Смерть в сети: Выживет только никто

Это шутка. Это шутка. Шутка это. Это… лишь шутка. Шутка. Шутка. Это лишь дурацкая шутка. Слова отбивают чечетку в воспаленном мозгу Муны, пока ее легкие содрогаются от быстрого, буквально молниеносного бега сквозь темные улицы города. Босая и раздетая, лишь в домашней футболке и коротеньких шортах, она могла бы нарваться на неприятности в подворотне и закоулке, через которые срезала пути к известному дому, однако Муну сейчас это не волнует. Волнует не это, а совсем другое. Она останавливается, натыкаясь босыми ступнями на что-то металлическое или, наоборот, стеклянное – в свете фонаря и собственной тени она не видит ничего и не хочет даже разбираться. Она переводит дыхание, осматриваясь по сторонам, оглядывая диким невидящим взглядом, полным ненависти ко всему живому и показывающему каждому из безлюдной улицы, что она сама готова убить в эту секунду. Готова убить, и это не будет шуткой. Она различает в тусклом свете фонаря номер дома и, отчаянно решив, что заблудилась, вновь бежит по следу, по духу крови, в который до последнего отчаянно не верит. Дыхание срывается на сип, а кулаки сжимаются до красных полумесяцев в ладони от ногтей, она не смотрит на прохожих, бежит, едва не попадая под машины и плюет, игнорирует все те ругательства, которыми ее осыпают, угрожая еще и кулаком напоследок. Она их оскорбляет, продолжая бежать дальше, заставляет подавиться собственной гордостью и важностью, так «нагло отброшенной какой-то пигалицей». Бежит, не обращая никакого внимания. Муне сейчас важно лишь одно. Она подбегает к такому знакомому дому, переводя дыхание и останавливаясь лишь на мгновение. Всхлипывает, хотя слезы давно уже перестали течь по лицу. Чувствует, как в горле печет, начинает покалывать неприятно, но, сглатывая колкий комок сухости, вновь делает шаг вперед. В ее груди смешиваются эмоции и страхи, перемежаются меж ребер и охватывают плотным кольцом сомнений сердце, заставляя то сбавлять, то прибавлять шаг. Она боится, что это окажется правдой. Она возненавидит Памелу, если это окажется шуткой. Она засмеется облегченно, заплачет, если все это окажется шуткой. Она умрет на месте, если это окажется правдой. Она… Она взбегает по лестнице грязного подъезда до второго этажа, подлетает к знакомой двери и что есть сил ударяет по ней кулаком. Эхо разрезает тишину лестничной клетки многоэтажного дома, однако никто не реагирует. Что-то щелкает внутри Муны, жалко обрывая последние надежды, выжигая в ней все то, что тлело на протяжении быстрых семи минут бега с одного конца города на другой. Она хочет сжаться в комочек, забиться в угол и зарыдать, зареветь навзрыд, забить кулаками по грязному и обшарпанному кафелю, начать себя кусать, бить за то, что не смогла. За то, что не защитила, как обещала ей когда-то давно. - Откройте, пожалуйста! – жалобный вой отталкивается от стенок подъезда и разлетается криком отчаяния, заползая во все щели и не вызывая лишь одной единственной реакции в одной единственно-нужной квартире. Муна вновь ударяет кулаком по двери. - Пожалуйста, хоть кто-нибудь! Хоть мистер Томпсон, который с самого их знакомства ее невзлюбил и в спину говорил, что она «еще развратит нашу Памелу, испортит ее окончательно, и тогда о нормальном образовании можно будет забыть». Мистер Томпсон, который бесил и саму Муну своим старым воспитанием, не рассчитанным на молодых и буйных, опьяненных молодостью и дешевым алкоголем, которому в спину и она показывала языки, не рискуя при сухом взгляде Памелы показать ему желанный средний палец. Хотя бы он. Хотя бы миссис Томпсон. Милая и чудесная миссис Томпсон, строгая и одновременно с этим невероятно добрая женщина, которая по приходу с работы сразу становилась за плиту, угощая уже через пару минут – словно по волшебству – пирожками с наивкуснейшей начинкой или рыбой в кляре. Хотя бы она, которая Муну полюбила, словно дочь, и сетовала нежно и ласково на ее проделки, которую уважала и сама Муна, и которой дарила цветы на всякие женские праздники и годовщину их брака. Хотя бы она! Хотя бы младший брат Памелы. Юное исчадие ада, которое в юношеские годы переплюнет в любви к пьянкам и гулянкам даже саму Муну, и которое бы в нынешние годы испортило милую старшую сестру своим бойким нравом, в котором отступает отец и его доисторический ремень. Хотя бы он! - Хоть кто-нибудь, - она жмурится, оседая около двери. Ее рот кривится в писке и жалобной мольбе, тихой снаружи, но казавшейся Муне такой громкой и такой пронзительной, что всхлип оттого был еще тише. Ее всю колотит, ее бьет мандраж и ужас, страх хватается за сердце, вытряхивает душу и теперь она, будто пустая оболочка, сидит на грязном полу, думая о том, как ее милую и любимую Памелу сняли обнаженной на камеру в чужой квартире и… Последние слова врезаются в мозг, и тело срабатывает намного быстрее, чем до сознания дотягивается дорожка логических рассуждений о последнем месте пребывания Памелы. Она подскакивает с грязного кафеля, сглатывая нервно комок слез, застывший в горле и душащий ее не переставая, утирает одним резким и грубым движением соленые дорожки, ногтями царапая кожу щеки до крови и не замечая этого, и слетает по лестнице вниз. В ее легких буря, в ее голове отчаяние и бурный, неконтролируемый поток мыслей, от которых любой другой смертный задохнулся бы в переизбытке. Ее ноги несут ее из подъезда вон, на пустую и холодную улицу. Ледяной ветер обжигает горячие щеки, остужает и заставляет покрываться корочкой следы от слез, но Муне все равно, она осматривается в поиске нужного дома. Памелы нет и не будет в собственном доме, ведь они… они со Слоу видели ее занавески, ее наклейки на окне и милого Пэммуна, что валялся на подоконнике. Они видели ее, Памелу, обнаженную и снимаемую на камеру, из ее же квартиры, а это значит… Ее глаза, дикие и опьяненные, натыкаются на дом слева, зеркально отраженный от дома Памелы, и видят то, как одно из окон окрашено в светло-красный оттенок недавно запекшейся крови. Ее дурманит, ведет, ноги слабеют, однако сила воли и остатки желания найти Памелу еще хотя бы живой, живой и смеющейся над ее, Муной, состоянием полного шока и забвения, помогает Хант быстрым шагом пойти по грязному асфальту, сквозь бычки и плевки прохожих, не отражаемых в свете фонаря и ее собственной тени. Ее мутит, ее тошнит, немного ведет в сторону. Она шатается, словно пьяная, хватается за ручку подъезда, силясь потянуть ее на себя, чтобы четко удостовериться, что это шутка, и раздать всем нехилых люлей за подобное, но боясь увидеть там совершенно иную картину, от которой она потеряет себя полностью. Она замирает в нерешительности и отчаянии, совершенно не замечая, как чужие руки обхватывают ее поперек талии, а сама она отрывается от асфальта. Девичий крик наполняет улицу, заставляя содрогнуться мимо проходящих людей, обернуться и пойти дальше уже более спешным шагом. - На помощь! – хрипит она, надрываясь и плача, запрокидывая голову и бултыхая ногами в воздухе. Ее душат собственные волосы, взметающиеся от движения, ее легкие горят, а в горле перешит. Она упирается ногами в дверь подъезда, что с каждой минутой, с каждой секундой удаляется от нее, словно последний буек, за который она могла бы уцепиться. Адреналин наполняет ее всю, однако тема страшных ужастиков о том, что он придает больше сил и заставляет открыться новым способностям, превозмогая старые границы, не про Муну. Он не помогает, а только глушит ее, истощая силы и погружая бултыхающиеся ноги словно в воду. Они тяжелеют, опускаются в слабости и покорности, голос надламывается, и переходит с визга на сип. Слезы скатываются градом по ее щекам, а сердце бешено стучит и давит на виски, на воспаленный мозг. Они ее поймали. Их целью, кем бы они ни являлись, была она, и она сама пришла в эту ловушку. Сама в нее попалась из-за Памелы, и теперь ее учесть сравнится с ней. - Муна! – прорезается сквозь завесу мрачных и отчаянных мыслей знакомый голос прямо над ухом. Она плачет, надламывается, но не слышит, уже вяло и без особой энергии качая головой и тянясь ею вверх, надеясь остатками разума, что это разубедит кого бы то ни было позади нее, что не надо этого делать. Ничего не надо с ней делать, пожалуйста. - Муна, - тон становится властным, а вместо того, чтобы оттаскивать ее все дальше и дальше от людских глаз и всяческой помощи, ее ставят на землю, хоть ноги ее и не слушаются. Она опускается на колени, однако чувствует, как те же руки ее поднимают обратно, скользят вверх по телу, задирая ее голову и заставляя смотреть куда-то невидящими, зареванными глазами, в определенную точку. – Муна! Большие пальцы испачканных рук давят на щеки, а голос сквозь завесу прорывается с огромным усилием и надрывом, возвращая все то спокойствие, которое она обычно и ощущала с этим человеком. Душа и сознание подсказывают ей, что Слоу – не маньяк, и что участи Памелы она избежала. - Слоу? – надрывно со всхлипом, она ощущает прохладу вечера, содрогаясь в его руках и ослабевая. Она утыкается ему в грудь носом, обнимая слабыми холодными руками за шею и продолжая плакать, реветь навзрыд, молясь всем несуществующим для нее прежде богам о том, что это оказался все-таки Слоу. - Муна, - она пытается осмотреть ее. Взбудораженный и напуганный. Он не сразу пришел в себя от того, что увидел вместе с Муной на экране ноутбука, не сразу осознал, что надо делать, будучи самым адекватным в данной ситуации, и как только он позвонил в полицию, заметил, что Муны уже в квартире не было. Она выбежала так быстро и молниеносно, что парень не смог поймать ее даже на десятом повороте сквозь закоулки, потеряв где-то на шоссе. Но сейчас она стояла перед ним, истощенная и надломленная, плачущая и беспомощная. Босая и едва одетая. Он осматривал ее с ног до головы, надеясь, что царапина и запекшаяся кровь на ее щеке была не результатом деятельности какой-то шпаны, на которую умудрился нарваться он сам, тем самым полностью потеряв время в гонке за Муной. Нет. Все с ней, помимо психического состояния, в порядке. - Сейчас приедет полиция, и они все узнают, все проверят, - он старается сделать голос более ровным и спокойным, вкрадчивым. Он заглядывает ей в глаза, в эти карие мечущиеся глаза, в которых отражался чистейший страх, поглощающий на подсознательном уровне и его тоже, однако понимает, что выбора иного, кроме как быть сильным и стойким, у него нет. - Нет-нет, - она мотает головой, слыша его, но не слушая. Она вырывается из его рук, пытаясь отстраниться к подъезду, пытаясь вновь провернуть выходку с побегом, но Слоу сильнее, хоть отчетливо и понимает ее желание. – Нет, Слоу, нам надо помочь ей! Мы еще можем помочь ей! Пожалуйста! Она оседает на асфальт, видя, как тот не допускает даже мысли о том, чтобы ее отпустить, но видя, как он ослабевает хватку, чтобы посильнее вцепиться в ее руки и поднять заново на ноги, выскальзывает из его объятий, больно ударяя по коленке, как в детстве. - Муна, мать твою! – не выдерживает Слоу, которому, чтобы ухватиться за вновь убегающую девушку, не хватает миллиметра. Белые испачканные ноги, выгнутая спина и выкрашенные волосы исчезают в подъезде, а парень понимает, что в ее голове не настолько бардак, чтобы проворачивать подобные штуки и вырываться, убегать в четко определенное место. Чертыхнувшись, он бежит следом, напоследок осмотрев темный двор на предмет воющей сирены полиции, которая как обычно запаздывала на долгие и долгие сроки. Муна поднимается на второй этаж, оглядывая закрытые двери и прикидывая в буйном, отказывающемся работать мозгу, зеркальное отражение дома Памелы, чтобы точно определить из какого окна было снято видео. Ее дыхание выравнивается, и пусть ясность не приходит сразу, однако девушка кидается к нужной двери, стоило только вспомнить, как выглядит дом Памелы с улицы. Она хочет по ней ударить, привлечь внимание этих маньяков, обратить весь их гнев на себя, чтобы Памелу можно было спасти, или хотя бы немного отсрочить ее смерть. Которую Муна уже считает за факт и от которой ее ноги все еще подрагивают, а адреналин в голове изживает последние силы, выкручивая девушку наизнанку. Она чувствует ветерок от бегущего Слоу, чувствует, как ее промедление, ее пристальный взгляд на дверь, шатается от резкого захвата ее в плен его руками, однако на его тихий и разъяренный шепот, на его попытку привести ее в чувства, она не обращает никакого внимания. Ее больше привлекает щелочка, что от резкого бега Слоу колыхнула дверь. Дверь… она открыта. - Ты с ума сошла? – тихим шепотом орет он на нее, встряхивая ее, и пытаясь привести в чувства, но видит лишь полное отстранение и сосредоточенность на чем-то другом. – Муна? Он трясет ее уже слабее, после чего поворачивается в ту же сторону, что и она. Нервно сглатывает. Это та самая дверь? Именно здесь это и произошло? - Дверь, - тихо произносит Муна, ощущая, как цепкая хватка на ее плечах спадает, а сам Слоу поворачивается ко входу в страшную и неизвестную квартиру. – Она открыта. Завороженный голос и взгляд. Муна подходит к двери, протягивая руку к ручке, однако Слоу перехватывает ее, отводя за запястье подальше. - Ты что удумала? – он хмурится, судорожно соображая план побега, если люди, изрезавшие Памелу и заставившую их смотреть на это, еще там и ждут их. – Мы дождемся полиции! Не смей… Но она его не слушает. Сжимая губы в тонкую полоску, смотря на него дико, со всей ненавистью, что накопилась за эти минуты молчания и игры в бессмысленные гляделки, она одергивает его руку от себя, с силой толкая дверь так, что та отлетает от стены, возвещая громким звуком всей квартире, что пришли гости. И только перейдя порог, быстро и резко, так уверенно, она все это теряет, вспоминая о том, что могло здесь произойти, и что станет с ней, если она увидит результаты этой работы. Ее вновь трясет. Крупной дрожью; колени подгибаются, а сама Муна уже ожидает, оглядывает прямой коридор на то, как выходит из-за угла огромный бугай в черной одежде и с мешком на голове, приготовивший для них двоих – для мышек, попавшихся в мышеловку, огромный тесак для нарезки мяса. Но через секунду и даже через две никто так и не выходит. Квартира остается такой же молчаливой, как и до их появления, а значит, либо убийцы прячутся по комнатам, занося оружие для одного-единственного удара, которого хватит, чтобы голова слетела с плеч, либо их… все здесь нет. Ее ноги крепчают, а руки сжимаются в кулаки. Тело напрягается, а адреналин, ослаблявший доселе, прибавляет сил и уверенности в неуверенных обстоятельствах. Мысль о том, что Памела жива, вновь воскресает в ее душе, даря убитую горем надежду. Ее все еще трясет, однако сила воли и желание узнать все до мельчайших деталей – пусть и самых ужасных – держат ее на ногах. - Муна, вернись! – тихо кричит на нее Слоу, однако она вновь его не слышит, делая шаг вперед. Такой маленький, но такой уверенный, насколько это было возможно в логове убийц. Второй шаг. Третий. Пол под ее ногами скрипит, возвещая о движении в коридоре, однако на, пускай и тихие, но все же звуки никто не приходит. Мысль о том, что в квартире никого нет, проходится по телу облегчением, сваливая с ног свинец. Она слышит, как Слоу идет следом, недоверчиво все осматривая и не переставая шептать ее имя, взывая к остаткам разума, которые были полностью отключены. Слишком поздно, она идет по наитию. Первая дверь справа; она останавливается, впиваясь взглядом в выкрашенное дерево, не решаясь толкнуть ее, открыть и увидеть в темной или, наоборот, светлой комнате весь тот ужас, что творился на видео, однако сил на это не хватает. Она сжимает кулаки, переводит дыхание, ощущает, как капля холодного пота стекает по виску, а волосы на руках становятся дыбом. Она закрывает глаза, взывая к себе самой, и надеясь, чтоб хотя бы на свои собственные просьбы частичка сознательности к ней вернется. Но Слоу, молящийся на воскрешение ее умершего сознания, вдруг замолкает, осматривая пол, на который Муна не обратила внимание изначально. Пусть двери и были плотно закрытыми, однако полоски света, так ярко окрашивающей комнату, как было видно с улицы, около Хант нет, а значит, что либо эти люди здесь, и они выключили свет, чтобы не привлекать внимание, либо это не та комната, которую хочет видеть Муна. Он осматривает коридор дальше, что через одну комнату загибается вглубь квартиры, но ни капли света не просачивается на пол, и решает, что нужной комнаты здесь нет, и, возможно, она за углом. Слоу видит, как Муна силится открыть дверь, и убивает первую же всплывшую идею о том, чтобы предложить проверить комнаты за углом. Нет, это будет безумством относительно слабой психики Муны, которая, возможно, от этого зрелища пошатнется окончательно. Именно поэтому главной мыслью является найти комнату самому, насколько это возможно оградив от нее Муну до приезда полиции, если таковая вообще собирается приезжать на столь неординарный звонок. Рука машинально достает из кармана телефон. Полиция опаздывает уже минут как на пятнадцать, если не больше. Ладонь Муны опускается на ручку белой двери, ее сила воли побеждает слабость и отчаяние и спокойно, насколько это возможно в данной ситуации, она выдыхает. Хант не бежит на свет – она о нем забыла, а значит, Слоу надо быть осторожнее и быстрее. Муна проходит в полупустую комнату, натыкаясь глазам на окно, в которое светит полная луна, и щурится, пытаясь привыкнуть к темноте. Слоу проходит дальше по коридору, стараясь избегать шумных половиц под ним, и заворачивает за угол, глазами натыкаясь на полоску света, бьющую из-под одной из дверей. Вот оно. Он проходит дальше, вставая прямо напротив двери и нервно сглатывая. Какая-то частичка разума и сознания, адекватности, еще не умершая окончательно, посылает нервную дрожь от того, что даже если там кто-то есть, то ему, Слоу, нечего предоставить в ответ. Он безоружен и наивен, слаб как дитя с пустыми руками. И пусть он ходил на боевые искусства, может помахать ногами и руками, отмахнуться от парочки ударов, но что он сможет сделать против ножа или пистолета? Ничего. Его глаза различают в полумраке какую-то деревяшку и, хватаясь за нее, ставя занозы об нелакированную поверхность, пробует на способность, рассекая воздух и прикидывая, насколько такой штуки хватит. На удара три-четыре. Этого хватит. Его рука падает большой лапой на ручку двери, медленно поворачивая ее и открывая комнату, облепляя себя светом и щурясь от того, что на кухне, судя по первому попавшемуся в глаза фурнитуру и плите, явно светлее, чем из окна могло показаться. Он приоткрывает дверь, боясь, что скрипит в старой и. по всей видимости, давно заброшенной квартире не только пол, но еще и петлицы в дверях, озирается на возможную реакцию Муны и резко застывает в обратном повороте головы. - О господи, - выдыхает он нервно, норовя выпустить деревяшку из пальцев. – Памела… Муна осматривает комнату привыкшими к темноте глазами. Она боится включать свет, однако луны, бьющей из окна с такого нужного ей ракурса вполне хватает, чтобы различить те немногие предметы. Здесь и тумба со старой настолько лампой с абажуром, и какие-то игрушки или мелкие вещи, инструменты, валяющиеся в углу, и матрас у дальней стены, на который навалена куча вещей, настолько дурно пахнущих, что Муне приходится отвернуться, зажав нос и зажмурившись, чтобы не потерять сознание. Пахнет плесенью, затхлостью, но больше всего пахнет… гниющим телом. Она замирает перед этой грудой чего-то наваленного, что, если присмотреться, имеет вполне знакомые очертания человеческого тела, и пятится назад, упираясь спиной в тумбу, на которой от толчка лампа звякнула напоминательно, столкнувшись с чем-то железным неподалеку. Муна нащупывает на старом и пыльном проводе переключатель и нервно сглатывает, силясь различить глазами, порядком уставшими и опухшими от слез, чем может оказаться нечто, напоминающее человека, кроме как реальным человеком, разлагающимся в собственном соку. В ее голове мешаются мысли, ее охватывает паника и истерия от того, что это может быть Памела, сброшенная сюда как ненужная туша, как игрушка, с которой они наигрались, и ставшая теперь ненужной. Она жмурится; внутри нее все содрогается от предположений, но реакция и пальцы, деревянные закоченелые пальцы ее не слушаются, нажимая не переключатель и освещая тусклым светом лампы то, что она так боялась увидеть. Крик девушки разрезает тишину, отскакивая от стенок и наполняя всю квартиру, вылетая сквозь окно на улицу и пугая прохожих. Этого просто не может быть. Это… Слоу не видит ее лица, но однозначно может сказать, что это – Памела. Была Памела. Его тошнит от вида крови, от вида моря, океана, крови, вплеснувшегося в реальности на стены, тумбы, окно, пол и даже задев мощной струей, бившей из артерий, потолка. Его сгибает пополам, он хватается рукой за рот, пытаясь не вывернуть содержимое желудка наизнанку на этот и без того грязный пол, оставляя улики там, где им не имело место быть. Ведь полиция – как знает он и многие другие люди – привязывает даже самые незначительные мелочи к преступлениям, игнорируя всяческие аргументы и доводы. Он чувствует, как его желудок выталкивает содержимое, однако силится удержать это в себе, расслабляясь от рвотного позыва и выпрямляясь в спине, вытирая с подбородка слюну и смотря на то, как обнаженная Памела раскинула свои руки перед окном. Темные волосы облепили спину и выпали вперед. Она висит на раскинутых руках, привязанная толстыми веревками к крюкам по разным стенам комнаты, олицетворяя собой жертвоприношение каким-то слишком дерьмовым и сволочным богам. Дальше кухонного стола и стульев, стоявших у стены, Слоу пройти не мог – весь пол залит кровью. Адамс даже представить себе не мог, как может из человека выйти столько крови при учете того, что в нем всего лишь… Стоп. До него доходит не сразу. Это не шутка. Зрачки расширяются, рот приоткрывается, а до мозга, до его нервной системы только сейчас доходит со слабым щелчком, что все, что он видит – кровь на стенах и на полу, обнаженную Памелу и загаженное кровью окно – все это случилось на самом деле. В самом деле кто-то убил Памелу. И этот кто-то точно знал, кому и куда нужно направить видео для просмотра. «Муна…» - проносится в его голове мельком, но крик девушки из соседней комнаты заставляет дрогнуть и сорваться с места. - Муна! – он хватается за палку сильнее, засаживая под кожу себе еще больше заноз, чем при аккуратном использовании, и влетает в комнату, где Муна, облепленная тусклым светом выключенной ранее лампы смотрит с ужасом и потерей куда-то в угол. Он поворачивает голову, не удерживаясь от крика и не веря своим глазам. Рыжие волосы, светлая кожа, которая сейчас кажется бледно-желтой в свете лампы, покрытая большими наростами и волдырями. Его руки, вывернутые в неестественной позе, закостенели, посинев. Кое-где не хватает пальцев, но со всех остальных сорваны, вырваны с кусками мяса ногти, лунки которых начали гноиться, источая омерзительный запах. Его язык высунулся изо рта, а шея была покрыта царапинами и следами от веревки. Его явно душили, явно пытали. Кое-как натянутая одежда, говорила немыми словами о том, что, возможно, пальцы и шея – не единственное, над чем решили поиздеваться убийцы, и судя по состоянию тела – он здесь давно, а значит… - Если не Пол… - тихо начинает Муна, оборачиваясь к Слоу. – То, кто тогда писал Пэм всю эту неделю? *** Муна сидит под электрическим светом ламп. Поникшая и опустошенная. С грязной головой, руками и босыми ногами, которые она, для большего желания исчезнуть, занять как можно меньше места в этом беспощадном мире, задирает на стул, утыкаясь в пространство между грязными коленками носом, игнорируя запах и наличие бактерий. На комнату, где была Памела, ей взглянуть не дали, однако по выражению лица Слоу, она поняла, что… Она закусывает губу до крови, пытаясь отрезвить собственный разум, что перестал подчиняться всяческим командам и постепенно умирал в черепной коробке. Памела была мертва. Муне было обидно. Обидно за то, что не пришла к ней на помощь, пусть и не знала всего того, что творилось у нее с эти «Полом», который вовсе и не Пол оказался на деле. Обидно за то, что Памела вовремя ей не рассказала обо всем этом, а только в последний день, и то, пару слов. Последний день…это так странно произносить, так странно об этом думать. Ты всегда надеешься, что это – неправда, что будет еще завтра и послезавтра, что вы еще увидитесь, однако суровая реалия подсказывает тебе лишь на задворках сознания, к которым ты не прислушиваешься даже, о том, что все, финита. Муна в это не верила. Муне было обидно, но она не верила, что Пэм могла так с ней поступить. Что Пэм бросила ее одну в этом прогнившем мире, и так просто попалась на удочку каких-то маньяков, а ее, Муну, оставила слепнуть под светом электрических ламп в комнате для допросов в полицейском участке. Муна кусает ногти, ломая один за другим, едва ли не вырывая их с корнем, срывая под мясо, но не останавливается. Так нагло и так эгоистично она поступила с ней, что на злость не оставалось сил. Сил не было ни на что – ни на осознание, ни на слезы. Ни на что вообще, даже жить особо не хотелось в этой появившейся вдруг из ниоткуда пустоте осознания, что тебя стало на половину, на довольно значимую половину, меньше. Давно она не испытывала это ощущения. Быть может, с того самого момента, как они с отцом похоронили маму. Да, странное и старое чувство тоски и скорби вернулось, обволакивая как тело, так и душу почти невесомой, но такой мутной дымкой из крови и печали. Мутной дымкой смерти любимого и дорого сердцу человека. Детектив заходит так быстро и резко, хлопая дверью и швыряя папку с каким-то блокнотом и ручкой с таким грохотом, что Муна все равно не обращает на него никакого внимания. Она пребывает в прострации, в своих мыслях, в маринаде собственных мыслей, постепенно приготавливаясь к тому, что ее вот-вот сейчас зажарят и съедят, но нет. Вместо голодных и жадных, перед ней стоит он – тот, кто вызывал наибольшее отвращение еще неделю назад, и вновь всколыхнул эту волну и желание плюнуть в лицо, желание развернуться и уйти. Детектив мерит ее холодным взглядом, пододвигая скрипящий стул и намеренно шваркая пластиковыми ножками по чистому кафелю, сухо кашляет, призывая всеми возможными и раздражающими звуками к тому, чтобы она, Муна, обратила на него внимание, прекратила наконец сгрызать последние ногти и поговорила с ним, ответив на вопросы, после чего они смогут просто разойтись. Он – по своим делам, она – по своим. Так просто и легко… Если бы не смерть лучшей подруги. Она поднимает голову и взгляд на него только тогда, когда мужчина со всей своей наглостью и беспардонностью высмаркивается в бумажный платок, комкает его и оставляет на столе, вызывая искривление ее губ в отвращении. Он видит, как она реагирует, проводит глазами по бумагам, что до этого он раскидал как деловой человек и профессионал, а значит, можно теперь вести допрос. - Назовите себя? – этот вопрос вызывает на губах Муны усмешку. Она не отвечает, отводя глаза и делая вид, что пребывает в трансе. Он издевается. Краем глаза она видит, как под его бумажками, документами, его важностью и напыщенностью, умещенной в десяти запачканных листах, лежит ее досье с именем, возрастом, датой рождения, весом и всем тем прочим, что интересует детектива, когда он начинает расследование, пытаясь узнать о подозреваемой всю подноготную. - Вы и так знаете, - она тихо отвечает, однако острый слух детектива чует там нотки сарказма, который Муна, даже в столь поганой ситуации, не может спрятать. А поганой ли была ситуация? Детектив прикладывает палец к губам, нагло и жадно впиваясь взглядом в эти покрасневшие и опухшие, отведенные в сторону глаза, в эти губы, искривленные плавно и нежно, в тонкий нос и хмурые брови. Он вглядывается в это отстраненное лицо, ее плечи, тонкую шею, грязные выкрашенные волосы, - последние он комментирует поджатыми губами в знак протеста перед краской для волос. Он высматривает каждый нюанс, каждый изъян в худосочном теле, которое уместилось с ногами на крошечном стуле, и понимает лишь одно: Она его бесит. И не как подозреваемая детектива, а как человек может бесить человека – на подсознательном уровне, позволяя мозгу воссоздать стенку, барьер непонимания и отчуждения, который позволит ему, на каждое ее слово находить либо контр-слово, либо язву и гадкую ухмылку. Морриган думает, что ощущения у нее примерно такие же, а поэтому вновь скрипит стулом, разрезая гадким звуком нежные, не колотые иголкой уши. - И все же, - он вновь кашляет. – Я спрошу у вас еще раз: ваше имя и фамилия? - Муна Хант, родилась седьмого апреля, - она возводит глаза к потолку, сужая губы в трубочку и точно зная, что детектив давно уже знает о том, что родилась она в мае девяносто четвертого года. И что ей двадцать один год, а не… - Мне 19 лет. Рост сто семьдесят два, - она лишь шестьдесят восемь. – А вес... ну, предположим, килограмм пятьдесят. Два, да. Пятьдесят два. Она не смотрит на него, однако, когда решает бросить взгляд лишь на секунду, как назло, сталкивается с ним. Он остается спокоен, будто тирада из лжи его не выдергивает ни на секунду из кокона терпимости к идиотам. - Вы знаете, мисс Хант, что заведомо ложные показания приводят к тому, что детектив, то бишь я, может полностью перестать верить вашим словам? – проницательный взгляд поверх толстых очков, который она игнорирует, отворачиваясь. – И это приведет к тому, что случись что с вами неладное, – как в сказке про волка, например, - вы можете оказаться съеденной заживо без шанса на выживание. Такой тонкий намек о том, что впоследствии вместо Памелы может оказаться она, а он, как напыщенный индюк ей не поможет, доводит Муну до омраченной едкой ухмылки. - Вы и так мне не особо верите, - она пожимает плечами, вновь отводя глаза, а детектив наблюдает за реакцией, которую нормальный человек в скорби и сожалении не выдал бы. А значит, его догадки верны. Вот только не догадывается он, что Муна держится изо всех сил, чтобы не показать детективу глаз, что постепенно, с каждым точечным ударом в спину, заполняются слезами, готовыми скатиться по щекам и выдать ее слабость на всеобщее осмеяние этим поганым детективом. Нет, только не ему. Она не позволит увидеть себя такой. - Что ж, это верно, ибо некоторые данные говорят о том, что вы мне лжете, - он покачивает папкой с досье, а Муна пытается выровнять голос в горле. - Это какие же? Что из того, что я сказала вам неделю назад у себя в доме, относительно того маньяка оказалось ложью? – ей действительно хочется знать. - Вы любите джаз, - настолько простой и очевидный ответ, что Муна фыркает. - Какое это дело имеет к расследованию об убийстве моей лучшей подруги? – она обводит глазами комнату, хлопая часто ресницами и надеясь на то, что слабость голоса в последних словах он не уловил. - Здесь вопросы задаю я, мисс Хант, - но нет, он просто над ней издевается. – Вашу мать похоронили, когда вам было всего десять лет. Это так? - Да ты издеваешься! – она хлопает рукой по столу, вскакивая со стула и обращаясь к тому большому зеркалу, что наверняка не зеркало, а окно, через которое на нее смотрят, словно в цирке на зверушку. – Эй, кто-нибудь, выпустите меня! Она стучит аккуратно по поверхности, надеясь, что стоящие в глазах слезы проникнут в чье-то сознание и пробудят совесть и жалость. Кто угодно, лишь бы не он – не этот противный детективишка, рывшийся в ее нижнем белье. - Это бесполезно – нас никто не слышит, - детектив проводит пальцами по проводу, показывая выключенный из питания штепсель микрофона с какой-то садистической усмешкой. – Сядьте, мисс Хант, и ответьте нормально на вопросы. - Вы нарочно меня подозреваете во всем этом, - она обходит его со стороны, ненавистно глядя на эти большие плечи и ровную спину. – И что бы я вам ни ответила, что бы ни сказала, вы всегда будете против меня. - Да, если вы не ответите на мои вопросы, то мне придется поставить между нами блок и слушать кого-угодно, кроме вас, игнорируя все аргументы и факты относительно вашей невиновности. Это откровенный шантаж, игнорировать и обыграть который Муна не в состоянии, будучи запертой в комнате для допросов в полицейском участке. Она на его поле, безо всяких шансов на победу. Обреченная и обессиленная, она садится на стул рядом с детективом, опуская голову, слабо переводя дух и готовясь к мозговому штурму, и поднимает на него глаза. - Что вы хотите знать? - Ваше имя и фамилию, а также точную дату рождения, - он проговаривает это еще раз, смотря прямо на необходимые ему цифры и даты в папке с ее досье за прожитые годы. Нелогичный детектив. Но логичная сволочь. - Меня зовут Муна Хант, я родилась в Детройте в девяносто пятом, и по окончанию старшей школы переехала сюда для учебы. Поступив, познакомилась с Памелой Томпсон – жертвой преступления, что произошло сегодня вечером, - и все же, собрав силу воли и отчаянное желание вернуть все на дорогу расследования убийства… что-то больно колет в душе от этого слова… она проговаривает последние слова как можно четче. - Это уже больше похоже на правду, - очередной взгляд в бумаги, на которых и без ее слов все расписано. – Расскажите мне, мисс Хант, о событиях сегодняшнего вечера. Что произошло? *** - После того, что случилось неделю назад и вашего отъезда, - Слоу устало растекается по стулу, широко расставляя ноги и смотря на свои руки. Его лицо вытянулось, щеки впали, а под глазами легли тени от усталости и пережитого ужаса. – Я отвез Муну к себе, и ждал пока приедут родители, чтобы начать разбираться в произошедшем. Она видит, что Морриган не записывает, а только слушает, кивая головой куда-то себе. - Не то, чтобы я вам не доверял, - сразу заверяет он, думая, что задел как-то детектива. – Просто у отца есть связи в ФБР или что-то типа того – больший инструментарий мы могли бы задействовать, нежели обычная полиция. Вот. Я забрал ее к себе, и не выпускал никуда, боясь, что что-то случится. Знаете, такое предчувствие, что еще не все кончено, - он смотрит на детектива, скрючивая пальцы на руке около груди, выражая это чувство, но тот не реагирует, и руки Слоу падают обратно на его колени. – Дал ей свой ноутбук и сказал в колледже, что она болеет. Он облизывает губы, переводя дух. Плечи напрягаются, но тут же расслабляются. - Сегодня вечером у нас произошла небольшая ссора, - он умалчивает о битье посуды и криках, скрывая это в растирании шеи. – В ходе которой я предложил ей условия ее, так скажем, «досрочного освобождения». - Условия? – детектив вскидывает брови, но лицо его остается бесстрастным. - Да, что если она предоставит мне доказательства того, что та девушка, которую она видела ранее, жива, то я выпущу ее. - Девушка? - Да, Муна вам не рассказала тогда, да и сам я узнал только после вашего ухода, что до того, неделей раньше, она наткнулась на этого маньяка, под ником «Брианна 88», - детектив чиркает это в блокнот, а Адамс отводит усталые глаза в сторону. - Говорила, что она видела то, как беременную девушку разрезали у нее на глазах. - Она видела, кто? - Не уточняла его или ее внешности, - он вновь трет шею, ощущая, как капля пота неприятно стекает меж лопаток. - Как вы думаете, почему он выбрал именно ее? - Что вы имеете в виду? - Маньяки, обычно выбирают жертв по каким-то определенным критериям, после чего начинаются слежки, угрозы; в вашем случае – кибер-террор, - поясняет детектив спокойно, видя, как на словах про угрозы и слежки парень напрягается. - Нет, понятия не имею, - несколько раз моргнув, отвечает шокированный Слоу. - Хорошо, что было после ссоры? - После ссоры, вернее в ее момент, нам с Муной пришло сообщение с ее аккаунта с предложением посмотреть видео, - его голос начинает дрожать, а облизывать пересыхающие губы он начинает чаще. - Вы ответили на предложение? - Нет, экран замерцал, и мышка сама по себе поехала, кликнув на принятие файла и сама же его открыла. Муна сразу узнала комнату Памелы, вернее даже, ее кусочек, ибо камера была направлена на окно. Потом она начала фокусироваться на окне противоположного дома, приближаться… - Камера дрожала? Ее кто-то держал в руках? Слышали ли вы шум? - Нет, - он теряет связь с реальным миром, звуки становятся глухими, преображаются в дыхание Муны, в еще не остывшую истерику, но уже замершее дыхание от того, как техника сходит с ума, а психопат на том конце компьютера общается сам с собой, но обращается к ним, говорит, что им «понравится». – Мы увидели не сразу, но в окне виднелась фигура Памелы – с ней кто-то был, кто-то сзади перерезал ей горло… - Слоу задыхается, открывает рот, чтобы задать вопрос, но задумывается о том, будет ли это уместно. Будет ли уместно относительно памяти Памелы, спрашивать о том, почему… - Почему она была обнажена? – он моргает, точно зная, что не должен этого спрашивать. - Об этом говорить еще рано, но я считаю, что имел место быть сексуальный контакт. - То есть, - Слоу выдыхает, разрываясь изнутри от непонимания и нарастающей ненависти. Кулаки его сжимаются, а тело напрягается. Стул под ним скрипит, готовый развалиться. – Мало того, что он убил ее, так еще и занялся с ней… - Сексом? Это лишь предположение – эксперты сейчас ищут следы ДНК, и полный отчет у нас будет только после вскрытия, - это было необычно – слышать о своей подруге как о том, кого будут вскрывать, и мышцы на лице Адамса вздрагивают. Он опускает голову, потирая устало лоб. Слишком тяжело с этим жить. Каково же Муне? - Но странно не это, - он силится не фыркнуть от того, что дело все само по себе странное, однако факт был фактом. Даже его что-то удивило. – Странно то, что ни до Альберта, ни до Софии Томпсон мы не можем дозвониться. Телефон ее младшего брата тоже выключен. Машин на стоянке нет, и соседи не знают, где они. - Вы хотите сказать, - нет, у Слоу не хватит духу, чтобы произнести это вслух. - Мы подали в розыск, однако, мое мнение таково, что… надежды мало, - он будто отрезает часть сознания. Такой непроницаемый, холодный, так и говорящий о том, что эта трагедия коснулась только их с Муной, а он тут лишь для того, чтобы высказать свое мнение, и вроде бы найти преступника. Никакого сочувствия. Лишь расчет. Быть может, Муна была права, когда назвала его идиотом и сволочью? - А родители Пола? – он облизывает пересохшие губы, но ощущение, будто кончик языка неприятно разрезается, как от бумаги. – Он же тоже… мертв. - Они были в Канзасе две недели, но уже едут сюда, - он до безобразия раздражающе щелкает ручкой, пытается отвлечься, не думать о своем, но заставляет думать о себе. – По их словам Пол не менялся, и отвечал на все письма своевременно. По скайпу не отвечал, что странно, но в остальном не вызывал подозрений. - На протяжении всех двух недель? – Слоу понимает, что подобного разложения тела, каким они его увидели там, в квартире, не добиваются за день-два. - Да, последняя переписка датирована вчерашним числом. Тело Слоу содрогается от ужасного осознания – они не только убили лучшую подругу Муны, напугали ее до полусмерти, они еще умудрились каким-то образом добраться до контактов семьи Пола, сделать так, чтобы те ни о чем не догадались. Пол не был целью – лишь средством для достижения главного – убийства Памелы. Ее слабостью, которой не преминули воспользоваться, чтобы добиться безоружности. Они знали все про нее и него, от и до, и это было самым страшным. - Думаю, на это мы закончим, спасибо, - голос детектива вызывает перевозбужденный взгляд, полный натянутых нервов. Дыхание Слоу сбито, а в голове туман, не осталось цельных, связных мыслей, кроме одной – самой простой и самой сложной. О Муне они знают все. *** Она выходит с повторного допроса на ватных ногах, абсолютно никакая, падая в его объятия и прижимаясь мокрой щекой к его футболке. Цепляется за ткань негнущимися пальцами, сжимая и натягивая ее, выдыхает тихо, рвано. Глаза почти не видят, а голова – не соображает. Они добираются до дома на полицейской машине под звуки равномерного ее дыхания и редких всхлипов, а когда открывают входную дверь, Муна уносится в их комнату, не раздеваясь и не включая свет. Берет мобильный, сворачиваясь на постели клубком, открывает знакомый диалог и задыхаясь от боли и несправедливости мира, набирает всего три слова. «Пожалуйста, ответь мне». После долгих слез и массы повторений одного и того же, она засыпает от усталости, а внутри Слоу обрывается мир. Внутри что-то гаснет.