Хранитель ночи

Krypton's Sons – I Want U Manchester Orchestra – Virgin

Нет ничего приятнее забытия. Нет ничего уродливее безумия, что раздирает на куски и заставляет довиться собственными мыслями. Нет ничего чудеснее свободы от всего. Безумие освобождает от всего на свете, пожалуй, но награждает иным бременем. Нет ничего подлее темноты и монстров в ней, но что если ничего другого просто нет, а тот самый монстр – ты. Юноша лежал расслабленно, хоть и пространство не позволяло вытянуться во весь рост, глаза безучастно рассматривали потолок. Рука вытянута перед собой, а пальцы медленно выводят узоры. Так он проводил долгие часы, сутки напролёт, это было приятно – найти для себя занятие. Хоть то и не имело, казалось бы, ни смысловой нагрузки, ни физической. Он казался спокойным и умиротворенным, нашедшим покой. Однако так было не всегда, иногда он звал, молил ответить ему, раздирал свои запястья собственными же пальцами, бил изо всех сил по железным прутьям клетки, но лишь калеча себя. Не надо спасения, достаточно было одного лишь единственного звука голоса: мелодичного, глухого, женского или мужского, бас, фальцет. Глубоко все равно. Лишь бы не капель, лишь бы голос внутри его самого замолк. Ньют затаил дыхание, почувствовав, наконец, что-то отдаленно похожее на то, что когда-то ему принадлежало. На кончиках длинных, худых, потерявших свой естественно светлый цвет, пальцев забегала магия. Иней пополз от ладони по пальцам и взметнул в воздух, но лишь па пару футов, он тут же исчез, настолько слаб был импульс. Дух весь затрясся, чувствуя как такая малая манипуляция, которую воспроизвести пытался долгие дни, отбирает, и силы, и капли последней магии Луноликого. Но он смог! На губах появилось то, чего давно уже не было. Улыбка. Слабая, измученная. Улыбка того, кто готов радоваться короткому мгновению своего незначительного - хотя какое там? Он старался до крови из носа – успеха. Ты смог бы уйти. Воспользуйся силой… Тот самый голос демона в его голове, требующий нарушить главное условие сделки, рвущийся на волю диким зверем. Ты даже не знаешь, выполнил ли он уговор… Подобно эху, раздающемуся помехой радиоволны. Нет, он точно не стал бы рисковать хрупким уговором с тем, кого принято считать воплощением ужаса. Прошло достаточно времени, чтобы он решил для себя – Томас не солгал, отпустил. Это граничит с понятием самолюбия,- рассуждал юноша; а что еще ему делать, кроме как говорить с собой? Есть слово, его слово, обещание, нарушив все уговоры, его слово перестало бы иметь ценность, а кем бы он стал, лишись своей чести. Точно не Королем. Тот горд, пожалуй, слишком, чтобы обесценить себя. Даже в своей голове, ты зовешь его своим Королем… Смеялся внутренний голос. Так подло и низко подмечая те мелочи, на которые Ньют никогда не имел привычки обращать внимания. Стало до омерзения неприятно слышать нечестные и бесцеремонные речи рассудка. Этот голос неправ! Молодой дух никогда не признает власти над собой! Ньют, нашедший в себе крупицы силы, опираясь на прутья клетки, поднялся на ноги. Колени подкосились, и он слабо простонал от боли. Дыхание участилось, а сердце забарабанило в грудной клетке беспокойной птицей. Что же ты делаешь? Разве не было твоим решением стать его пленником до конца своей блеклой жизни? Навряд ли и вовсе под силу тебе уйти, поэтому то ты и оправдал себя своим желанием быть честным в этом нелепом уговоре. Голос говорившего неприятно напоминал голос создателя той темницы, в которой дух зимы был пленником. Юноша нахмурился в ответ ему, так что бледное лицо, отдающее с недавних пор серостью, растеряло всякие намеки на детскую непосредственность. Серьезный, обозленный на мир, на себя. Ньют сжал ладонями ненавистные прутья, так что руки задрожали. Магия вновь заиграла вокруг рук, но уже в ином своем воплощении. Ласкающая кожу прохлада привычная прежде сменилась на беспощадный мороз, способный уничтожить любого, имей большие масштабы. Проскользнувших меж пальцев искр магии хватило, чтобы железные прутья рассыпались в руках, звеня битым стеклом, становясь пылью у ног юноши. Лишь секунды спустя он начал понимать – все вышло. Верилось с трудом, но он сделал неуверенный шаг на волю. Еще один. А дальше, все как в тумане. Неожиданно появились силы бежать. Адреналин? Второе дыхание? Дух не давал названия сейчас ничему, в мыслях было лишь одно единственное желание увидеть лунный свет, вздохнуть полной грудью запах хвои или же травы, погреться под лучами солнца, подставить лицо восточному ветру. Мечты увели его далеко отсюда, но неожиданно яркий свет вырвал его из грез. Он вышел из тоннелей и теперь стоял в широкой зале клеток, он не сразу смог понять, что же там происходит. Глаза, давно не видевшие света, не сразу позволили увидеть что-то кроме ярких бликов. Первое, что он заметил – клетки, очертания множества клеток, старых, потрепанных, но прочных и неподступных. Юноша попятился назад, когда зрение позволило увидеть больше. К горлу подступила тошнота. Он сдавленно пискнул, обеими руками прикрывая рот, чтобы не сорваться на крик. Холодные, обездвиженные, разноцветные перышки растеряли цвета, а сами они больше не смогут никогда издавать те славные пения. Птички лежали ковром из давно безжизненных тел. И без того прогорклый запах подземелий был пропитан ароматом смерти с нотками гниения. Мальчик почувствовал острую необходимость в слезах, но такой милости ему было не у кого просить. Он не способен на это проявление горя и не убежит за пеленой слез от созерцания малышек, что просто не заслужили этого. Взгляд все никак не мог оторваться от ужасающей картины смерти. Он знал, что закрой глаза, его не оставит облик помощниц-фей, чье гнилое тельце давно растеряло свой привычный вид, даря иной, уродливее которого нет ничего на всем свете. Смерть уродлива. Не удивлюсь, если он умышленно дал тебе сбежать, чтобы ты мог видеть это… Разум был честен с Ньютом и говорил прямо. Странно, но юноша впервые соглашался. Что сделаешь? Сбежишь, поджав хвост? Физически он ощущал, как загорается пламя неподдельно чистой ярости, затуманенный ею рассудок молчал и не смел больше давать советы. Он ступал аккуратно, тихо, как хищник завидевший цель и идущий с вполне понятной целью. Выровнявшееся дыхание и сердце, отбивающее ритм так, что, казалось, нет того, кто был бы более уверен в том, что делает. Интуитивно он шел вперед. Или же неизвестная сила вела его к хозяину пещер? Цель нашлась быстро и была до странного безобидна. Присутствия Ньюта не обнаружили, его не заметили и тогда, когда, подойдя со спины и сжимая в руках увесистый осколок камня – юноша пропустил момент, когда тот попал ему в руки – замахнулся над головой сидевшего спокойно. Секунда. Он затаил дыхание на вдохе. Проскользнуло сомнение. Давай! Со всего размаху головы коснулся камень, острой стороной впиваясь в затылок. Оглушающий звук падающего тела, Ньют по инерции повалился рядом. Руки задрожали. Но страшнейшая обида и злость на этого подлого ублюдка, на себя, за то, что смел надеяться и верить в тех, кто нисколько не достоин веры, не позволила остановиться на этом. Он сел сверху чужого неподвижного тела, лишь слегка издающего смазанные звуки. Последовал второй удар в темечко. Третий. Все тело била дрожь, губы затряслись, и снова захотелось плакать, но череда ударов не прекращалась. Он остановился лишь тогда, когда силы начали покидать его. Все что он мог - разжать пальцы, позволяя осколку камня выпасть, и упасть на чужую грудь, измазанную брызгами черной смолистой крови, давясь слезами. Все руки были украшены в черный, лицо окрасилось в тот же уродливый цвет. Интересно, какого его кровь цвета при свете луны? Он рвано вздыхал, слыша лишь грохот своего сердца. Неожиданно спины его коснулась аккуратная ладонь, поглаживая плавно вверх и вниз, успокаивая. Ньют всем телом вздрогнул, отрывая голову от груди и смотря в глаза своего врага, чье красивое лицо было все в уродливых шрамах и следах чужой ненависти. Заплаканный и напуганный, большими глазами он долго изучал Короля всех своих кошмаров, что был столь отстранен и неопасен сейчас, что, возможно бы, юноше и хватило глубины своего сердца, чтобы простить и навсегда оставить обиды. Но новый Ньют не верил в прощение, так же как и не верил больше в того, кто был сейчас так непозволительно близко, что можно было чувствовать слабое дыхание Короля на своем лице. Худые пальцы духа зимы коснулись губ, что часто трогала усмешка, и растерли на них черную кровь, затем мягкие прикосновения очертили линию острых скул. Он смотрел в шоколадные глаза все время, отрываться от них казалось ошибкой. Рука плавно легла на шею, вторая тоже оказалась там. Вздох, а затем и спокойный выдох. Под ладонями Ньют четко прочувствал медленный пульс, тогда он и сжал пальцы изо всех своих сил. Кромешник лишь слабо дернулся, своими руками пытаясь отстранить от шеи, душащего всей массой тела, юношу. -Так надо,- шептал он, наклоняясь резко к лицу Короля,- Томми, все платят за свои поступки… Порыв, что не назвать иначе, как помешательство заставил его так и остаться у лица, искаженного болью. Прошли секунды, и руки Томаса начали ослабевать. Ньют наклонился еще ближе, смотря в глаза теряющие осмысленность. Пару мгновений и он бездумно коснулся приоткрытых губ своими, ловя последний вздох и пропуская сквозь себя искрой пламени, неведанным прежде возбуждением. Тело Короля Кошмаров бездвижно покоилось на каменном полу, тогда как Ньют, лишенный всяких чувств, поднялся на ватных ногах. Это был ты. Утверждал голос разума. -Нет,- он отрицательно затряс головой, боясь, что мерзавец может оказаться правым. Именно ты. Никогда еще ты не был так честен в том, что делаешь. -Я не хотел…Это не я. Это ты сделал со мной! Не я наслаждаюсь смертью. Не я воображаю о смерти. Своей. Чужой. Даже сейчас этим занят ты, Ледяной Ньют. Пелена начала заслонять глаза, превращая все пространство в картину размытых красок. Разрушенные стены начали плыть, а мертвое тело Томаса растворилось в черной дымке. Дух моргнул несколько раз, стараясь отвязаться от навязчивого видения. В попытках ухватиться за истину Ньют хорошенько встряхнул головой, та закружилась и повела в сторону, встречаясь с железными ветвями перил. Ударившись, он, наконец, пришел в себя. Взгляд в одну сторону – кромешная пустота, в другой тот же мрак. Родные, ненавистные всей душей, прутья клетки не давали упасть, удерживая облокотившегося на них. -Тебе было бы проще, признай ты себя. Все это очередное беспощадное видение. Галлюцинация, отбирающая остатки здравомыслия. Фикция, как и вся его жизнь здесь. -Это не я,- проскулил Ньют еле слышно, падая на дно клетки. Томасу еле удалось сдержать себя, чтобы не воспротивиться. Его не заметили секунду назад, приняв за один из сотен голосов в голове, но это не значит, что это произойдет снова. Ему следует оставаться невидимкой. Лишь наблюдателем. Безмолвной тенью, и эта роль была написана специально для него, она совершенна в своей мрачной простоте. Так же как и безумие Ньюта казалось Томасу самим совершенством. Словно становление гусеницы бабочкой или, было бы уместнее, становление ночным мотылем. Не таким красивым внешне, но привлекательным своей искренней тягой к свету, опасной тягой, ибо прикосновение к огню несет лишь гибель. Но мотылек мало думает об осторожности, безрассудно несется навстречу смерти, видя все смыслы лишь в этом ярком манящем свете. Томас не пропустит тот изящный момент, когда мальчик признается себе в том, кто он. Когда он перестанет бежать от своего внутреннего демона, сольется с ним воедино, образуя нечто совершенно новое, Томас и сам не знал что именно, и интерес подогревался до предела в подобные моменты обострения чужого безумия. Тогда Томас замечал, что подходит к пленнику слишком близко – опасно для того, кто не хотел бы быть замеченным. Пожалуй, он мог бы признать, что иногда ему хочется остановить болезненные метания мальчика, разбудить его, вернуть свету луны, дающей ему силы. Но всегда останавливал себя, потому что любой прорыв – всегда мучение, всегда испытание, не обходящееся без жертвы. А мальчик должен был стать тем самым бесценным прорывом Томаса. Кажется, юноша начал терять сознание от усталости. Томас, ступая плавно и бесшумно, присел рядом с распластавшимся хрупким мальчишкой. Несколько секунд он просто смотрел, как его грудь рвано подымается и более спокойно опускается, как закрытые веки дергаются, видимо, Ньюту приходили беспокойные видения. Рука потянулась вперед, невесомо прикасаясь к потемневшим волосам. Пропустив сквозь пальцы мягкие пряди, он отдернул руку резко, хмурясь и считая свои эти прихоти бесполезными. Но он зачастую замечал, что помимо жалостливого желания отпустить, появляется и необходимость прикоснуться и это все больше и больше давило на него страстной жаждой, которую хотелось утолять с прогрессирующей силой. Томас растворился во мраке, оставляя пленника одного. Доли секунды и он уже стоял напротив другого своего пленника, он имел привычку звать ее своим другом, но то была лишь удобная фраза. Девушка не смотрела на него, хоть и чувствовала приход Короля незримо. Она, вздернув узкий, аккуратный нос, смотрела в темную пустоту, находя ее интереснее своего гостя. -Ты, вероятно, собираешься обижаться вечность, дорогая? Не стану тебя останавливать. -А смог бы остановить?- девушка все так же не смотрела на него, пальцы на коленях медленно набивали ритм, помогая ей не вспыхнуть от гнева на своего Короля,- Ты не способен на контроль. Мужчина не отвечал ей, лишь жестко смотря на ее точеный строгий профиль. А затем подошел ближе, продолжая говорить тише, в голосе была угроза: -Я способен на все, милочка, и ты знаешь это. -Знаю, что прежде так было,- Король с яростью ударил по золотым прутьям и те загудели, в то время как девушка продолжила без запинки,- Знаю, что в один момент ты стал думать, что есть что-то важнее господства и абсолютной власти. Ты отдал мир Хранителям, что стояли перед тобой на коленях. Ты перестал мыслить здраво, Томас,- имя она произнесла особенно жестко, будто бы им могла оскорбить. -Мир будет моим,- сказал он легко, заставляя все же посмотреть в свою сторону, но не в глаза – этого он пока не заслужил. -Мир мог бы стать твоим уже сейчас. -Но не он сейчас мне нужен. Девушка дала волю эмоциям, что бывало редко, и нахмурилась, сводя черные брови вместе, губы поджались в строжайшую линию. Она не часто говорила о втором пленнике подземелий, сами разговоры были ей противны, сама идея, что Томас мог найти его привлекательным для себя, казалась ненормальной. -То, что тебе нужно, странными даже для тебя завоевываешь ты путями. Сначала выполняешь его просьбы: вернуть все, что сломал в обычную, скучную колею, отказаться от трофеев и славы. А потом жадно подглядываешь за тем, как он разрушает самого себя. Великий Король лишаешься ума вместе с пленённым мальчишкой? -То, что ты не видишь смыслы, не значит, что их нет вовсе,- Томас растерянно начал искать у себя в голове правильные формулировки,- Ты не видишь того, что вижу я. Он особенный,- на этих словах девушка ощутимо скривила губы,- Может он и рушит себя, но заместо того, что было придут новые формы, новые вИдения, он станет тем, кем должен. Без предрассудков, без неистовой тяги к создателю, что не способен дать ему хоть каплю близости к себе, в которой Ньют нуждается, несомненно. -Так что же, Томас?- медленно и насмешливо говорила она,- Ты возомнил Создателем себя? Томас замер, была ли то нерешительность или задумчивость, ответ не мог бы дать и сам он. Но эта новая идея глубоко засела в его уме. Идея потворствовать созданию или даже стать тем, кто саморучно создал что-то настолько совершенное, как Ньют. Это новый уровень для него. Это не бездумное разрушение, для которого он был рожден, это противоречие всем правилам и принципам, протест. -Ты нашел себе интерес,- в то время продолжала пленница,- Я не понимаю этого, но приму. -Спасибо за это,- без особого интереса произнес он, оставляя свои тщеславные размышления. -Но каково же будет тебе узнать, я до сих пор надеюсь на твое самостоятельное понимание сего факта, мальчишка ненавидит тебя,- она была спокойна и взвешена, как и всегда, но умудрялась выплевывать слова ядом,- Ты противен ему и так будет всегда. Ты – порождение мерзостного ему мира и… Она вздрогнула и впервые за последние месяцы взглянула ему в глаза. Он не делал так прежде, не ступал в ее клетку, говоря, что та только лишь ее, но вот он рядом, обвитый черной дымкой, а омуты его глаз наполнены еще большим мраком. -Я – порождение полярного мира,- соглашался он шепотом, однако голос звучал везде. Она резким движением поднялась со стула, и тот упал у ее ног. Она ступила назад, упираясь в золото прутьев спиной. Но девушка продолжала строго смотреть на Короля. Испуганная, но не побежденная. -Что ты имела в своей долгой жизни?- спросил он шепотом у ее уха, та промолчала, и он стал отвечать за нее,- Свет луны над головой, уютная клетка – поверь, в сравнении это уют – прекрасная компания, и, очень важно, я позволил оставить тебе свою гордость. Он отстранился на небольшое расстояние, смотря в ее белые глаза с неким нахальством, но он быстро избавился от этого, становясь предельно чутким к своим словам. -Моя дорогая, милая, ты бы, пожалуй, смогла отказаться от меня. О, ты сделала бы это в любой удобный момент,- руки Короля ударились по обе стороны от ее, прижатой к прутьям, головы, так что золото загудело, она прикрыла глаза, давя вскрик, не успевший вырваться,- Но откажется ли от меня тот, кто не имеет ничего? Ничерта, кроме своего безумия и сырости стен? Что на это ты скажешь? -Скажу, что твой мальчик умрет, не успев ощутить необходимость в тебе, Томас,- не открывая глаз, молвила она, до ее ушей дошел звук разбивающегося в ничто табурета. -Я не дам ему этого. -Сколько держишь ты его в темницах? Кажется, прошло чуть меньше двух лет? Удивлена, что он еще жив. Когда наступила тишина, она осмелилась открыть глаза. Остывший Кромешник стоял уже по ту сторону, все его тело напряжено, он, кажется, думал. -Принимаешь за зависимость в ком-то ты иное чувство. -Чувство…- он издал нервный смешок, все эти понятие были прежде чужими. -Ты играешь. Наблюдаешь. Наслаждаешься,- она плавной и бесшумной походкой подобралась ближе, чтобы иметь удовольствие следующие слова говорить в самое лицо,- Ты – садист. Лишь только это. Слова были пустыми всегда, кто бы их не говорил. В действительности, слова – слишком мало. Сколько лет его жизни он слышал лишь подобное, так почему же сейчас эти слова больнее ножа в сердце? Наверное, потому что он не верил им.