Два аута, раннеры на первой и третьей

Написано на день рождение Миюки. Пост-канон. Фуруя знал, что их следующая игра будет против команды Миюки. Знал, готовился, смотрел накануне видео с их матчами, жадно пригвоздив взгляд к экрану. Ночь перед встречей он спал плохо: сны были неглубокие, мутные, даже не сны — дрёма. Фуруя ворочался с боку на бок, прогоняя назойливые мысли. Прошло полтора года, и у него не осталось ничего такого, о чем можно было бы волноваться. Дурацкая школьная влюбленность, как детская болячка, ей почти никогда не заражаются повторно. Вот только чем дольше Фуруя думал об этом, тем больше ему казалось, что он и первый-то раз не до конца отболел. Весна на втором году старшей школы выдалась жаркой, и сакура расцвела раньше обычного. Под мартовским солнцем бутоны распустились, словно фейерверки, взорвались, разметав по улицам душно-сладкий аромат. Церемония тянулась невыносимо долго, слова выпускников и директора набились в голову ватой, а от фонящего микрофона звенело в ушах. Хотелось спать, но Харуичи все время толкал Фурую в бок, не давая расслабиться. Они столкнулись в пустом классе, когда официальная часть осталась позади. Фуруя зашел забрать оставленный в парте учебник, а Миюки искал Курамочи, с которым разминулся, пытаясь ускользнуть от девчонок, выпрашивающих его вторую пуговицу. — Поздравляю с выпуском, — пробурчал Фуруя, наблюдая, как Миюки снимает очки и потирает виски, натертые дужкой. — Спасибо, — он скривил губы в ухмылке, — я буду скучать. Фуруе очень захотелось поверить, что это «буду скучать» именно к нему и именно в том ключе, в котором он мог бы подумать. Он почти собрался с силами, чтобы признаться, но слова застряли в горле. Миюки переступил с ноги на ногу, словно ожидая чего-то, но потом развернулся и ушел, небрежно махнув напоследок рукой. Когда они встретились на поле, воздух будто разом выбило из легких. Миюки почти не изменился: чуть укоротил волосы, похудел, сменил очки, ничего более. Новая форма — не форма Сейдо, в которой привык видеть его Фуруя, — выглядела на нем странно и до обидного нелепо. Не тот цвет, не та эмблема, все не то. Миюки щурился на солнце, улыбался до отвратительного знакомо, и казалось, что вот сейчас он сядет, сделает знак, и Фуруя, покажет ему свою лучшую подачу. Но Миюки больше не был его кетчером, и от этого сохло во рту и пальцы сводило до боли. Теперь, когда их университетские команды встретились в матче, Фуруя вдруг осознал это особенно остро. Как и то, что Миюки нравился ему до сих пор. Миюки осторожно кивнул так, будто вообще не хотел, чтобы Фуруя это заметил. А чего он ожидал? Что тот подойдет, поприветствует его с особым энтузиазмом, душевно пожмет руку, спросит: «Как жизнь?», «Как дела в новой команде?». Может, еще и кофе предложит выпить на выходных? Вообще-то Фуруя бы не отказался. Он долго убеждал себя, что почти не жалеет о том, что так и не признался Миюки. За два года его чувство притупилось, омылось, как камень, залегло на самое темное дно. И вот сейчас встреча с Миюки выбросила его на поверхность. Фуруя видел, как Миюки поправляет шлем, перехватывает биту, смотрит на него сквозь желтоватые стекла очков. Его улыбка и внимательный взгляд выжигали похуже солнца. Фуруя выдохнул, сжал мяч покрепче, ощущая пальцами каждую нитку, и решил, что если сделает страйк с первой подачи, непременно пригласит Миюки выпить кофе. Но мяч улетел в болл. «Если со второй», — поправил себя Фуруя и замахнулся снова.