Growing is inevitable for her

«Не взрослей. Это ловушка». Своеобразная кара постигает всех чистых душами существ, чей смех порождает мерцающие завораживающие огоньки, которые прогоняют страх. Что же с ними становится, когда дети вырастают? Говорят, они отправляются в далекую, по крайней мере, за пределами понимания взрослых, страну, где они хранят детские мечты и секреты. Со временем появился целый мир фантазий и радостей, опасных приключений и тайн, что так стремится раскрыть почти каждый ребенок. Все это, казалось, могло лишь присниться и поселиться в свежих утренних мыслях, остаться там навсегда. Однако одному из них так не хотелось взрослеть... На что способен детский полет мысли? О, как много может сотворить одно лишь желание, неутолимая жажда детства и полное отрицание взросления. Питер Пэн, если о нем кому-то и известно, то те стараются молчать. Рассказы о не взрослеющем мальчике были несколько расхожи: говорили, что это ребенок, сбежавший из дома, что он поддался магии фей и покинул реальный мир и, пожалуй, самая абсурдная по мнению многих – Пэн продал душу дьяволу, лишь бы остаться ребенком навсегда и жить в стране, где время стоит на месте, в мире волшебства и грез. О нем ли мы собрались говорить? Отчасти. Но давайте немного отойдем от Питера, ничего с ним пока не случится. Что же можно сказать о детях? Всегда хотелось верить, что сколько бы времени ни прошло, как бы нравы ни менялись, они остались прежними: игры, любопытство, непослушание, любовь к сказкам и, конечно же, вера. Во все, что угодно. Ничто не сравнимо с силой веры, с неподдельной уверенностью ребенка в том, что на Рождество обязательно придет Санта и оставит ему подарок, что монстров из-под его кровати отпугнет маленький фонарик или свечка и в то, что Питер Пэн возьмет его с собой в Неверленд, и там они смогут играть сколько захотят, никто не помешает им. У детей своя особенная, уникальная система приоритетов, возможно, более ценная, где не теснятся мирские, формальные и бестолковые вещи, будто с годами люди учатся только упускать, параноидально стремясь сохранить только нажитое, скучное, наслаждение сменяется выживанием, и ни о каком создании нового, приобретении магии уже не идет и речи. Позвольте пролить свет на тот момент, когда же дети перестают ждать, когда окна их спален закрываются, игрушки убираются в сундук, а в теплую душу закрадываются сомнения, а правда ли подарки приносит Санта, а не родители ли подбрасывают их поздно вечером? Можно назвать это взрослением, тем, что так ненавистно Питеру Пэну, да и многим другим детям. Самое печальное, что эта неизбежная часть жизни настигает кого-то слишком рано, безвыходный угол, в который пришлось вжаться, бежать некуда, и остается лишь, зажмурившись, защищаться, расти ввысь, вширь и, по возможности, умом. ******** Во второй половине шестидесятых двадцатого столетия происходило очень много событий, заставляющих напрочь забыть о чудесах, которым нет подтверждения: раз об этом не говорят по радио или телевизору, нигде нет афишы и очереди за этим самым чудом, значит, его и нет. Особенно это не радовало ту девушку (не всегда, но сейчас уж точно), стоящую на одном из тротуаров Лондона. Вон ту, в пестром ненастоящем полушубке и с короткими медного цвета волосами. Для конца сентября она была одета слишком тепло и слишком задумчиво смотрела себе под ноги, пытаясь отделаться от посторонних разговоров двух парней, счастливых от грядущей поездки во Вьетнам. Как можно было радоваться очередному кровопролитию во имя неизвестной этим придуркам цели, она не понимала, поэтому старалась игнорировать все, что касалось этой темы, отдаваясь рою суетных мыслей, пустяковых и основательных, навеянных юностью и прибивающих к земле. Линда Гейт принята на вторую работу в этом году, однако... Это и работой назвать трудно, если учитывать то, что ей не платят за мелкую помощь, которую она оказывала актерам и прочим работникам сцены. Для нее это был своеобразный и, безусловно, нужный опыт, при том, что элементарное образование у девушки отсутствовало. Помимо своих обязанностей среднестатистической официантки она хотела заниматься чем-то особенным, созидающим, оставить этот хрупкий мосточек, соединяющий ее с все более далеким миром воображения. Шестидесятые были прекрасным временем для подобного рода эскапистов, улицы и квартиры под крышами Лондона пышут талантами, новаторскими, порой безумными идеями на грани сна или наркотического видения, цветущая, сияющая изнутри свободная молодежь расписывала мир вокруг себя пестрящими красками, совершенно не думая о завтрашнем дне, боясь омрачиться бедой за океаном, вогнать себя в рабство капитализма, зеленого, хрустящего властителя умов. Питер, если бы он немного считал, или же сравнивал прошлое и настоящее, был бы в восторге от Лондона шестьдесят седьмого года, ведь все играют в похожую игру. — Эй! — позвала Линда медленно двигающегося велосипедиста. Отпустив руль одной рукой и поправив светлый свитер, парень остановился, посмотрев на девушку. — Куда едешь? — А что? — заинтересованно спросил темнокожий, пропуская вперед какую-то женщину. — Мимо Дэрнс-стрит часом не проезжаешь? — она рассеянно завертелась, ерзая по карманам, озабоченная тем, что могла что-то забыть, параллельно жмурясь от уже набравшего вес вчерашнего макияжа; стрелки над глазами тянулись вниз, следуя за балластом ночной смены и легкого похмелья. — Не проезжаю, но могу подвести, так даже короче, — пожал плечами он и глянул на багажник, куда тотчас же приземлилась Гейт, приподнимая полы верхней одежды. Стрелка на голубых колготках поползла по голени как толстеющая на глазах полосатая змейка, заставляя девушку досадно фыркать. Куда ехал этот молодой человек – неизвестно, впрочем, это не важно. А вот куда направлялась Линда... Что ж, я успею рассказать вам, пока они не пересекут нужную им улицу. У нее уже девять лет как был младший брат Робби, с которым она нянчилась подобно матери, ведь обыкновенных родителей у них не было. Так распорядилась судьба, что они были предоставлены сами себе, – технически, как любили писать взрослые, «государству» – когда Линде едва исполнилось столько же, сколько было ее младшему брату сейчас. Это случилось весьма неприятным и престранным образом восемь лет назад: пока те играли в саду, мама с папой, особенно суетные и беспокойные в тот день, собрались и куда-то уехали, оставив детей одних в пустом желтом доме, где было слишком много вещей для таких не взрослых людей. Линде долго казалось, что их бросили именно так, а у Робби не было альтернативы, во что верить, ибо он был слишком мал, чтобы даже едва их помнить. А Линда помнила, в частности отца, несмотря на его отстранённость в отличии от матери. Тогда, восьмилетней девочкой, она не видела в них какого-то потаённого, необъяснимого ребенку смятения, почти сумасшествия. Она копила все его взгляды на часы: острые, стремительные и будто опасливые, их случалось по десятку за день, в какой-то момент их стало некуда девать. Небольшой приют в Брикстоне стал для них домом – вскоре соседи насторожились, почему маленькие дети живут одни, и раздули большой скандал с итогом, что дом у Гейтов отбирают, – из которого они перемещались в приемные семьи, но вскоре возвращались обратно. Дважды их пытались разлучить, отдавая предпочтение крошке Роберту, которого явно проще воспитать как своего, нежели уже сознательную девочку. Впрочем, попытки не увенчались успехом; всякий раз новые, названные родители видели бродившую под окнами Линду, не в силах расстаться с братом, однажды влезшую посреди ночи в спальню с целю выкрасть его, как Румпельштильцхен, разве что с иррациональными, но благими, искренними намерениями. С тех пор Гейты шли, что называется, в комплекте. Робби возвращали как скорее приносящего несчастья, не те хлопоты, что ожидались при усыновлении. Мальчик воспринимал взрослых совсем иначе, чем остальные, будто в нем не было этих инстинктов, а похожие – только по отношению к сестре. Она всегда была с ним, будет, что бы ни случилось, и в строгих, абсолютно не понимающих его взрослых не было необходимости. Даже приютские дамы и учителя ему были понятнее – у них таких как он и Линда целая стая и им за это платят. Кто платит, он не знал, но держал пари, что не меньшим, чем сокровищами из затерянных в морях сундуков. Содержательница приюта, многоуважаемая миссис Тивз, на все вопросы приходящих пар, касающихся Гейтов опасливо отвечала: «А вы уверены? Они несносны настолько, насколько могут быть несносны дети, житья не дадут, только ртов голодных в вашем доме прибавится». Вы только не обижайтесь на эту добросовестную женщину, право. В ее словах была доля правды: Линда и Робби всегда были воплощением совсем не ребяческого протеста, с ней, как с растущей девочкой, трудно сладить, а с ним... Он же мальчишка, в конце концов. Ему подавай пряники с молоком и сказки, а не серые свитера и школьные тетрадки. Школа как область детства прошла почти мимо Робби, как вечерняя электричка пронеслась необдуманно, вылетая тут же из головы, однако Линда отсидела несколько внятных классов, ища базовые инструкции к этому миру, где предстояло жить. Но на уроках говорили в основном о мутных, мало зачем нужных датах сражений, метеорологии и пунктуации, которым она не нашла применения. На мучающий ее вопрос, при каких обстоятельствах взрослые люди оставляют своих детей одних, на таких уроках не отвечали, лишь боязливо и раздраженно игнорировали, а после тихонько отводили к заведующему. Миссис Тивз знала не все, как можно было предположить по ее тонкой седине в высокой прическе и морщинкам над верхней тонкой губой, и больше, чем имен их родителей она не могла назвать Линде, опрометчиво подумав, что на сем ее расследование ни к чему не приведет. О правде еще предстояло пожалеть. К сожалению, все, чего хотели эти дети, они если не получали, то воображали. Вскоре о них перестали спрашивать, и им оставалось с досадой в больших глазах и с хмуростью бровей наблюдать, как взрослые с счастливыми улыбками на лицах забирают опрятных ребятишек: девочек с аккуратными хвостиками и чистыми чулочками, мальчиков без единого грязного пятна на щеке или рубашке, словом, тех, кого хотелось воспитывать без невыносимого труда. Такой урок усвоила Линда, найдя подтверждение ему и в социологии, и в экономике, во всем жизненном укладе – товар должен иметь хорошее лицо, приятное глазу, слуху и подходить под предпочтения «клиента». Так или иначе, стараться подыгрывать этому принципу ни она, ни ее брат не желали, да и не умели, даже в шутку. «Вот горе-то, — протягивал Робби, балуясь с рогаткой, которую смастерил на днях, — нужны они нам, эти взрослые. Мы и сами о себе позаботимся». Линду, слушающую брата в пол уха и лениво пинающую камушки под ногами, посетила идея. У нее созрел план, не самый гениальный, но для почти четырнадцатилетней девочки – неплохой. «Нам остается одно, — Линда мяла в руке сигаретный бычок, тянув его периодически ко рту, находя в нем ту самую прелесть, которую видели их надзирательницы, пока курили за углом здания, озираясь по сторонам. — Бежать. Жить как хотим. А то в них превратимся», — она кивнула в сторону выходящих за ворота детей. «Ура, будем дикарями-индейцами!», — захлопал в ладоши мальчик, предвкушая жизнь без каких-либо правил поведения в обществе и указов старших. «Ну, не совсем, — уклончиво ответила Гейт, повернув голову набекрень, — кому-то из нас придется стать взрослым». «Чур не я. Давай ты. Только ты не становись совсем-совсем взрослой, — умоляюще посмотрел на нее Робби, — притворись. Как в игре». Так Линда и притворилась ответственной, самостоятельной и понимающей, и ночью, накануне побега, когда все их немногочисленные вещи были собраны, она взяла самые большие ножницы, которые ей удалось найти, и отрезала свои прекрасные длинные волосы(надо заметить, не все девочки в приюте могли такими похвастаться), затем накрасила губы украденной у миссис Тивз помадой, и была такова. Гейтам действительно удалось сбежать, не знаю, хорошо это или не очень, но в конце пятидесятых-начале шестидесятых было некогда искать детей, которые вовсе никому не нужны. Годы прошли, Линда не так давно осознала, – от чего на ее вытянутом лице возникла бледность, и от чего ей порядком взгрустнулось, – что она уже не притворяется. Взрослость оказалась не такой уж омерзительной штукой, какой казалась в детстве и кажется Робби сейчас: вынужденная ответственность влекла за собой свободу любого рода, и даже в тяжелейшие времена их игры не заканчивались, Линда таскала брата за собой всюду, разыгрывая тысячи ролей и сюжетов в парках, на улицах и местах их постоянно меняющегося прибежища, ведь им открыт бесценный дар – не спать сколько хочется, а значит, больше времени на все больше истончающееся со временем волшебство. Как выбранный взрослый, Линда нашла его и в другом мире: музыкальные фестивали, вечеринки, поздние киносеансы и растущий круг знакомых, не менее бесноватых, чем Гейты, предлагающих спектр всех радостей, о которых дети мало что знают за ненадобностью и сомнительностью. В чем веселье гонять пластинки, скитаться по рынкам и магазинам одежды, рассматривать фотографии знаменитостей в киосках, курить и пить горькую дрянь, а потом валяться на траве, видя десятый сон, это непродуктивно. Непродуктивнее, чем брать вымышленных туземцев в плен и охотиться на носорогов. Подождите, кажется, подробности их дальнейшей жизни я докончу рассказывать как-нибудь позже, или же вы все поймете походу повествования. Лин поблагодарила велосипедиста и резко спрыгнула с багажника на углу улицы, совсем рядом с кондитерской. Нужно пройти еще совсем немного, до дома двадцать семь. Нет-нет, это не простое совпадение. Там жили известные нам Дарлинги, как ни странно, никуда не переехавшие до сих пор. Единственный, кто жил здесь по причине глубокой, но греющей душу ностальгии – Венди Мойра Анджела Эртон, в девичестве Дарлинг. Раньше она жила здесь вместе с мужем, который скончался четыре года назад от кровоизлияния в мозг. Это случилось так внезапно, и до сих пор беспокоило женщину, пассивно, в основном перед сном или в те секунды, когда по привычке оборачиваешься подарить улыбку любимому человеку, а потом вспоминаешь, что его уже нет рядом. В последнее время Венди охватила жуткая апатия, тоска никак ее не отпускала. Горе она пережила на удивление быстро, но... Лучше бы она горевала, нежели пребывала в таком состоянии. Уже взрослой Джейн было больно смотреть на одинокую мать, поэтому она переехала к ней в дом номер двадцать семь, вместе со своими двумя детьми, Маргарет и Китом, чтобы хоть как-то приободрить Венди. К счастью, это действительно сработало, миссис Эртон стала гораздо чаще улыбаться, проводить время с внуками и дочерью, женский досуг вроде вязания, готовки и прочего снова заняли ее. Мирское, но такое настоящее, приносящее облегчение счастье. Не только воспоминания о муже держали Венди, но и дух детства, то самое окно в ее некогда детской комнате будило женщину посреди ночи, заставляя смотреть в него, мало ли, промелькнет ли там пиратский корабль, или звенящий, словно колокольчик, огонек и рыжий парнишка, смеющийся или кукарекающий в своей любимой манере. Венди давно не вспоминала о Питере, но он ожил в ее памяти вместе с историями, которые она рассказывала своим внукам и... Робби. Тут мы и добрались до ответа на вопрос, зачем же, собственно, Линда направляется к ним? Робби был лучшим другом Кита, а заодно и Мэгги, и поэтому был частым гостем в доме Дарлингов. Простите, никак не привыкну к новой фамилии, все-таки, для меня он все еще дом семьи Дарлинг. Подойдя к аккуратно выложенной каменной дорожке, ведущей к двери, Гейт проверила содержимое почтового ящика, чтобы попутно отдать письма или счета Венди или Джейн, механически поправляя ныне модную короткую юбку и растрепавшиеся от ветерка волосы. Девушка два раза нажала на кнопку звонка, и вскоре ей открыла высокая русая девочка лет двенадцати, с голубыми, как у мамы, глазами. Взгляд ее лишь на мгновение показался Линде растерянным, но тут же стал задорным: — Полундра! Она вернулась! — крикнула Мэгги и пулей понеслась в соседнюю комнату, где, как не трудно догадаться, играли дети. — Ей не удастся потопить наш корабль! — Гейт узнала голос брата и как только прошла в коридор, заметила в дверном проеме что-то вроде бардака на диване, однако тут же поняла, что это пиратское судно, сделанное из подушек, простынь и каких-то коробок. В последнее время ей все труднее распознать в этом задуманное, глаз привыкал к другим, менее незаурядным вещам, хотя совсем недавно и она строила подобные корабли или хижины. Кит перематывал внушительный моток веревки, а Маргарет готовила самодельные сабли. Сам Роберт гордо стоял в треуголке и держал стальной крюк в правой руке, не помогая «своим подчиненным». — Я не топить пришла, — опровергла Лин, подойдя к ним ближе. — А где Пэн? От кого вы защищаетесь? — Мы... — немного растерялся мальчик, явно задумываясь. — Мы от всего защищаемся! — мигом нашелся Кит, убирая темную и уже отросшую прямую челку. — Да! — в один голос подтвердили Мэгги и Робби. — Ну... — протянула Гейт, медленно приближаясь к «кораблю» и пытливо на них смотря, — .... Наверное, в особенности от крокодила, — она не очень громко, но отчетливо начала «тикать». — О, нет, нет, нет! — закричал Робби, отдаляясь от сестры и прячась за спину Кита, — стреляйте, не стойте! — Кэп, у нас нет пушек, — пожала уже улыбающаяся Маргарет. — Тик-так, капитан, — с победной интонацией сказала Линда и, схватив брата, начала его щекотать. — Все, хватит, хватит, прошу! — сквозь смех взмолился Робби, всеми силами отбиваясь от нее. — Спасите, кто-нибудь! — Снимем шляпы, минута молчания. Почтим же память капитана Джэза Крюка, — низко склонил голову Кит, Мэгги сняла невидимый – в воображении девочки это была красивая розовая шляпа с пером и широкими полями – головной убор и тоже опустила голову в глубоком кивке. — Я еще не умер, вы!... — возмутился Гейт, у которого уже не было сил смеяться, и, утерев слезы, он все же освободился из объятий сестры, упав при этом на диван. — На этом, пожалуй, закончим, — Линда положила руки на талию и осмотрела ребят, — допустим, Крюку и его команде удалось прогнать крокодила. Но на сегодня все, крокодил превращается в Линду, а капитан в Робби, и они идут домой, — девушка потянула мальчика за руку, подхватывая подмышки, пытаясь поднять. — Нееет! — замычали дети и подбежали к Гейт. — Можно нам еще немножко времени? Ну пожалуйста? — Кит подергал ее за рукав полушубка, который она все еще не сняла. — Хотя бы еще минуточку! — Маргарет умоляюще взглянула на Лин. — Нет, думаю, хватит с вас игр, вы были вместе почти весь день, — чуть нахмурилась Гейт, темно-зеленые глаза сщурились, — поди весь день играли. Кстати, где вы достали такой крюк? — ее взгляд упал на железку, валяющуюся на другом конце дивана. — Нашли на какой-то стройке. Это не важно! — тут же ответил Робби, — Можно нам посмотреть телевизор? Всего пять минут, ну, сестренка! Линда задумалась. Этого вида развлечений ее младший брат всегда был лишен. Там, где они жили сейчас, не было ничего подобного, и телевизор он смотрел только в то время пока стоял у витрины магазина, изредка в гостях. Оценивая свои перспективы воспользоваться их ванной (со временем Линда, не будучи такой уж леди, все внимательнее относилась к тому, как от нее пахнет, особенно после двух смен подряд и спонтанных гуляний в компании странствующих, выходящих из моды битников), еще секунду помолчав, она уточнила: — Пять минут? — Да, да, да! — хором ответили все трое. Иногда она поражалась этой их способности, растеряв ее будто неделю назад. — Тогда, ладно. Я поднимусь к миссис Эртон, а вы тихо посидите и посмотрите телевизор, пока не придет Джейн. — Ты лучшая! — воскликнул Гейт, не вкладывая в это больше, чем рядовую благодарность, метнулся к очень большому темному ящику со светло-серым экраном и включил его. — Мама еще не скоро вернется, — сказала Мэгги, — она сегодня допоздна работает. — Это я так... — махнула рукой Лин. — Вы-то смотрите сколько хотите, а ему нельзя. Нам действительно скоро пора, — она поджала губы, косясь на настенные часы в деревянной оправе. — Вы обедали? — прожив опыт бессистемного питания во всей красе, Линда никогда не преминула бы возможностью поесть за чужой счет, в частности это касалось Робби и только по настоянию их «благодетелей», но в обратном случае она делало все, чтобы ее брат не остался голодным, а круг ее хитростей вырастал вплоть до краж или обмана: почти безобидного, игривого, на грани с детскостью, приближающегося скорее к женской уловке, чего ее брат не знал, да и не хотел знать. — Да. Кит вместе с сестрой присоединились к Робби, в то время как Линда тихо поднялась на второй этаж. В сравнении с первым, он был словно необитаемым: все кремовые двери закрыты, светильники выключены, а в окно не бьет ни один лучик света. Гейт называла такую светлоту «мертвой»: вроде ясно, но так безжизненно и бело, что никак не освящает дом, только омывает его прозрачной болезненностью. В конце коридора дверь приоткрыта, без сомнений, Венди была там. Линда довольно неспешно подошла к дверному косяку и почему-то остановилась, будто прислушивалась. Ей не хотелось тревожить женщину понапрасну, однако прийти в дом и не поздороваться с хозяйкой было жутко неэтично. По крайней мере, она не видела ни одного британского фильма, где даже самые отпетые негодяи были невежливы. Негромко постучав, девушка аккуратно заглянула за дверь, так, что был виден только кончик ее малость вздернутого носа, и спросила: — Миссис Эртон, можно войти? — Линда? Да, входи, — ответил очень приятный низковатый голос. Венди потеряла счет времени за очередной книгой, ведь проведя весь день в постели будешь считать минуты, нужно было как-то занять себя. — Когда ты пришла? Прости, что не встретила. — Буквально десять минут назад, — непроизвольно оглянулась Гейт и вошла, прикрывая за собой дверь, — Что с Вами? Как себя чувствуете? — Со мной все в порядке, спасибо. Чуть-чуть давление подскочило, ничего серьезного, — женщина отложила книгу на прикроватный столик и посмотрела на Лин. — Выглядишь чудесно. На улице холодно? — ее немного удивило то, что она была в полушубке. — Не очень, просто у меня нет другой верхней одежды, — пожала плечами она, — лучше в тепле, нежели в холоде, так что... — Я же говорила, если Вам что-то понадобится, обращайтесь, — утомлённо протянула Венди, смотря на собеседницу исподлобья. Она очень часто затрагивала тему о том, как живут эти двое и не уставала предлагать помощь, пару раз серьёзно спрашивала, не переедут ли они к ним. И Венди, и Джейн не понимали, как дети могут жить в одиночестве, да еще в таких нестабильных условиях. Самые настоящие потерянные дети, и не нужно было летать в Неверленд, их полно и здесь. Впрочем, Линда внушала доверие с каждым днем, давно превратившись в то, что в детстве Венди называли «женщиной». Только этого было мало, по крайней мере, для Лондона. — Нет-нет, все отлично, — запротестовала девушка, помахав кистями рук. — Сегодня я устроилась на еще одну работу. Очень хорошую. Робби понравится. — Где? — В театре, — дабы окончательно успокоить миссис Эртон, Лин добавила: — Там хорошо платят. Венди лишь протяжно вздохнула и отвела взгляд к окну. Девушка все не переставала удивляться этой женщине; такая забота об отчасти посторонних людях была свойственна далеко не всем. Несколько дней назад миссис Эртон осторожно поинтересовалась, не примкнула ли Линда к все разраставшемуся движению хиппи, явно беспокоясь о ее младшем брате, и девушке хватило ума это понять. «Мы не ходим митинговать, не беспокойтесь. А так, мне кажется, мы всегда были хиппи», — шутила Линда об их образе жизни, зная предмет опасений, но опуская, чуть скрывая его. Ее не в чем винить, Гейт никогда не оправдывалась перед взрослыми, и лгать им не было повода. Когда нет взрослых, не нужно и лгать. В свою очередь Гейт старалась помогать Джейн чем может и заботиться о Венди в нужное время. Линда стала кем-то вроде Нэны, разве что человеком. Еще одну собаку они были не в силах завести, никто не говорил, почему, однако каждый сам по себе знал. Девушка по мере возможностей сидела с детьми, ей было также интересно и с миссис Эртон. Эта женщина восхищала ее во всех отношениях; она была добра и красива не по годам, ни еле заметная седина, ни морщинки не могли ее испортить, истории, что она рассказывала трогали, даже если Лин не всегда в них верила. Она была бы и рада поверить в мальчика из Неверленда, пиратов и индейцев, но порой не могла, отвлекалась на объявления о поисках манекенщиц в Бибу, затопления соседей сверху, свидания и разгоняющих ее сверстников полицейских. С верой справлялся Робби, за них двоих; он-то верил каждому слову Венди, и с каждым днем желал все больше, что бы его забрал Питер Пэн в свою страну, хоть ненадолго. — Вам сделать чай?... — спросила Линда, запуская руки в глубокие карманы и нащупывая письма, чуть небрежно сложенные. — Да, будь добра, — кивнула она. — И еще у меня для вас письма, — Гейт подошла к кровати и протянула пару-тройку конвертов ей в руки. Венди надела очки-половинки в тонкой оправе и начала их пристрастно рассматривать. — Спасибо. Смотри-ка, письмо от Дэнни, — женщина тепло улыбнулась белоснежному письму, что написал ее младший сын. — Давно ничего от него не получала. Очень много путешествует. — Обычно у путешественников мало свободного времени, — завела руки за спину девушка, силясь закурить; не в этом доме. — Ну, и на том спасибо, — Венди бережливо отложила конверты и сдвинула очки к носу. — Как там ребята? Надо бы к ним спуститься... — Играли, когда я пришла. На этот раз я была крокодилом, — Лин шутливо повела плечами, чем вызвала у женщины улыбку. Однако у нее самой были не самые радужные воспоминания, связанные с этим существом. Древний как само время крокодил, его, пожалуй, не только Крюк боялся, но и все те, кому дорога жизнь. Но что для детей есть крокодил? Часть истории. Сейчас и время такое: истории воспринимаются по-другому, не то что раньше. Теперь их можно прочесть и на упаковке хлопьев. — Честно говоря, на крокодила ты не тянешь. Быть может, на кого-то посимпатичнее. — Робби спит и видит ваши рассказы, все уши мне скоро прожужжит. Так... Сюда прилетал Питер? — Линда посмотрела в то самое окно, к которому постоянно поворачивалась Венди. Эта комната когда-то послужила началом той истории, которой мы с вами знаем. Конечно, помещение не раз переделывали, но магия и воспоминания, что хранил этот, казалось, простой проем в стене дома, все еще были здесь. Скажу по секрету, Питер не так давно был у этого окна, но прилетел он не на очередную сказку. Венди спала тогда, и он ее не разбудил, несмотря на то, что очень хотел. Он ненавидел старость, но Венди прощал ее, словно какую-то провинность. Что для него время? То, что отмеряют тикающие приборы, так пугающие его заклятого врага. Не более, чем шутка. Но чем чаще он смотрел на ту самую Венди, которую когда-то привел в Неверленд и, без сомнений, полюбил, тем больше понимал, как же грустно быть взрослым. Питер быстро забывал. Обиды, какие-то события, людей. Однако ее все еще помнит, каждый день пытается не забыть, выбрасывая другие воспоминания. Для него это как коробка с пуговицами: неподходящие можно выбросить, они не нужны, оставить лишь те, что подходят к одежде, те, что симпатичны глазу или дороги сердцу. — Это правда? — нетребовательно, но надеясь, что между ними Венди признается ей как взрослой, добавила Гейт. — Знаешь... — задумчиво сказала миссис Эртон, — порой я думаю, что этого не было, но... С другой стороны, мог ли присниться один и тот же сон мне и моим братьям разом? Все останавливается на вере. Я верю, потому что хочу. Потому, что знаю. Линда не знала, как отнестись к ее словам. Нет, она ни за что не подумает, что она лжет, нет-нет. Но врать и придумывать разные вещи, правда? Для Линды это будет вопрос без ответа, до сих пор сложно увидеть разницу. Она уже не ребенок, ей не положено верить в такие вещи, но даже на пороге восемнадцатилетия она любила выдумки и сказки, не считала их глупыми небылицами, просто наслаждалась. Возможно, это была единственная сверкающая нить, связывающая ее с миром детства. Заварив чай, Лин отнесла его миссис Эртон, и вскоре они вместе с братом ушли, пообещав прийти, когда выдастся свободный день. Естественно, это касалось преимущественно девушки, ибо Робби не то что не работал, он даже не посещал никакую школу. Поначалу Линду это не сильно беспокоило, только когда вопросы от его сверстников начинали возрастать, а за ними и аналогичные от их родителей: неловкость и растерянность вынуждали врать, что, мол, сироты, но они справляются, а новая концепция мира с тысячей возможностей помогает им в этом, истеблишмент падал, рассыпался в песок, и концепция полноценной семьи не влияла на их будущее. Девушке так же повезло в своем прикрытии, что выглядела она старше своих лет, и особо подслеповатые любители совать нос не в свое дело принимали ее за мать Робби: кривоватую, беззаботную, но все же мать. В такие моменты в голову Гейт просачивались эти зловредные, но не бессмысленные лозунги, что брат жить ребенком дальше не может, рано или поздно придется взяться за ум и стать мужчиной, который, надо полагать, обзаведётся семьей, о ней придется заботиться и нести за нее ответственность. Бог с ней, с ответственностью, его ничто по-настоящему не увлекало, кроме их настолько разросшегося воображаемого мира, что Линда опасалась за печальный исход. Он, как мальчик внимательный, чувствовал неладное со своей стороны, сестра по естественным, для него презренным причинам отдалялась от него: ее одежда стала все больше отличаться от его, все больше предметов неясного, «девчоночьего» назначения стали появляться в их доме, Робби был готов поспорить, что если бы не эта злосчастная помада или странная кружевная портупея, которую она вдруг начала надевать на грудь, чаще бывала бы с ним, играя в прятки или ловя бабочек. Проскальзывало ревностное, колючее где-то за ухом чувство измены к новым друзьям, старше него, на его вкус, ничем выдающимся не занимающимся. Он был слишком юн, чтобы отличить обиду от праведного гнева, предпочитая не столько дуться на сестру, сколько злиться. Жили Гейты не абы где, а на Риджент в Сохо, в шаговой доступности от любимой Линдой Карнэби-стрит, куда та сбегала к приятельницам, работающим в местных бутиках, изредка беря с собой Робби, дабы он раскладывал разноцветные украшения по стендам (приходилось говорить, что это пиратские драгоценности, на которые здесь приманивали местных нимф). В этом им повезло, но если пройти прямо к их дому, можно отклонить свои слова об удачливости расположения их жилья. Многие здания были не до конца отремонтированы, однако люди там все еще жили, предпочитая обживать некогда богемный район своими силами. В таких многоэтажках, как правило, присутствовали три или четыре хозяйки, у которых сдавались от двух до пяти помещений на этаже, что подходило всем скитальцам-интеллектуалам, компаниям студентов, пропащим безработным и таким особенным детям, как эти двое. Когда пятнадцатилетняя Линда пришла сюда, ведя за руку семилетнего Роберта и держа две сумки с вещами, никто не задал ни одного вопроса. Бренда Селт – так звали ту, у кого Гейт выпросила комнату за максимально низкую оплату за месяц – кого в их время только не увидишь Мысль о том, что они беглецы и, возможно, вернутся домой, отпала, ибо жили они здесь спокойно уже который год. Впрочем, какая разница, кто живет в пустой необжитой комнате, если это, конечно, не маньяк, не пьяница или, того хуже, наркоман, толкающий билеты на концерты и еще что незаконное? Линда поднялась на четвертый этаж и, пройдясь по скрипучему полу их расписанной комнаты с неотодранными до конца обоями, открыла одно-единственное окно. Комната тут же заполнилась запахом бензина, лака для волос, спичек и уже надоевшей мелодией, исходящей из музыкального магазина напротив. Лондон не замолкал, то звеня бутылками, то гремя моторами, горластыми песнями и постукиванием каблуков, у него всегда было что рассказать: лучшее десятилетие для тех, кто умел его слушать. Оглядев улицу и балконы соседнего дома, Гейт выудила из кармана сигареты и закурила. Это, как ни прискорбно, единственное, что осталось с последней зарплаты. — Ты точно не голоден? — спросила она, подходя к холодильнику в левом углу комнаты. Тут все было практически так же, как в большинстве фильмов Чарли Чаплина; в жизни он был богаче всех, но на кинопленке всегда запечатлена одна единственная комната, которая являлась и спальней, и кухней, и ванной одновременно. — Нет, не особо, — как-то хмуро отозвался мальчик и повалился на кровать. — Что с настроением? — с не шибким пристрастием поинтересовалась Лин, молниеносно подлетая к здоровенному темному шкафу, разделенному внутри на две части: в одной половине висели ее вещи, в другой – Роберта. — Пока шли ты заметно погрустнел. Если ты хотел зайти в тот магазин у Гайд-парка, то я туда больше не пойду, мы ходим туда каждый день целый месяц. — Почему Мэгги и Киту можно играть сколько угодно, а мне нужно каждый раз возвращаться и читать дурацкие книги, которые ты крадешь из библиотеки? — Робби немного яростно открыл еще недавно начатого Оливера Твиста. Он знал, что если Линда настаивает на его возвращении домой, то остаток дня он будет что-то читать по ее велению, а она, возможно, уйдет куда-то до вечера. Гейт всегда хотел попробовать обмануть сестру, однако не решался, ведь... Она лишь притворяется взрослой, она все еще ребенок, не нужно обманывать того, с кем заодно. Тем не менее, сейчас досада вот-вот пойдет носом. — Робби, пойми наконец, что не ты один делаешь то, что не хочешь, но то, что надо, — наставляла его Лин в который раз, выдыхая очередную порцию дыма и параллельно примеряя сшитое на скорую руку из ничтожного куска желтой материи платье. Сегодня вечером она планировала пойти с подругой на танцы, где по достоверным слухам можно встретить Донована или кого-то из Кинкс, — и Кит, и Мэгги читают книги, делают домашнюю работу, и в отличии от тебя, — на последнем словосочетании она сделала настойчивый, как требовательная училка, акцент, — ходят в школу. Я тебя не заставляю каждый день сидеть в школе до обеда, но читать ты обязан. Все должны это уметь. — Кто бы говорил! — не своим голосом воскликнул Робби, вскочив на кровати. — Ты, например, вслух ни строчки прочитать не можешь! А еще ты всегда говоришь мне, как себя вести, а сама-то?!... — Так, прекрати! — попыталась осадить его Линда, давясь дымом и захлопывая шкаф. — Не тебе делать мне замечания! — И не тебе делать их мне! — А кому? Я уже взрослая, мне надо и тебя научить чему-то. — Да ты только стоишь из себя взрослую, как мы и договорились! Только я не дам тебе использовать это против меня, — чуть тише добавил Робби и снова лег, смяв под собой горчичного цвета покрывало. — Ты не крокодил, ты Крюк, старая зануда, — детская ярость, безграничное и пустое желание задеть задребезжали в понуром голосе, что не дало нужного эффекта. Если бы его так «оскорбили», он был вне себя, но для Линды ничего возмутительного в его обзывательстве не было. Как бы девушке хотелось переубедить его, сказать наконец, что все это уже не игра, что она действительно повзрослела, и пора бы ему сделать то же самое. В их положении опасно оставаться детьми так долго, как могут себе позволить дети в обычных семьях. Беда была глубже: комфортный естественный эгоизм детей порой пускает такое корневище, что никакими доводами его не выкорчевать. Молить мальчика о взаимопомощи было поздно, этому Линда его не учила, ибо не понимала ее значимость сама. Может, не такая уж она и взрослая. — Роберт, чтение пойдет тебе на пользу, это ради твоего же блага. Когда ты вырастешь... — как можно спокойнее говорила Гейт, туша сигарету в раковине. — Может я не хочу расти?! Мне все это не нужно! — он со злости отшвырнул от себя книжку и капризно скрестил руки на груди. Он испугался, что и его глаза могут покраснеть от гнева, поэтому поспешил их опустить. — Придется! Так устроен мир! Посмотри вокруг, — девушка резко развернулась и испытывающе посмотрела на брата, давлея над ним всей своей фигурой. — Скакать индейцем и драться на палках не поможет тебе в жизни. Люди взрослеют! — А вот Питер не взрослеет и живет прекрасно, — мальчик не кричал, но говорил достаточно громко и даже гневно, чем начал больше злить Линду. — Питера Пэна нет, его придумала Венди, как ты еще не понял! А если такой и был, то он просто противился как ты, но сейчас он наверняка взрослый. — Нет, — сухо ответил брат, отворачиваясь от сестры. Безусловно, он ей не верил, может, в силу своего желания остаться ребёнком, или просто из принципа. — Ты не сделаешь из меня взрослого, Линда. — Поиграли, и хватит. — Да пошла ты, — ослепленная шоком от несвойственного брату ругательства, Линда, охнув, ударила его по лицу, пошатнувшись от сделанного. Перехватив свое запястье с горящей не то от пощечины, не то от стыда и гнева ладонью, девушка сбивчиво выдохнула, защищая скорее себя, разворачиваясь и выбегая из комнаты, оставляя утеревшего слезы обиды Роберта одного. Она и вправду Крюк; разозлилась на дерзкого, глупого мальчишку, требуя от него слишком многого. Десять минут спустя Гейт, продышавшись, вернулась, и до вечера они не разговаривали, что очень тугая тишина связала их обоих, и по старшинству, дабы не бросать брата в таком настроении, Линда обняла его, повалив на кровать, проговаривая виноватое «Я тухлая камбала», и ей даже показалось, что тот оттаял, особенно когда она пообещала вывезти его в Кардифф на выходных. Робби был очень любезен с ней до тех пор, пока она не ушла с обещанием, что не будет гулять допоздна и принесет ему что-нибудь вкусного, если он дочитает намеченные три главы. Мальчик лишь состроил беззаботный вид и сказал, что все будет хорошо, как всегда, однако про себя уже давно решил сбежать к друзьям. Все равно, как быстро раскроется этот не самый маленький обман, и что ему будет за это от сестры, лишь бы более не оставаться здесь. Конечно, откуда Линда могла об этом знать, ведь он был так с ней мил, хоть и немного обижен. Дождавшись, когда пройдет около двадцати минут после того, как Гейт закрыла дверь перед уходом, Робби бросился на первый этаж, не позаботившись о том, что его кто-нибудь заметит. У детей чувства гораздо более сильные и неконтролируемые, нежели у старших, и иногда их нельзя уместить в себе, усмирить и запереть во внутренней клетке. Лин исполнила свое обещание и ушла раньше, зашла в магазин и потратила одолженный фунт на печенье, однако брата дома не обнаружила. В первые минуты ее охватил приступ негодования, но затем пришло мягкое смирение, ибо вину перед ним она помнила и признавала. На памяти девушки он сбегал не первый раз, но быстро возвращался, зная о недавно приобретенном сестринском волнении, и все снова становилось на круги своя. Сейчас все обстояло куда серьезнее, чем могла предположить Линда. Роберт намерен попасть в Неверленд, а самое ужасное, что она даже не подозревает об этом.