Но значит ли это хоть что-то, Если все пройденные дороги, Казалось, вели назад к тебе?* Blackmore's Night “Home Again”, перевод
Форест-Мильтон, деревушка в южной Шотландии неподалёку от Дамфриса, не могла похвастаться ни красивыми видами, ни церквями и замками в окрестностях, которые привлекали бы историков или путешественников, ни охотничьими угодьями или целебными источниками, какие любят посещать пожилые дамы. Собственно, она ничем не могла похвастаться, и Виктор Франкенштейн не собирался в ней задерживаться, но погода вмешалась в его планы. Он нашёл приют в доме почтенной вдовы, миссис Тёрнер, которая без особых сомнений предоставила ночлег аккуратно одетому, хоть и слегка замызганному с дороги джентльмену. Плата была умеренной, комната и постель — удобными и чистыми, а ужин сытным; хозяйка, пухловатая розовощёкая старушка, оказалась добродушна, но не болтлива, так что Виктор не пожалел о своём (практически случайном) выборе. Особенно когда на следующее утро обнаружил, что дождь, ливший всю ночь, превратил дорогу в грязевое море и, надо заметить, так и не прекратился. Посмотрев на разверзшиеся небесные хляби, Виктор решил пока остаться в Форест-Мильтоне. Ведь он путешествовал пешком, и идти по щиколотку в грязи или по колено в сырой траве приятного мало. А спешить — некуда. Лондон остался позади — пройденный этап. Сейчас ему нечего там делать. Отец, сколь бы ни ругал его, не лишил его ни наследства, ни содержания, так что у него было, на что жить. Оставалось решить, где. И пока он выбрал дорогу — проветрить голову, обдумать всё с ним произошедшее за последнее время. Он мог признать свою ошибку, но не сожалеть о сделанном. Это противоречило всей его внутренней философии, всему образу жизни; в своём невообразимом научном поиске он просто не мог позволить себе сомнения и сожаления. Если слишком часто оглядываться назад, не останется сил двигаться вперёд, а остановиться он не мог, не имел права… Однако он сожалел о том, что не попрощался с Игорем. Твёрдо решил, что так лучше, потому что окажись они лицом к лицу, стал бы убеждать его пойти с ним, — но всё равно сожалел. Сожалел, что оставил его с Лорелеей. Оставил его Лорелее. Своего коллегу и друга. Своё творение. Иногда он думал, что не должен называть Игоря «своим творением», но не мог избавиться от этих слов. Хотя важнее тут было, пожалуй, «свой» — Виктор Франкенштейн был и оставался собственником. Однако всё-таки понимал, что общение с ним могло погубить Игоря, — потому убеждал себя, что поступил правильно. Но думал о нём слишком часто, чтобы это было случайностью. Он дал бывшему циркачу имя, крышу над головой, возможность заниматься интересным делом… А свободу принимать решения тот взял сам, когда в особняке Финнигана отказался поехать с ним в Шотландию. Это оказалось неожиданно — и болезненно. Ударило по самолюбию Виктора, и не только по самолюбию. У него было время обдумать это — ещё до новой встречи в замке. До недавних пор он не испытывал явной привязанности ни к кому из людей, — даже к родителям, отношения с ними давно уже стали слишком сложными, чтобы считаться привязанностью, — потому что люди были далеки от него, они не понимали его стремлений, осуждали его опыты и идеи, раздражали своей глупостью. Игорь разделил его идеи — и оказался ближе, чем кто бы то ни было. А с теми, кто близко, расставаться труднее, чем со случайными знакомцами. Тогда, в башне, где его эксперимент обернулся крахом, Виктор решил, что лучше будет уйти, не прощаясь. Он убедился, что жизни и здоровью Игоря ничего не угрожает, перенёс и уложил его в стороне от основных разрушений. Когда он писал письмо, его застала Лорелея, и он передал послание ей вместо того, чтобы, как собирался, сунуть его Игорю в карман. Он надеялся, что она достаточно хорошо воспитана, чтобы не прочесть чужое письмо — не хотел, чтобы она читала, хотя в нескольких строчках не было ничего, что действительно не предназначалось бы чужим глазам. Игорь был прав, когда пытался остановить его. Это придавало больше горечи воспоминаниям о последней встрече и подогревало желание разобраться в причинах ошибки. Пустые листы тетрадей заполнялись новыми записями, теориями, схемами… Он обязан был понять, что сделал не так — и как сделать правильно. Но за полгода он слишком привык, что рядом есть кто-то, с кем можно обсудить свои идеи. Сейчас его единственными собеседниками были страницы тетради; он проговаривал что-то вслух, но без человека рядом это не имело смысла. И не любого человека — он не обманывал себя, — вполне конкретного. Однако он решил, что дальше продолжит путь в одиночестве — а значит, не должен об этом сожалеть. Дождь лил уже пятый день, и пятый день Виктор не выходил из дома. Если бы он вёл дневник, эти дни в нём нечем было бы заполнить, кроме, может, упоминания того, что в среду миссис Тёрнер особенно удался пудинг, а кошка, вторая постоянная обитательница этого дома, повадилась забираться в его постель. Виктор никогда не питал к кошкам ни особой любви, ни особой неприязни, так что если она не расхаживала по нему, мешая спать, не прогонял её. Любопытно, понравилась бы кошка Игорю? Он не интересовался, как тот относится к животным — к живым животным, имеется в виду. Вообще мало чем интересовался кроме того, что Игорь мог вложить в проект; иногда, если взбредало в голову, учил его чему-то, не имеющему отношения к медицине — просто ради разнообразия. И, если быть честным, не взялся бы сказать, делал ли это из-за понимания, что бывшему циркачу необходим путеводитель по обычной человеческой жизни, или ради своего развлечения. Впрочем, вряд ли собственная жизнь Виктора могла считаться «обычной», и он вовлёк в неё Игоря без всяких сомнений. А вот исключить из неё без сомнений не смог. Или исключить себя из его жизни — верно в равной степени. Сожаления всё равно пробирались в мысли, стоило только погрузиться в рассуждения достаточно глубоко, чтобы при вспышке озарения вскинуться с возгласом: «Как думаешь, а если?..». Через секунду он умолкал, осознавая, что никто не ответит, но «а если» оставалось. Сегодня никаких озарений не было. Он без особого интереса читал справочник, купленный в Килмарноке, и делал пометки на полях. Отужинал уже два часа назад, так что, пожалуй, вскоре можно было собираться спать — сунуть в постель грелку и подвинуть кошку, для начала. Когда из коридора его окликнула миссис Тёрнер, это оказалось неожиданностью: обычно она ложилась и вставала рано, куда раньше него (если он вообще ложился; порой бывало, что нет, но сейчас для ночных бдений причин не имелось). — Мистер Франкенштейн, к вам пришли! Какой-то оборванец, — в голосе хозяйки дома звучало нескрываемое осуждение то ли в адрес постояльца, то ли, вероятнее, посетителя. Кто мог к нему сейчас прийти? Кто и зачем мог разыскать его здесь? Посланец отца? Он письмом уведомил родителей, что собирается путешествовать и в ближайшее время не вернётся ни в Лондон, ни в фамильное имение. Вряд ли отцу могло что-то от него понадобиться так скоро. И ему не хотелось никого видеть. — Он назвался? — крикнул он миссис Тёрнер только ради того, чтобы после её ответа заявить «Не знаю такого, гоните его вон». Решительная пожилая дама наверняка будет только рада выставить того, кого назвала «оборванцем». — Нет, сэр. Говорит, что его имя не имеет значения! Глухое раздражение, бывшее спутником Виктора последние два дня, от этого несуразного ответа всколыхнулось вполне явственной злостью. Что ж, он не будет перекладывать на старую женщину обязанность выгнать на улицу посетителя — сделает это сам. Он захлопнул книгу, встал из-за стола и вышел из комнаты, стукнув дверью об косяк куда сильнее, чем требовалось. Пара шагов на короткий коридорчик — и вот он уже в прихожей, где миссис Тёрнер с лампой в руке решительно не пускает незваного гостя через порог, хотя пока тот стоит на крыльце, вода с козырька льётся ему прямо за шиворот (эту особенность дома Виктор по неудачному стечению обстоятельств один раз испытал на себе). — Франкенштейн сегодня не… — «не принимает», хотел сказать он, но осекся на полуслове, когда человек на крыльце повернулся на голос и свет от фонаря упал на его лицо. Лицо, которое Виктор не ожидал увидеть ближайшие несколько лет (а скорее никогда). И он, хоть всегда гордился быстротой своей реакции и мышления, потратил несколько секунд, чтобы справиться с изумлением. Однако, как только взял себя в руки, потребовал: — Быстро в дом! Он взял миссис Тёрнер за плечи и передвинул на полшага в сторону, схватил стоящего столбом Игоря за ворот пальто и втащил в прихожую. Ногой толкнул дверь, возвращая её в наилучшее в такую погоду положение. Когда основательная створка, сколоченная из дубовых досок ещё дедом покойного мистера Тёрнера, с грохотом ударилась об косяк, миссис Тёрнер отмерла и с возмущённым возгласом всплеснула руками. — Успокойтесь, это мой коллега, — отмахнулся от неё Виктор, с жадным любопытством оглядывая нежданно-негаданно оказавшегося перед ним друга. Увиденное в неровном свете раскачивающейся лампы его не порадовало. Бледное лицо с кругами под глазами — Игорь не выглядел так паршиво даже тогда, когда несколько дней подряд до рассвета засиживался за работой. Волосы — будто нынешний дождь был их единственной встречей с водой за последние несколько недель, да и встреча с дорожной грязью их не миновала. Одежда тоже вобрала в себя всё, что могла предоставить дорога из Форест-Мильтона в Дамфрис, и обтекала жидкой грязью. — Игорь, что ты с собой сотворил?! — Я ничего… просто… Виктор не стал слушать, что «просто». Перебил: — Снимай эти мокрые тряпки, немедленно! Миссис Тёрнер, нагрейте воду для мытья! Хозяйка дома покачала головой с лёгким осуждением, однако, повесив лампу на крючок рядом с дверью, удалилась на кухню. Ей же лучше — сейчас Виктор вряд ли сумел бы проявить уважение к её сединам, начни она возражать против присутствия в доме незнакомца-оборванца. …Пальто комком упало у самой двери, и поднимать его Виктор не собирался. Когда, видя, что Игорь не торопится выполнять его указание, он начал сам разматывать на нём шарф — задел рукой шею и поразился, насколько горячая кожа. Уже целенаправленно прижал к его лбу ладонь, а потом ещё прислонился губами, — это обошлось только в мутно-удивлённый взгляд, Игорь даже полслова не сказал, — и убедился, что ему не померещилось. Температура действительно была сильно выше нормы: неудивительно, что тот так заторможено реагировал. И участия в избавлении от «мокрых тряпок», похоже, от него ждать не стоило. Так что Виктор сам сдёрнул с него шарф и пальто, потом усадил на лавку и снял ботинки; спохватившись, крикнул миссис Тёрнер: — Воду для мытья — забудьте! Лучше принесите холодную воду и уксус. И заварите что-нибудь от жара — у вас ведь наверняка есть! — выпалив весь этот список указаний, он только по случайности спохватился добавить: — Будьте любезны! Уж что, а вежливость в данный момент его волновала мало. Когда он снова поднял Игоря на ноги, тот привалился к его плечу, а попытавшись что-то сказать, зашёлся в кашле. Влажный, с мокротой, кашель — Виктор обеспокоенно покачал головой и, переждав приступ, потащил коллегу в комнату. Прежде, чем уложить его на кровать, пришлось согнать с подушки кошку — пинком, потому что на сердитое шиканье она только лениво повела ухом, а руки были заняты. Он раздел несопротивляющегося Игоря до белья: одежда была чересчур мокрой и грязной, чтобы в ней укладывать его в постель. (Постель, впрочем, всё равно пострадала, и миссис Тёрнер наверняка ещё будет сокрушаться по поводу лишней стирки.) Оставшиеся на нём кальсоны тоже оказались в состоянии «не стираны несколько недель». Виктор отстранённо подумал, что нужно будет переодеть. Позже. Сейчас — не важно. Приложив ухо к груди, некоторое время прослушивал дыхание — в его саквояже хватало приборов и инструментов, но стетоскопа не имелось, — а потом задумался, что делать с корсетом. Игорь носит его уже достаточно долго, чтобы хоть отчасти выправить осанку, но нет гарантии, что он уже совсем не нужен. Край корсета натёр кожу до красноты, и Виктор нахмурился: система была подогнана так, чтобы не доставлять чрезмерных неудобств носящему её человеку. В чём проблема, он выяснил через пару минут, когда обнаружил болтающуюся пряжку — из-за неё корсет не держался достаточно плотно, и потому натирал. Что ж, это помогло принять решение: пока его стоит снять. Игорю в ближайшее время не придётся вставать с постели, так что обойдётся без этого. Появилась миссис Тёрнер с кружкой травяного отвара и бутылкой с уксусом. Поджала губы и покачала головой, но промолчала, а через несколько минут вернулась с тазиком тёплой воды и полотенцем. Решительно подвинула Виктора: — Позвольте-ка, — и принялась сноровисто обтирать тело больного от грязи и пота. Франкенштейну это приходило в голову, хоть и не в первую очередь, так что он не стал возражать; принюхался к кружке, чтобы понять, что за травы там заварены. Миссис Тёрнер тем временем поинтересовалась: — Ел-то он когда в последний раз? — Не знаю, — вынужден был признать Виктор. Ему не приходило в голову, что причиной болезни может быть не только отвратительная погода и недостаточно тёплая одежда, но и общее истощение организма, но сейчас эта мысль показалась вполне здравой. — Он и просто за работой иногда забывает поесть. (Самого его, впрочем, можно было бы упрекнуть в такой же забывчивости.) — Бедный мальчик, — похоже, миссис Тёрнер определилась в отношении к незваному гостю. Она всё той же тряпкой промокнула его волосы: Виктор не додумался, так что на подушке уже расползлось сероватое влажное пятно, — и заключила: — Вот, немного лучше. Натащили же вы грязи… Ничего, постираюсь лишний раз, с меня не убудет. Вы, мистер Франкенштейн, врач, вам виднее, как обходиться с больным, но только бульон я всё-таки согрею. Минут через двадцать принесу, может быть, ваш коллега сумеет немного покушать. Дождавшись короткого кивка, она забрала тазик с водой, тряпки и всю грязную одежду и удалилась, мелко семеня ногами в домашних туфлях. Виктор несколько секунд смотрел ей в спину — серое суконное платье и лёгкая сутулость, свойственная возрасту, — не зная, досадовать ли на столь решительное вмешательство в его дела или быть благодарным за помощь. И откуда она взяла, что он врач? Он не говорил. Впрочем, миссис Тёрнер делала уборку в комнате, а медицинские справочники и раскиданные тут и там листы с заметками могли навести на определённые мысли. Однако довольно думать о хозяйке дома: у него имелись более важные проблемы. Кашель, затруднённое дыхание, температура — картина получалась безрадостная. Его интересы в медицине всегда больше касались хирургии, но уж что, а распознать, насколько близок Игорь к воспалению лёгких, он мог. Виктору никогда не случалось ходить за больными. Но его знаний и умений хватит — должно хватить. Иначе быть не может. Игорь пришёл в себя, когда он пытался напоить его травяным отваром. Неловко дёрнул головой, отталкивая его руку; лекарство, расплескавшись, потекло по подбородку и закапало на грудь. Пришлось отставить кружку, шугануть материализовавшуюся откуда-то кошку и искать платок. Когда он промокнул все капли, Игорь окончательно сфокусировал на нём взгляд и тихо выговорил: — Виктор. Я думал, что уже не смогу вас найти. — Однако же нашёл. Но зачем ты искал меня? Что-то случилось? Игорь должен был остаться в Лондоне со своей Лорелеей, а не бродить под дождём и сгорать от лихорадки в деревушке под Дамфрисом. Всё, кроме самого его присутствия, указывало на то, что он не может здесь находиться. Присутствие было неоспоримым фактом, но Виктору категорически не хватало информации, чтобы понять, почему. В ответ раздался то ли смех, то ли кашель. — Вы спрашиваете, что случилось… — Да, я спрашиваю, что случилось. Что тебе в Лондоне не сиделось, Игорь?! — он сердито взмахнул рукой, заодно отгоняя кошку, которая снова вознамерилась вернуться на кровать. (Лохматая упрямая нахалка! Миссис Тёрнер, пожалуй, чересчур избаловала свою единственную компаньонку.) «С твоей акробаткой» хотел сказать, но не стал. — Или не в Лондоне, где угодно — только не в дороге в такую погоду! — Мне жаль, что я вас побеспокоил, — еле шевельнув губами, выговорил Игорь. — Я бы ушёл, но… — Но в ближайшую неделю ты на улицу не выйдешь, да что там, тебе и с постели вставать не стоит! Дурак. Ты… Я рад тебя видеть. И я никуда тебя не гоню. Но, ради всего святого, объясни, как ты довёл себя до столь прискорбного состояния? — Так вышло. Спал на земле, — Игорь попытался пожать плечами. — Зачем?! — Так вышло, — снова неловкое, дёрганное движение. — Мне жаль, что так вышло. Что вам приходится со мной возиться. — Чушь. Плохо, что ты болен, но лучше уж ты будешь болеть под моим присмотром, чем где-нибудь, — Франкенштейн неопределённо махнул рукой, — чёрт знает где. Но не желаешь ли объяснить, зачем всё это? Почему тебе так срочно понадобилось меня разыскать? Стоило заканчивать разговор, потому что Игорь явно не в том состоянии, чтобы вести длинные беседы, но Виктор не привык отступаться, не выяснив то, что хотел. Ему ведь нужно услышать всего несколько слов. — Я не знал… — Игорь поперхнулся и всё никак не мог продолжить говорить — минуту, если не больше, — я не знал, куда ещё мне деваться. У меня нет ни дома, ни работы, ни даже имени… — он говорил с каждым словом всё тише, а завершение фразы, неожиданно резкое, упало, как камень в тихую заводь: — Я никто, — и он зашёлся булькающим кашлем. Виктор положил ладонь ему на плечо, с трудом удерживаясь от того, чтобы встряхнуть с возгласом: «Не говори ерунды!». Да, он хотел получить ответ — но не такой! Где он допустил ошибку? Почему? — Ты… — «самое лучшее моё творение» чуть не сорвалось с языка, но он сейчас не имел права это произносить. — Ты мой друг. Ты гений. Ты чудо, — с безнадёжностью он видел, что выражение лица Игоря не меняется ни на каплю, несмотря на его слова. Тот не верил ему. Не слышал его. — Но всё это можно обсудить позже. Сейчас важнее то, что тебе требуется лечение. И, полагаю, еда — когда ты ел, вчера, позавчера, несколько дней назад? — уловив неясный кивок на «позавчера», он обернулся к двери: — Миссис Тёрнер! Вы обещали бульон! …Этой ночью он так и не лёг спать: менял уксусные компрессы и вслушивался в хриплое дыхание Игоря, пытаясь понять, не становится ли тому хуже. Завтра, дождь там или не дождь, нужно будет ехать в Дамфрис, в аптеку. Одними травками миссис Тёрнер тут не обойтись.03 - 07.12.2015