волшебники

Ярко светит солнце. Я выхожу из дома пораньше. Таблетки не горчили на вкус, почти не чувствовались на языке. Ярко светит солнце. Я вспоминаю, что сегодня контрольная по истории, но даже не расстраиваюсь. Ярко светит солнце. Набухают почки на деревьях, а после они расцветают изобилием зелени. И мир вокруг, благодаря их цветению, становится похожим на глаза Хаято. Эх, Такеши, вот до чего ты докатился — Кёя ударил бы тебя при первой возможности, сравни ты серый асфальт с его глазами. Даже мысленно. Мне кажется, у него была удивительная способность к телепатии. Замечаю Хаято у входа в школу. Он выглядит немного потрёпанным. — Привет, — не знаю, сколько осталось до звонка, но надеюсь, что времени у нас достаточно, чтобы просто поговорить. — Хм… — Хаято вглядывается в моё лицо так, будто впервые видит. — А… это ты, бейсболист. Он что, не узнал меня? Да нет, узнал. Вот только забыл. Притвориться, что меня это не задевает, сложнее, чем взглянуть в глаза Хаято. Гокудера просто одним своим существованием снижает мою самооценку до уровня плинтуса. — Ты обиделся, что ли? — одноклассник тушит окурок и выкидывает в урну. – Ну, все японцы немножечко похожи и… — Совсем не смешно, — закатываю глаза. — И нет, я не обиделся. — В одном фильме чувак говорил так же, а потом перестрелял всех обидчиков, — Хаято пытается шутить. Не знаю, повторно ли закатывать глаза или честно сказать ему, что в комики ты, Гокудера, не годишься. — Я просто хочу жить. — Не волнуйся, мучить перед расстрелом не буду. — Ну спасибо. Звенит звонок. Мне совсем не хочется идти в тесный класс к людям, которые не отличаются от тумбочек в мебельном магазине. Хаято, наверное, тоже не хочется. — Если хочешь прогулять уроки, то я всегда «за», — почему Гокудера всегда говорит именно то, что нужно? — Господи, придурок, не думай, что я пророк! Все твои эмоции можно прочитать, как книжку. — Но другие не видят, — выдавливаю улыбку. Я всегда думал, что немножечко сложнее. — А я — не другие. Как же ты бесишь! — Хаято цокает языком и несильно толкает меня в плечо. — Не сравнивай меня со своими дружками. Не знаю, что говорить. Ну почему с Гокудерой всё так сложно? Приходится думать над каждым словом, над каждым жестом, над каждой эмоцией. Почему он не может быть таким же, как и вчера? — У меня сегодня важная контрольная по истории. После четвёртого? — Хаято прячет ладони в карманах брюк. — Ты о чём? — О прогуливании. Наши лица вытягиваются одновременно, а после я заливаюсь смехом, пока Гокудера неловко краснеет. — Хаято, — я срываюсь с места и бегу в кабинет своего класса, — ты тупица! — Иди сюда, придурок! — прямо вижу, как блондин неловко пятится и повторно краснеет так сильно, будто кто-то приложил к его бледным щекам бутоны мака. — Да я тебе покажу такого тупицу! Идиот! Врываюсь в класс позже учителя и подозрительно счастливый. — Ямамото-кун, я думал, что ты заболел. — Ташио шепчет на грани слышимости. Ага. Заболел. Был болен всё это время, а после невзначай подхватил инфекцию по имени Хаято. Мне очень весело болеть. — Ямамото-кун, что с тобой? — спрашивает Ташио. — А? — отрываю взгляд от недописанного конспекта. — Ты улыбаешься. — Спасибо, что заметил. Я хожу с улыбкой большую часть своей жизни, вообще-то. — Нет-нет, ты улыбаешься по-настоящему. Как год назад. Смешно. Как год назад. Год назад я был абсолютно нормальным. По крайней мере, мне так казалось, а любовь к Кёе никогда не была чем-то ненормальным или аморальным. В отличие от самого Кёи. Все четыре урока только и думаю о том, как круто может измениться жизнь после одного разговора. Ещё неделю назад я не мог представить, что смогу планировать с Хаято прогуливание уроков. А если бы кто-нибудь месяц назад сказал мне, что я найду кого-то, кто сможет меня заинтересовать, то я рассмеялся бы этому человеку в лицо. Замираю у входа в школу и оглядываюсь по сторонам — никого. Представляю, какой скандал будет, если меня заметят. Отцу непременно позвонят и доложат: «Ваш сын неуправляем!». Или что-то подобное. Не знаю, что обычно говорят родителям в таких ситуациях, ведь я же Ямамото Такеши — идол Средней Намимори. И вот теперь всеобщий кумир будет прогуливать уроки с главным изгоем школы. — О, ты здесь. — Хаято останавливается около меня. — Уже думал, что ты струсил, бейсболист. Но я не буду жалеть ни о единой минуте. — Поехали к океану. — Даже чувствую, как шипит и пенится внутри солёная вода. — На автобусе. Ещё не видел здешних красот. Смеюсь: — Их просто нет. Мы садимся в душный автобус. Хаято не разговаривает, уткнувшись в окно, но делится наушником. Играет классика. А я имён композиторов-то и не знаю. Вот такой неуч, а доучился до выпускного класса. Прикладываю голову к плечу Хаято. Сначала осторожно, боясь, что вспыльчивый блондин отшвырнёт меня на другой конец автобуса, а потом уже всей щекой прижимаюсь к худому плечу. — Не наглеешь? — слышу приглушённый голос Гокудеры. Он говорит будто из другой реальности. Музыка льётся водопадом и не пропускает окружающий мир к моей голове. — Неа, — щурюсь. — Придурок, — Хаято пихает острый локоть мне в бок. И это определённо лучше всего, что я мог себе представить за четыре урока. Это лучше всего, что вообще может человек себе представить. Побережье украшали к какому-то празднику. На улицах поселения вешали бумажные фонарики, открывались лавки, улицы замерли в ожидании наплыва туристов и местных жителей. — Сегодня, вроде, день какого-то бога, — осматриваюсь по сторонам. — Не помню его имени. — Чем ты слушал на религиоведении? — Ну извини, — пожимаю плечами. — А ты знаешь? — Нет. Мы смотрим друг на друга секунды две, а после начинаем смеяться, как будто подхватили смешинку. Чувствую, как краснеет лицо от приступа смеха. Хаято держится за край рубашки. За край моей рубашки. И в его глазах слёзы смеха. Если бы я был художником, то непременно продал эту картину как минимум за тысячу долларов. Иногда я бываю слишком меркантильным, как и все люди. — Будем ждать тысячи японцев и туристов? — Хаято достаёт сигареты трясущимися руками. — Я не люблю людей, — смеюсь. — О боги, твой образ идола рушится на глазах! — Гокудера снова пихает меня в бок, а я не знаю, что делать с неконтролируемыми приступами счастья. Неделю назад я был уверен, что никогда не смогу улыбаться снова так искренне, как сейчас. — Подожди одну секунду! — бегу к лавке с цветами. Продавец смотрит на меня больше снисходительно, чем удивлённо. Покупаю Хаято венок из искусственных белых лилий, на лепестках которых застыли капельки искусственной росы, и с довольным видом надеваю его на пепельную голову. — Я знаю, что молодец. — Иди к чёрту. Если ты думаешь, что это мило, то ты… кхм, не ошибаешься. — Потому что Ямамото Такеши всегда прав, — с довольным лицом иду в сторону пристани. — Потому что Ямамото Такеши идиот. Гокудера Хаято, кстати, тоже редко ошибается. Встречаю океан так, будто не видел родного друга тысячу лет. Бегу по каменному пляжу, вдыхая солёный воздух, чувствуя, как ветер ускользает сквозь пальцы. Всё, что было до этого мгновения, кажется мне далёким и чужим. Ничего не было до этого мгновения, всё было плохим сном. И вот теперь я проснулся. Светит солнце, капли океана застывают на щеках, а город украшается не в честь какого-то божества, а в честь моего пробуждения. Я океан. Я великий потоп. Я муссонный дождь, который смоет ваши раны. Хаято стоит у ограждения и курит. Маленький Хаято, который был похож на космос в убранстве белых лилий и сигарет. Я почувствовал, глядя на него, как сильно люблю мир за то, что существуют такие люди, как Гокудера. — Как пятилетний ребёнок, — блондин закатывает глаза и тушит сигарету о железную балку. Мы садимся прямо на камни. Морской ветер путает пепельные волосы Хаято. Мне кажется, что он сейчас разлетится стаей бабочек и мириадами паутинок, пытаясь покорить океан. Гокудера смотрит на меня. Без злобы, без счастья, без презрения, без намёка на теплоту. Просто смотрит и наблюдает за потоком моих мыслей, пытаясь угадать их по лицу. Ты слышишь меня, Хаято? Я счастлив. Я люблю этот день до Луны и обратно. — У тебя родинка над губой, — сухо произносит блондин. — Её почти не видно, но она есть. — Теперь ты знаешь обо мне чуть больше, чем все остальные, — глупо хихикаю. — Да кому ты нужен, кроме меня? — Хаято фыркает и трёт ладонью глаза. — Хочу запомнить всё это. Всё: океан, ветер, железную балку, твою родинку над губой. — Если ты вдруг забудешь, — пододвигаюсь чуть ближе, — то мы обязательно сюда вернёмся. И всё будет, как и было: океан, ветер, ты и я. — Чувак, мы говорим с тобой сейчас, как в какой-то отвратительной мыльной опере. Перестань! Чувствую, как меня пробирает на смех. Становлюсь, хихикая, на одно колено и беру бледную худую ладонь Хаято в свою. — О прекрасный Гокудера, — уже смеюсь вслух, — согласен ли ты быть со мной до конца своих дней и смотреть на океан, толкая романтические речи? Рука Хаято дёргается. Я чувствую, как она становится влажной от волнения. Его ладонь прохладная, сквозь бледную кожу просвечивают синеватые вены, а одно из колец на большом пальце истёрто. — Иди на хуй, бейсболист, — Гокудера краснеет и пытается сдержать смех. — Это уже брачная ночь! — играю бровями. — Господи, за что ты мне? — Хаято вырывает ладонь из моих объятий, закрывая покрасневшее лицо руками. Я ложусь на прохладные камни и хихикаю до коликов в животе, где, если верить романтикам и легендам, живёт поселение бабочек. Хаято достаёт из сумки губную гармошку и начинает играть. Я слышу, как ветер подхватывает мелодию. Тихая, волшебная, она льётся из страны, где дети никогда не взрослеют, в мою взрослую и почти печальную реальность. Музыка обволакивает меня, словно заточает в воздушную камеру. И я лечу-падаю-лечу прямиком к орбитам планет из детских снов. — Хаято, ты талантлив, — шепчу. И даже не знаю, слышит ли меня одноклассник. — Не больше, чем каждый из нас. Он улыбается одними глазами. Я слышу прибой, и мой Питер Пэн с венком из белых лилий сидит рядом, но мне кажется, что он где-то на другом краю вселенной играет звёздам колыбельные, чтобы те больше не плакали. Планета Маленького Сумасшедшего Бейсболиста внимает этой песне. В космосе нет звука из-за отсутствия кислорода. Но в моём космосе есть прекрасная мелодия, а значит, нет вакуума. А значит, мой космос жив. И неожиданно понимаю, что и это я должен запомнить. Запомнить каждую минисекунду, каждый атом, каждую нотку. Как же не хочется, чтобы что-то терялось из памяти. Как же не хочется, чтобы эти мгновения заканчивались. Хаято, серьёзно, будь со мной вечно. Если бы я делал закладки в книге моей жизни, то я бы обязательно сделал закладку из белых лилий для этих музыкальных страниц. Это лучший день в моей жизни — мы с Хаято сбежали.