Альтернатива

Пальцы у неё мелко дрожат, сколько ни стискивай их в кулаки. Как хорошо, думает Токман, что у одеяний принцессы длинные рукава. Как хорошо, думает Токман, что Юсин-ран последние два месяца плотно занят обязанностями, свалившимися на него с новой должностью, и почти не показывается из казарм. Как хорошо, что Пидам покинул Сораболь. Будь здесь Юсин-ран, он бы непременно заметил эту дрожь, Пидам — просто задрал бы рукав и увидел... Но их нет рядом. Всё это она думает, стоя у покоев, предназначенных для командующего королевской стражей. Вот уже два года, как их занимает Альчхон-ран. Токман спокойна, только никак не унять дрожь в пальцах и почему-то холодно затылку и плечам. Хочется поёжиться или втянуть голову в плечи. Это заставляет чувствовать себя уязвимой, не говоря уж о том, что принцессе не подобают такие простонародные жесты. Впрочем, всему виной холодный ветер с гор. — Ваше высочество! — у Альчхона, почти бегом возникающего на пороге, обеспокоенное лицо и явно наспех приглаженные волосы, хотя одежда, как всегда, безупречна. — Что-нибудь случилось? — Ничего, — говорит она. — Женись на мне, Альчхон-ран. Токман хорошо представляет, что бы сказал на подобное Юсин — после неизменной паузы. Вы меня смущаете, ваше высочество. Что произошло, ваше высочество. Вам нужна моя помощь, ваше высочество. — Хорошо, ваше высочество, — говорит Альчхон-ран, когда пауза заканчивается. — Прошу вас, не стойте на ветру. Снаружи холодно, но в комнатах Альчхон-рана — достаточно скромных для дворца — в каждом углу по бронзовой жаровне. Токман только что изложила все политические причины и выгоды, а также риски и недостатки, и сейчас борется с искушением начать разглядывать тлеющие угли. Больше всего она опасалась впасть в многословие — явственный признак нервозности. Альчхон-ран на протяжении всей её речи молчит. Слушает внимательно. В такие моменты Токман всегда остро вспоминает, что искусство быть принцессой до сих пор даётся ей с трудом. Носить платья она в конце концов научилась, но при этом слишком высока и худощава для женщины (нандо кормили хорошо, но юсиновы мешки с песком способны были согнать скудный жир с костей у любого, кроме, разве что, Годо), и недостаточно изящна. Стоит хоть на миг перестать следить за собой, и с такой походкой не спасает никакое платье — парень, как есть парень, размашистый и угловатый... Худые руки, яркий шёлк и тяжёлая парча едва приподнимаются на груди. Разве что шея хороша, такую не стыдно показать. Что за глупости. Принцессой тебя, милая, учил быть тоже Альчхон, ещё прежде, чем до нандо Токмана добрались дворцовые учителя этикета. И он-то повидал тебя всякой. В том числе и с юсиновыми мешками, да. А что красавицей тебя звали разве что матери, служанка Сохва и королева Мая, что ж... Не всем дано быть Чхонмён. ...А Альчхон теперь рассматривает тлеющие угли в жаровне. И уже давно. — Да помоги же мне, — Токман сама не ожидает, что это прозвучит так. Почти отчаянно, наполовину гневно. Альчхон слышит — и слова, и то, что за ними. Для простого союза достаточно изъявленной открыто воли сонголь и согласия другой стороны. Ещё немного — и будет повод почувствовать себя оскорблённой. Токман решительно тянет из причёски первую шпильку. Не выставит же он её, в конце концов, за дверь в неподобающем виде. Приличия и правила дворца не позволят. Наверное. А если он сейчас заикнётся о Юсине... хоть полсловом обмолвится о его чувствах... если он сделает такую глупость, Токман разревётся, пожалуй. Оживший кошмар любого формалиста и монархиста — рыдающая принцесса в твоей комнате. Что куда хуже, чем принцесса, в твоей комнате раздевающаяся. — Ваше высочество, — наконец решается Альчхон, — я не уверен... я не думаю, что нужно сейчас, — и беспомощно умолкает. Он только подстёгивает её упрямство. — Из нас двоих опасаться больше подобает мне, разве нет? — Токман делает глубокий вдох и ссыпает на край резного столика горсть шпилек. — У нас должно получиться. У них получается.