тут нельзя? — зевнула я. — Чтобы ты опять уснула? Ну нет. Жду тебя внизу. Прежде чем выйти из моей комнаты, вампир коварно улыбнулся и включил верхний свет, моментально меня ослепляя. Вот же задница. Было достаточно странно так беспечно бродить по вампирскому дому после всего, что я успела натворить. Казалось, каждый теперь мысленно цитирует злостную тираду моей матери, все осуждают мое безответственное поведение, все жалеют о собственной доброте, все думают только… Ох, я даже мыслю эгоцентрично. Никто не анализирует мою нестабильную персону целыми днями, чего бы мне не казалось. Вампирам будет меня либо жаль, либо они вообще не придадут случившемуся значимости. Другое маловероятно. Я поставила поднос с грязной посудой на кухонную стойку и поплелась к Эмметту, который в полутьме гостиной колдовал над Apple TV. — Занимаем места согласно купленным билетам! — пробасил вампир, привычно похлопывая по подушкам рядом с собой, на что я лишь хмыкнула и забралась на предложенное место, удобно подтягивая коленки к груди. — Ты хоть предупредил Лиззи о фильме, который собрался ей показать? — доктор Каллен проступил из темноты. Я вздрогнула от неожиданности. — Да все нормально, па, — отмахнулся парень. Я подозрительно нахмурилась. — Сам же сказал, что ее нужно отвлечь. Эмметт многозначительно посмотрел на отца. Тот не выразил никаких эмоций и лишь устроился с книгой напротив пышущего камина, явно решив, что мы не справимся без гувернантки. Он полностью атрофировался от происходящего и выглядел умиротворенным, будто вся семья в сборе, и он проводит вечер, отдыхая от насыщенного дня на работе под их бесконечные разговоры и монотонный шум телевизора. Однако мускулы его напряженной шеи выдавали то, что в любой момент Карлайл готов снова бороться с человеческой непредсказуемостью. Видя его скрытую бдительность, я и сама никак не могла расслабиться. — Собрался показать мне страшилку? — спросила я Эмметта, наблюдая весьма красноречивую заставку на широком экране. Искаженные, зеленоватые тифозной бледностью лица, маленький и какой-то жалкий силуэт пастора в свете одинокого фонаря. — А что? Хочешь глянуть «Спеши любить» или «Хатико»? — Вампир беззлобно улыбнулся и нажал на воспроизведение. — Я не хочу снова рыдать. Лучше посмотрим на попытки 1973 года создать действительно страшное кино, — покачала я головой и в предвкушении обняла подушку. Эмметт гортанно рассмеялся и стрельнул в меня странным взглядом, словно я в чем-то глубоко заблуждалась и вот-вот пойму, в чем именно. Практически сразу я поняла, что это не типичный ужастик нашего времени. «Изгоняющий дьявола» даже своим названием намекал на то, что ждать хорошего не приходится. Начало было затянутым и обманчивым; история совсем не пугала, и я была готова разочароваться. Было странно, что фильм не пытался сократить или вовсе выкинуть на мой взгляд ненужные, но очень трогательные сцены между матерью и дочкой, которые отзывались внутри меня щемящей болью. Так со мной любила ворковать Таня… Многогранная, детализированная картина подогревала и без того расшатанные нервы. Я давно заметила, что всякий раз при просмотре фильма или сериала, даже при прочтении книги, нахожу образ, который неминуемо перетягиваю на себя. Неужели и я могла со стороны выглядеть, как эта самая девочка Риган, одержимая настоящей нечистой силой? А Карлайл со своими аппаратами, препаратами и инструментами исполнил бы роль целеустремленного, но бессильного врача. Мне стало горько, когда на экране все чаще стала мелькать церковь. Мать каждое воскресенье заставляла всю семью ходить на службу, слушать бесконечные проповеди и наполнять голову религиозной бессмыслицей. Если Всевышний и существует, то он не защитил ни свою праведную послушницу, ни ее сына — его будущего алтарного мальчика, ее родную плоть и кровь. Зато этот самый Бог оставил в живых меня, полную скептицизма и недоверия. Удивительно циничная сущность. Я вцепилась в каменную ладонь Эмметта, когда в темноте ночи загрохотал грубый голос демона, когда жуткий саундтрек смешался с душераздирающими сценами, когда доктор Каллен, озаренный голубоватым светом телеэкрана, предложил нам остановить показ на середине. Я не вздрагивала и не закрывала лицо ладонями, как когда-то давно делала на типичных современных ужастиках. Этот фильм не столько пугал физически, как добивал морально. Я мучилась в напряжении, вспоминала самое больное, проводила полуправдивые параллели с реальностью. Я была измотана. Знакомое ощущение искрометного ужаса, над которым смеешься с наступлением утра, так и не пришло; и, пожалуй, это новое послевкусие было хуже. — Ну, что скажешь? Душещипательная история? — Эмметт с довольным видом откинулся на спинку дивана. — Для своего времени работа и правда очень захватывающая, — согласно протянула я. — Думаю, ты успел сломать пару сидений в кинозале, когда милашка Рейган появлялась на экране. Но кино такое затянутое, а вся эта история с экзорцизмом… Мало похоже на правду. Шизофрения лечится лекарствами, а не танцами двух батюшек. Эмметт лишь гулко рассмеялся и посмотрел на меня с примесью интереса и недоверия, уже, было, собираясь вставить свою лепту в мой критический отзыв. Доктор Каллен прислушивался к нашему диалогу, восседая в своем любимом кресле. Мой скептицизм настолько захватил его, что он даже отложил книгу. Эмметт послушно умолк. — Фильм снят по книге. И, насколько мне известно, автор взял сюжет для повествования вовсе не из головы, — задумчиво откликнулся доктор. Так у этого мракобесия есть и бумажная версия?! — Нынешние люди давно не боятся дьявола, а анализируют его, влюбляются в него, сочувствуют ему. Об этом писали Бодлер, Булгаков, пел великий Мик Джаггер. Палач и судья превратился в любимого антигероя, демоническая одержимость — в рациональный диагноз. Однако мировая история полна реальных случаев сумасшествия людей, причину которым не сумел найти ни один психиатр. Совсем как в фильме. Я принялась задумчиво крутить на запястье золотую цепочку, пытаясь определить степень объективности доктора. Неужели его медицинский опыт включает в себя парочку экзорцизмов? — Сотни лет назад мир кишел подобными историями. — Карлайл задумчиво оглядел высокие потолки, а Эмметт совсем по-детски наклонился вперед в ожидании упоительных историй от великовозрастного вампира. — Во времена, когда общество и церковь были связаны фактически неразрывно, многие болезни, поражающие человеческий мозг, нервную систему или когнитивное сознание, приравнивались к так называемому «вселению беса». Многообразие симптоматики, расстройства мышления и восприятия — причины проявления этих отклонений настолько отличны друг от друга, что тогда у медицины не было возможности определить или изолировать триггер. В наше время, конечно, в подобных случаях чаще всего диагностируется тяжелая шизофрения или пограничное расстройство личности, лечение подбирается согласно индивидуальным характеристикам каждого пациента… — Ближе к теме, па, — обреченно перебил его Эмметт, и Карлайл внимательно посмотрел на сына, а потом и на меня. Интересно, и часто вампиры вот так сидят за полночь и обсуждают подобные темы?.. — Я веду к тому, что если в наше время этот недуг все еще вызывает ярые дискуссии в способах и методах лечения, то тогда, при отсутствии нейролептиков, все, что оставалось людям — искать утешения в церкви. А священники тогда относились к этому одинаково прагматично. Единственное объяснение происходящего сводилось к тому, что в человеке сидел бес. Разница в диагнозе заключалась только в том, как экзорцист предлагал нарекать своего подопечного — Баал, Асмодей, Иуда… — А как же доказательства, что этот бес действительно есть? — поинтересовалась я. — Каррас [4] сам сказал, что совет долго принимает решение относительно проведения экзорцизма, значит, это метод для самого крайнего случая._____ [4] Отец Дэмиен Каррас — один из главных персонажей фильма «Изгоняющий Дьявола». _____
Карлайл чуть улыбнулся и покачал головой. — Только ближе к середине двадцатого века церковь сочла экзорцизм негуманным и предвзятым, а затем и вовсе отказалась от данной методики в пользу современной медицины, в частности психиатрии. Теперь его лишь изредка практикуют католики и некоторые ветви православия. Но и медицинское лечение долго шло к тому, чтобы использовать индивидуализированные медикаменты, а не шоковую терапию и… — Больше похоже на времена инквизиции, — я хмуро уставилась в окно, ежась от внезапного холода. — История развития медицины — очень интересный предмет для дискуссии, и я с удовольствием мог бы рассказать тебе об этом. — Карлайл чуть склонил голову, явно польщенный моим интересом. Эмметт картинно вздохнул. — Пап, ну ты же начал про то, как священники изгоняют бесов молитвами, святой водой, чем там еще… Ликбез по истории медицины оставьте на детское время! — Ты бы лучше книжку прочел, Эмметт. Сомневаюсь, что целесообразно вести подобные разговоры на ночь глядя, — и доктор в первую очередь посмотрел именно на меня. — Если есть комиксы об экзорцизме я, так уж и быть, прочту, — Эмметт развалился на подушках, приминая меня своим жестким боком. — Не такая уж Лиззи и сопля! В доме дружно живут шесть чудовищ, а она еще не сбежала в слезах и не прячется под барную стойку. Считай, что ты рассказываешь нам сказочку на ночь, — и ледяные ладони вампира дружески обхватили меня за плечи. Будто старший братец собирался тискать любимую сестренку… Я попыталась выудить самую беспечную улыбку из своего актерского арсенала, надеясь убедить Карлайла, что все в порядке; несмотря на то, что со мной все не было в порядке уже давно. — Когда медицинское лечение оказывалось бессильным в врачевании душ, помощь снова искали у церкви, — спокойно продолжил свой рассказ доктор. — Фильм ярко и достаточно правдоподобно показал симптоматику поведения одержимого: человек в буквальном смысле не контролировал собственного тела, бился в судорогах, мог говорить на неизвестных ему языках и чудовищными голосами. Свидетели утверждали, что в процессе избавления от дьявола предметы летали по комнате, тряслась мебель и стены, угрожая задавить собой священников и свидетелей. Экзорцисты рисковали жизнью ради того, что до сих пор нельзя с уверенностью назвать реальным. У меня пересохло в горле от внезапно обрушившихся на меня живых картинок. Тяжелый диван, что летит через всю комнату и с чудовищным треском разбивается о стену. Фарфоровый сервиз, превращающийся в груду полупрозрачного мусора. Столетние деревья, ломающиеся в середине ствола и источающие густой сок, будто слезы. — А теперь расскажи, как именно они изгоняли беса! — взмолился Эмметт, и я вздрогнула, теряя неясную картину перед глазами и снова оказываясь в уютной гостиной, где в камине потрескивал огонь, а за окном мирно покачивались уцелевшие кроны. — Способы были весьма изощренны, разношерстны и порой весьма жестоки. — Доктор многозначительно помолчал. Я подошла к телевизору и принялась сортировать диски по цвету, безуспешно пытаясь отвлечься и перестать принимать происходящее на свой счет. — Священник упоенно читал молитвы над обездвиженным человеком. По мнению церкви, только денная и нощная, изнурительная молитва могла добраться до плененной души, отпустить грязь и пороки, вытравить бесовщину. Священник откупал грехи подопечного собственным страданием, постясь, отказываясь от сна. — Карлайл замолчал, словно пытаясь прочесть на наших лицах тягу к продолжению. Эмметт едва ли не подпрыгивал, улыбаясь так широко, что рот вот-вот готов был порваться, я же молча представляла себе подобные перспективы времяпровождения. — Согласно историческим сведениям, большую часть одержимых составляли именно женщины, — тише продолжил доктор, и я дернулась. — Считалось, что они избраны бесом за свою изначальную греховную натуру, начатую Лилит и Евой. На самом деле, они лишь слегка более подвержены невротическим заболеваниям. Тогда обвинить человека в одержимости можно было за что угодно. В былые времена вера являлась чрезвычайно важной составляющей человеческой жизни, и отрицать Бога значило стать поперек горла цивилизованному обществу. Экзорцизм был не только исцелением от мифической болезни, но и способом сломать человека, не согласного с правилами своей коммуны. Изнуряющий процесс мог изменить душу и тело настолько, что у упрямца оставались силы только на то, чтобы признать беса и смириться со своей участью, больше не противиться тем, кто его «исцелил»… Значит, если бы моя сила проявлялась более бурно и бесконтрольно, мать давно бы отдала меня на растерзание сперва психиатров, а потом и церковников. Мне никогда не забыть ужас на ее раскрасневшемся лице, блеск непрошенных слез в полупрозрачных глазах после того, как я выбила все окна в школьном крыле. Страх и непонимание сковали и меня — тогда я даже не подозревала, что способна на подобное. Кто бы мог подумать, что выходящие из строя калькуляторы у списывальщиков или расстроенный рояль у главного конкурента на масштабном конкурсе были моими подавленными желаниями, воплощенными в жизнь бесконтрольной силой? Что могло ждать меня в будущем? Лавры беспрецедентной пианистке или стены, обитые поролоном? А что, если и самолет сбила я, когда… Не думай об этом. Не думай. Один цвет красиво перетекает в другой, шуршит оберточная бумага. Аккуратность и эстетика. Столько хороших фильмов, и их все можно посмотреть вместе с Эмметтом, фыркая над его грубоватыми шуточками. — Мистиков и рационалистов чаще других считали бесноватыми. Вера в сверхъестественное — что могло быть такой простой вещью, как аргумент в пользу гелиоцентрической системы — делало людей едва ли не слугами дьявола, — глухо произнес доктор. — По одной из теорий, вампиризм как раз и возник путем вселения кровососущего демона в тело живого человека. — Его лицо потемнело. Я поставила на место последний диск и поднялась на дрожащие ноги. — Знаете, история очень интересная, но я, пожалуй, не буду слушать дальше, — прошептала я, и обняла себя за плечи. — Доброй ночи. — Я едва не прибавила «кровососущие демоны» в конце. — Ты в порядке? — раздался мне вслед голос Карлайла, но, неслышно взбегая вверх по темной лестнице, я поняла, что у меня давно пропала способность четко отвечать на этот вопрос. Если по какой-то необъяснимой причине меня и не напугал самый страшный фильм всех времен, то мистер Википедия, сам того не подозревая, заставил меня узреть неявный посыл, задуматься о том, что во всем этом мракобесии попахивает моими собственными тайнами. В каждом из нас сидит дьявол. Кто-то горазд только на гневные комментарии в сети, для кого-то отдушиной становится унижение слабых и беззащитных. Люди издеваются над одноклассниками, обижают животных, чтобы почувствовать себя хоть сколько-то значимыми. Ну, а как определить пределы моего исключительного безумия? Какой толк в просьбах матери стать ответственной, когда в моей голове будто по щелчку отключается способность мыслить всякий раз, как необъяснимая сила вырывается наружу? Словно моя воля на доли секунды переходит в чужое владение. Что толку прятать от меня альбом с семейными фотографиями, когда каждый день меня по пятам преследует не упокоившийся призрак погибшего брата, плачет, тянет меня за рукав? Зачем стараться снова выпустить меня в людской мир, если даже в глазах взрослого незнакомого парня я вижу его лисий взгляд, если ямочки на щеках и задорный смех столетнего вампира закатывают мое сердце в колючую проволоку? О каком взрослом и ответственном поведении может идти речь, если я не могу заснуть ночью, не пожелав мысленно сладких снов своему маленькому принцу, единственному из нас, кто не был достоин такой чудовищной судьбы. Мягкая подушка под щекой пропитывалась горячими слезами от безысходности и смертельной усталости. Если бы я только могла найти способ отпустить свое прошлое и вернуть себя прежнюю. Но вместо этого внутри меня рос и наливался кровью дьявол, питающийся моими страданиями и страхами, моими самыми нежными воспоминаниями и волнующими моментами счастья в приемной семье, не дающий мне рисковать и делать новые шаги прочь из удобной ловушки. А кто знает, может, он был там всегда, и моя чудесная, обыкновенная, солнечная жизнь была лишь отпущенным ненадолго временем до того, как моя истинная сущность проявит себя во всей красе? Таня часто слезно молила Кейт не усердствовать в своем лечении, в упрямом возвращении меня в реальность. Танино ледяное сердце разрывалось от вида моих беспомощных слез, а мне было комфортнее устроиться в ее объятиях и получить все, что душе угодно, чем боязливо признать, что слезы когда-то кончаются; в самый последний момент, когда ты уже готова поверить, что в них задохнешься. И, когда ты наконец перестаешь рыдать, ты видишь все ясно и четко, прежде чем навсегда отпустить. Чувство вины за то, что была бесконечно зла на родителей до самой последней секунды их прерванной жизни. Всепоглощающая любовь к брату, несовместимая с желанием независимости. Кейт однажды-таки добилась от меня пары слов о Маргарет, моей родной матери. О той, которая терпеливо и прилежно учила меня играть, о той, которая в каждый школьный ланчбокс клала записку с пожеланиями приятного дня, о той, которая с криками и слезами принесла в этот мир самого восхитительного на свете брата. О той, которую я загнала в своих мыслях так далеко, как только могла; лишь бы избавиться от неискупимой вины, лишь бы суметь променять ее тающий и невозвратимый образ на идеально вытесанную Таню. Чуткую и понимающую, всегда в хорошем настроении, без капли упрека и желания добиться от меня правильного поведения. Вот он — мой дьявол. Мое нежелание смотреть в несовершенное прошлое. Вот она, моя невосполнимая потеря, которая, как черная дыра, засасывает внутрь все светлое и чистое во мне. А снаружи остается шаткая, полупрозрачная оболочка, набитая соломой и поролоном, способная вести себя только как неуверенная, нервная, капризная и своенравная девчонка с лицом совершенно другого человека. Человека, который, похоже, все-таки погиб на борту Боинга. Свернувшись под мягким, тяжелым одеялом, я дрожала в мучительном ознобе, невидящим взглядом уставившись в темноту. Таня, ты любишь не того, кого спасла. Ты хочешь видеть во мне ответственного и здорового ребенка. А я по-настоящему, глубоко больна. Травмирована несправедливым убийством всей моей семьи. Требовательной и дальновидной матери, которую так часто напоминал мне доктор Каллен; спокойного и внимательного отца, который понимал меня во всем, помогал найти выход из самой безнадежной ситуации, прямо как эмпат Джаспер; моего бесценного брата, черты которого я будто выискиваю на лицах всех окружающих меня людей. И никакие бездумные поездки на другой конец штата, никакие ссоры с одноклассниками и первоклассный виски не могут заглушить ту боль, ту агонию внутри меня, которая терзает меня уже почти три года. Если бы только найти лекарство, яд, святую воду, способные искоренить эту боль, я бы пошла на что угодно. Мне не нужен никакой священник. Я всеми силами хотела сама вытравить, задушить демона внутри себя и почувствовать вкус жизни. Снова. Как здоровый человек. Уже засыпая, я машинально отметила странное убеждение: я думаю о смерти родных, как о убийстве, а не о катастрофе. Никогда я не пыталась убедить себя в неисправности самолета, мной двигало глубокое осознание присутствия чужой воли. Есть ли в этом хоть какая-то значимость? Смогу ли я вернуться в человеческий мир, если наконец-то четко осознаю, что именно случилось? I need a doctor, call me a doctor to bring me back to life.