31-я весна

Ему нужно было позвонить. По-хорошему, он должен был позвонить и спросить, можно ли ему приехать. Хочет ли она вообще его увидеть. И уж точно не стоять истуканом на пороге, не решаясь постучать. Джулия может прогнать его на все четыре стороны — и будет права, Златан сам бы себя выпроводил. Друг семьи, как же. Что семья оказалась на проверку — и друг под стать. Звонить не хотелось. Ну что он скажет? «Ох, я тут прочитал в новостях, могу ли я приехать и повидать тебя? Да? Ну тогда открой дверь.» Златан с силой сжал новенький телефон в кармане толстовки — старый разбил, не сдержавшись, когда прочитал новости. Хелена тогда ещё поднялась на шум, разочарованно на него посмотрела, но так и не сказала ни слова, а больше Златан её не видел до самого вылета: просто заперся в гостевой спальне, лишь бы не видеть этот взгляд снова, лишь бы не услышать то, что он повторял про себя вновь и вновь — о том, какой он «замечательный» друг. Или ещё хуже — вопрос, знал ли он. Златан не представлял — не хотел даже представлять, — как будет жить, если Хелена вдруг и правда думает, что он способен на такое. Что он мог знать и молчать. Знать и продолжать называть Максвелла своим лучшим другом. Телефон подозрительно затрещал, и Златан поспешил разжать руку — ещё не хватало демонстрировать вспышки гнева перед женщиной, которая только-только от него оправилась — если оправилась вообще. Успокаивающему дыханию Златана в своё время научился с подачи Хелены, чтобы он «меньше нёс херню», но Златан подозревал, что эта дыхательная техника была больше нужна ей самой, а его затащили на мастер-класс просто за компанию — как бы то ни было, дыхание действительно помогало, и Златан сконцентрировался на счёте вдохов и выдохов. Сперва он хотел поехать к Максвеллу и даже почти купил билет на самолёт, когда вдруг понял, что не может, если не хочет сам получить срок за тяжкое избиение — ладно, если не убийство. Уверенности, что он сможет сдержаться, у Златана не было никакой. Раз за разом он прокручивал в голове всё, что происходило за эти годы, и никак не мог понять — когда он должен был догадаться, в какой момент он должен был заподозрить неладное. Ведь должен же был? Вот Максвелл обнимает Джулию за плечи, что-то шепчет ей на ухо и улыбается так, словно это не семейный командный ужин, словно кроме них тут больше никого. А вот Максвелл с нежностью смотрит на её фотографию на заставке телефона и как-то удивлённо качает головой, усмехаясь: «Представляешь, что Джулс вчера учудила? Подскользнулась в ванной, и — это же умудриться надо! — в итоге сломаны два пальца. Не могу, мне жалко её до невозможности, но она такая смешная с этим гипсом» — а Златан ухмыляется в ответ, потому что сам неделю назад чудом не пропахал носом пол, меняя лампочку в кладовке, а то тоже размахивал бы бинтами. Или вот: Максвелл с силой бьёт кулаком по стене и сдавленно ругается, проклиная идиотизм Златана, его дырявый рот и не менее дырявый мозг, раз он ухитрился одним интервью ополчить против себя целую страну; вот только Златан не обращает на этого никакого внимания, потому что в этот раз, кажется, и правда перешёл черту. Но вот же: Максвелл неверяще качает головой и стелет ему в гостиной, хотя они толком ещё и не знакомы. Так когда всё пошло не так? — Ты долго тут ещё будешь стоять? Пусть Златан и не был подписан на Джулию в инстаграме, он регулярно заходил на её страничку: просто убедиться, что всё нормально с ней и детьми, когда казалось, что звонить бывшей жене друга — лишнее (каким же он был идиотом). Так что внешний вид Джулии не стал для Златана сюрпризом: ни спортивный топ, ни забранные волосы, ни тем более рельефный пресс. А вот взгляд был непривычный: цепкий, оценивающий и настороженный. К сожалению, у неё было полное право так на него смотреть — Златан в последние сутки вообще не мог видеть своё отражение. Нужно было извиниться, что не предупредил. Попросить разрешения зайти в дом. Спросить, как дети. Как она сама. Что угодно, только не то, о чём после гнетущего молчания спросил Златан. — Это правда? — То есть ты за этим приехал? И какой ответ ты хочешь услышать? Она никогда не была такой язвой. Поправка: Златан никогда не видел её такой язвой. А он уже выяснил, что не видел ничего дальше своего выдающегося носа. — Я просто хочу услышать его от тебя. Златан надеется, что выглядит не настолько жалко, как впервые в жизни себя чувствует, но взгляд Джулии чуть смягчается, и она уже не так воинственно вскидывает подбородок. — Правда. Это всё правда. Так не должно было быть. Джулия должна была спросить, о чём он вообще, Златан бы полез в сеть, а там не найти ни одной статьи — а потом Златан бы вообще проснулся в нормальном, правильном, привычном мире. Но теперь его мир такой — без лучшего друга, но с плотно сжимающей губы Джулией. — Мне так жаль. Пожалуйста, прости меня. — Я, конечно, помню про твоё самомнение, но тут-то ты причём? — Столько лет бок о бок с Максвеллом. Столько лет тебя знаю. Я ведь должен был что-то заметить. Вот такой из Златана в итоге вышел друг. — Так, пошли-ка внутрь, нечего соседей радовать своим самоуничижением, защитник всех обиженных и оскорблённых. Ты на меня руку никогда не поднимал. И при мне ты никогда не отворачивался, если видел несправедливость — даже если порой и стоило отвернуться. Поэтому прекрати извиняться. И даже не вздумай извиняться за него. Держи. Златан, ещё прокручивая про себя её речь, берёт из рук Джулии телефон с открытой перепиской — с Хеленой, как он понимает спустя долгую минуту разглядывания собственного фото, с совершенно потерянным взглядом в стену и пальцами, впившимися в колено. «Я бы его убила, если бы он знал, но уже часов восемь так сидит и не двигается.» Златан пролистывает диалог дальше, ожидая увидеть что-то ещё о том, что Хелена думает о нём, но видит лишь кучу сообщений, которые сводятся к тому, что Хелена думает о Джулии — как она разочарована, что та молчала все эти годы, ведь Хелена могла бы помочь, и как она ей гордится. Златан возвращает телефон и обессиленно прислоняется к стене. — Почему ты не говорила? Хелена ведь и правда сделала бы всё, чтобы тебя вытащить. — Это не так-то просто сказать, Златан. Даже самой себе. Я уже когда вернулась сюда, домой, первое время всё думала о том, что поступила неправильно. Как это так, взяла и сбежала от мужа. Когда с девочками была, смотрела на них и понимала — почему. А стоило одной остаться, и всё снова. Как об этом можно было рассказать? Я почти год с психологом работала, пока смогла, наконец. А лично всё равно нет — ужасно боялась, что передумаю. Поэтому так. Резко, как пластырь, знаешь. — Можно тебя обнять? Обычно Златан не спрашивал о таких вещах, но, пусть Хелена иногда и ворчала, что у него ни чутья, ни чуткости, даже он понимал, когда трогать людей без разрешения и предупреждения — верх идиотизма. — Да. Да, спасибо. Златан не знает, за что было это «спасибо» — за то, что спросил разрешения, или за то, что выслушал и поддержал, — он просто прижимает её к себе, такую хрупкую, несмотря на натренированное тело, и всё же такую сильную и несгибаемую, и клянется себе, что обязательно придумает, как разобраться с Максвеллом без физических увечий. Именно сейчас, обнимая Джулию, он понимает, что не хочет быть тем, кто поднимает руку на человека, заведомо слабее себя. А даже если не получится — у Хелены наверняка уже есть с десяток вариантов разной степени законности. — Ты останешься на ночь? У нас немного тесно, но я что-нибудь придумаю. — Я бы с радостью, но у меня матч послезавтра, так что я сейчас буду искать билеты на ближайший рейс. — И тебя так просто отпустили? — Не то чтобы Златан спрашивал… Джулия смеётся и качает головой, и если ради этого стоило заработать лекцию от Мистера — оно того действительно стоило. — Златан хотя бы пообедает? — Джулия быстро подхватывает его настрой и тянет за собой на кухню. — В следующий раз приезжайте все вместе. Девочки скучают по Винсу и Максу. Их точно подслушивали — буквально через несколько минут на кухню забегает Мануэла и тут же кидается вперёд с восторженным «дядя Златан!», но, не дойдя всего пару шагов, замирает под окриком сестры. У Марии на руках задремавший Жуан, которого она сразу передаёт Валентине, а затем выступает вперёд, будто заслоняя собой всех троих. — Я… я вам совсем ничего не купил. Так торопился, что забыл что-нибудь привезти. Может, куда-нибудь сходим? Или вы закажете, а я привезу в следующий раз, мы с тётей Хеленой и парнями хотим к вам приехать в гости, привезем. — Нам ничего не нужно от друзей папы, — тихо, но твёрдо говорит Мария под кивок Валентины, упрямо вскидывая подбородок материнским жестом, и Златан чувствует себя ещё отвратительнее, чем до приезда. Они почти не виделись в последние пару лет, и если Валентина всегда была достаточно замкнутой, некоторую отстранённость Марии Златан списывал на переходный возраст. Теперь он невольно думает, как много она знала все эти годы, видела ли, как её мама плакала, пряча синяки, слышала ли крики, утешала ли сестёр и брата, когда за стенкой звучала ругань. Конечно она не доверяет ему, с горечью думает Златан, а как вообще ей доверять мужчинам, когда она видела, как её отец относился к её матери. Как ей доверять тем, кто называл себя другом семьи, но ничего не делал, позволяя отцу и дальше… Златан прочищает горло, прежде чем заговорить, хотя он и не представляет, как словами исправить весь ущёрб, уже нанесённый за эти годы. — Я не друг твоего отца, — Златан осторожно подбирает слова, кидая взгляд на Джулию. — Я друг вашей мамы. Мария видит кивок Джулии, долго разглядывает самого Златана, а потом немного расслабляется. Пусть она не подходит ближе, но она опускает руки, готовые в любой момент вскинуться в защитном жесте, и чуть отходит в сторону. Валентина смущенно улыбается и машет ему свободной рукой, а Мануэла снова бежит вперёд. Под силой детской искренности презрение и ненависть к себе даже отходят на второй план, и Златан широко улыбается в ответ.