Звёзды смотрят вниз

Свет газовых ламп вуалью ниспадал с потолка на зал. В потоке этого света неспешно, преисполненные достоинства, вальсировали пары. Среди них взгляд выхватил Винсента, ведущего в танце очередную девицу. Девица была молоденькой, миниатюрной, и преданно смотрела на Винсента снизу вверх. Она любовалась им, и сегодня он действительно был хорош собой: ювелирные розы, приколотые к груди, отражали свет и при каждом повороте вспыхивали ослепительно-красным цветом. На свою спутницу Винсент смотрел с вежливым интересом, мягко улыбался ей, но то была лишь умелая маска. Ванесса знала эту маску и то, что под ней прячется, как никто другой. Со щелчком сложив веер, Ванесса украдкой потёрла свободной рукой туго затянутую в корсет талию. На ней было тёмно-синее платье с белым передом юбки, корсета и лифа. Рукава плотно охватывали руки до локтя, а от локтя свободно ниспадали; под складками синей ткани виднелась ткань белая. Вырез открывал верхнюю часть груди, отчего Ванесса чувствовала себя неловко, фактически раздетой. — Милая Ванесса! Она обернулась на голос. К ней подошёл Эрнест. Даже в строгом чёрном фраке он выглядел броско — волосы он подвязал лентой в тон глазам, а к груди, подобно Винсенту, приколол брошь из нескольких синих бутонов роз. — Ты ослепительна, — сказал он. Взяв Ванессу за руку, он наклонился и поцеловал кончики её пальцев. — Это чудесное платье придаёт твоему облику зимней свежести. — Отец настоял, — ответила Ванесса. — Пожелал, чтобы перед гостями я выглядела соответствующе моде. — Но ты его не послушала, да? — улыбнулся Эрнест и тронул ниспадающую ткань её рукавов, вышедших из моды лет пятнадцать назад. — Мне всё равно, — сказала Ванесса, раскладывая узорчатый веер. — Если бы ты знал, сколь мучительны тиски корсетов… Если бы хоть один мужчина знал об этом! — Моя очаровательная сестра, женщины созданы для страданий, — ответил Эрнест и, сжав её ладонь, потянул за собой в слаженный механизм вальсирующих людей. Эти слова не пришлись Ванессе по душе. Она любила брата, но ей претили его взгляды и манеры. Он был придирчив к девушкам и ревностно выбирал себе невесту, соответствующую требованиям эпохи. В отношении Ванессы он проявлял определённую долю снисходительности и лишь смеялся над её манерой одеваться, над её страстью к верховой езде или любовью к фехтованию. Лишь когда она обрезала волосы — свои длинные чёрные кудри, — он пришёл в ужас. Потом привык, конечно. Но неизбежно, вскользь и невзначай, демонстрировал своё неодобрение. — Говорят, маркизы прехорошенькие, — проговорил Эрнест, ведя Ванессу в вальсе. Она сосредоточенно считала про себя ритм танца и смотрела под ноги. Ванесса промолчала — снова закружилась голова. Сколь многое она отдала бы за возможность сделать свободный вдох полной грудью! — Хорошо бы Винсент держался от маркиз подальше, — понизив голос, продолжил Эрнест, не обратив внимания на молчание Ванессы. — Его дурная репутация и без того тенью ложится на нашу семью. Не хватало, чтобы он обидел маркиз. — Если хоть одна из наших гостий сочтёт его уловки привлекательными, значит, то лишь её вина, — отрезала Ванесса. Она не понимала женщин, которые смотрели в разноцветные глаза Винсента и видели в них трепет, обожание вместо того, что истинно в них отражалось, — презрения и насмешки. Ванесса всегда чувствовала в нём гнильцу. Он был как яблоко — спелое и красивое, но червивое и невкусное. Оркестр смолк и Эрнест увлёк Ванессу поближе к лестнице, что плавным витком уходила наверх. Перила увивал плющ, а в переплетении стеблей красовались белые лилии. К лестнице вышел отец — высокий и статный, он производил грозное впечатление даже в свои годы. А на вершину лестницы из тёмного дверного проёма ступила девушка — само сияние лунного света. Она была круглолица, невысока ростом, телосложение имела хрупкое, но в свои пятнадцать с лишним лет вполне оформилась, как будущая женщина. У неё были дивные жемчужно-белые с серебристым отливом волосы, собранные в затейливую причёску, — два небрежных узла на голове, от которых локоны свободно ниспадали за спину, свиваясь кольцами. Облачена она была в платье вопиюще-непристойного покроя: из белой струящейся ткани, украшенное золотым шитьём и корсетом, похожим на сплетение металлических колец. Непристойность была в обнажённых плечах, руках и верхней части груди. Пока девушка осторожно спускалась по ступеням, из-под многослойных юбок выглядывали носки белых атласных туфель. Она напряжённо смотрела на собравшихся людей большими голубыми глазами. «И вот это Элли предлагают в жёны?» — подумала Ванесса, глядя, как отец принимает протянутую руку девушки и оборачивается к гостям. Отец представил её принцессой Серенити. Отец подвёл её к Элиоту, вложил в его руку её узкую ладонь. Когда она очутилась столь близко, Ванесса смогла рассмотреть её лучше. Волосы украшал жемчуг и изящная серебряная тиара с бесцветными драгоценными камнями, чьи грани играли на свету. Тонкое запястье охватывал браслет из крупных жемчужин. Ванесса на фоне утончённо-изящной Серенити выглядела, должно быть, неуместной и неловкой. Она не умела грациозно двигаться в платьях и кокетливо смотреть из-под опущенных ресниц. Ко всему прочему, на ней был тяжёлый кринолин, а юбки Серенити плавно обтекали фигуру, даря ей свободу движений. Следом за ней спустились её фрейлины — четыре маркизы, одетые, в отличие от своей принцессы, по последней риверрской моде. Они оказались вполне миловидными девушками. Первую спустившуюся маркизу отец представил как леди Макото Кино, и Ванесса невольно скривилась от резанувшего слух, совершенно немелодичного имени. На мисс Кино было платье из зелёной кисеи с белыми оборками, а свои густые каштановые волосы она украсила белыми розами; несколько волнистых игриво выпущенных из причёски прядей обрамляли лицо. Она была хороша, но слишком высока — на голову выше Серенити — и широка в кости. Второй спускалась леди Ами Мицуно, и Ванесса тут же забыла её имя, едва отец назвал его, — как и имя предыдущей девушки. Её тёмные волосы были тщательно прилизаны и заколоты на затылке, а сама она была в нежно-палевом платье. Ещё на ней были очки в тонкой, почти незаметной оправе. Едва ли у неё плохое зрение с детства; должно быть, много читает. А Эрнест не любил умных женщин. Не подходит. Следующей спустилась леди Рей Хино. От одного только взгляда на неё Ванессу пробрала дрожь. Леди Хино была одета в белое с красным платье, а на шее у неё поблескивал каплевидный гранат, но было что-то в выражении её лица такое, отчего Ванессе хотелось назвать её ведьмой. Взгляд тёмных глаз был неприветлив, колок и холоден; она будто заранее здесь всех ненавидела и презирала. Но у неё были красивые чёрные волосы, и на миг — только на миг! — Ванесса пожалела, что обрезала свои. Должно быть, эта девушка нелюдима и непослушна, такая точно не подойдёт Эрнесту. Последней из маркиз спустилась идеальная кандидатка ему в жёны — леди Минако Айно. В её прозрачно-синих глазах искрилось веселье, на губах играла довольная улыбка, и сама она выглядела очень мило. На спустившихся следом герцогинь Ванесса смотреть не собиралась, но, случайно взглянув в сторону лестницы, замерла, поражённая. Первая герцогиня ничуть её не заинтересовала, в отличие от второй — Харуки Тено. У неё были коротко остриженные светлые, с пшеничным оттенком, волосы — настолько коротко, что открывали уши с поблескивающими в них серьгами. Одета она была в изящную блузу с многослойными рукавами, украшенными оборками и, как у Ванессы, ниспадающими свободными складками. Её талия была затянута в белый корсет, но на ней не было юбок, а вместо них — тёмные брюки. — Это ещё что за полу-женщина? — в сердцах бросил Эрнест. Не сдержавшись, Ванесса возмущённо обернулась к нему. Эрнест состроил виноватое выражение лица, но оставаться подле него больше не хотелось, и Ванесса, придерживая юбки, двинулась прочь. Она торопилась выйти на балкон и вдохнуть вечерней прохлады. Закрыв за собой дверь, Ванесса облокотилась о каменные перила и подставила лицо ветру. Пахло сыростью от прошедшего и теперь собиравшегося обрушиться на землю вновь дождя. Вдалеке полыхнули молнии, прокатился первый, слабый ещё рокот грома. Надвигалась гроза. Тишина — нежная, бархатная, — лопнула вдруг и наполнилась звуками дождя, барабанящего в стёкла. Вокруг диким таинственным цветком распускалась темнота. Доносилась музыка из соседнего зала — тихая, приглушённая, словно отзвук иного мира. Лео приоткрыл окно, впуская в гостевую комнату немного свежего воздуха, а потом вернулся на софу. Фрак он снял и небрежно бросил его на спинку софы. Лео сидел, сжавшись у подлокотника, и ждал, когда боль, дробью в висках вторящая стуку дождя, утихнет. Где-то там остался Элиот — нервный, злой, опасно балансирующий на грани, но Лео не беспокоился за него. Элиот часто бывал бестактным и мог многое наговорить сгоряча, но он не позволит себе нагрубить иностранным гостьям и тем самым уронить и собственное достоинство, и достоинство всей семьи. По крайней мере, хотелось в это верить. Боль не утихала, и Лео, пользуясь долгожданным одиночеством, вытянулся на софе, подложил под голову руку и прикрыл глаза. Хорошо бы вздремнуть, пока бал в самом разгаре. Вот только капризная леди дрёма настойчиво избегала Лео. От стука распахнувшейся двери он подскочил и замер, увидев в проёме принцессу Серенити, напуганную не меньше него. Она держалась рукой за дверной косяк и настороженно смотрела на Лео. А Лео стоял и смотрел на неё, не решаясь первым прервать затянувшуюся паузу. — Простите, — сказала принцесса. — Я вам помешала? Она говорила с сильным акцентом и плохо выговаривала букву «р», приходилось прикладывать усилия для того, чтобы понять сказанное. — Ничуть, — ответил Лео. — Прошу вас, не извиняйтесь. Я просто слуга, сейчас уйду. Комната в вашем распоряжении. Принцесса вдруг широко улыбнулась, а от робкой боязливости не осталось и следа. Она прошла в комнату, прикрыв за собой дверь. — Вы ведь слуга мистера Элиота, верно? — спросила она, садясь на противоположный от Лео край софы. Тот растерянно кивнул, и она указала ему на софу. — Прошу вас, составьте мне компанию. Я очень устала, но мне не по себе одной в этой нагромождённой комнате. «Нагромождённой?» — подумал Лео. Он сел, мимолётно оглядев комнату. Ничего необычного он не приметил. Софа, кресла, столик между ними, всё из массивного резного дерева. — Как вас зовут? — поинтересовалась принцесса. Она сидела, прямая, немного скованная, хотя ей полагалось бы вести себя, как госпожа. Руки, в темноте казавшиеся белыми, как снег, она скромно сложила на коленях. — Мистер Элиот говорил о вас, но… — она звонко рассмеялась. — Я очень плохо запоминаю ваши имена. Они такие неблагозвучные. — Лео. Меня зовут Лео. — Ах, теперь я вспомнила! — она обрадовалась, как ребёнок, а потом покосилась на Лео, улыбнулась лукаво и спросила: — А вы скажете правду о мистере Элиоте, если я попрошу? — Спрашивайте, ваше высочество. Она задумалась, и, поглощённая размышлениями, вдруг расслабилась, словно с неё спали незримые оковы. Лео смотрел на неё и думал: более подходящей невесты для Элиота не отыскать. Принцесса вся будто светилась изнутри мягким белым светом. Она не походила на хилых риверрских барышень, до того туго затянутых в корсеты, что лица их побелели, а губы налились синевой от близкого удушья. Она была полна жизни: ни секунды её тело не находилось без движения, словно ей было трудно усидеть на месте. Вот только выдержит ли она ослепительный, порой изничтожающий солнечный свет Элиота, его буйную натуру, его бурный темперамент, его напористость? Ведь солнце всегда затмевает луну. — Нас сосватали без нашего согласия, — проговорила принцесса. — И мистер Элиот, кажется, этим очень недоволен. Быть может, у него есть кто-то ему близкий? — Нет, — поспешно ответил Лео. Щекам вдруг стало жарко, а перед глазами вспыхнул образ залитого светом свечей Элиота. Он был зол тогда, и злость эта пожаром бушевала на дне его потемневших от гнева глаз. А потом он, как штормовое море, успокоился вдруг, и тучи, затмившие глубокую голубизну его глаз, развеялись. А ещё Лео вспомнил его ладонь у своего лица и лёгкие прикосновения собственных губ к его коже. — Хорошо-о, — протянула принцесса. — Я рада, что не причиню ему… неудобств. — Могу я спросить?.. — О, конечно! — Вы ведь не просто так задали этот вопрос. У вас остался кто-то… близкий вам? Принцесса зарделась. — У нас есть провинция на соседнем острове, Золотое Тысячелетие, — сказала она, опуская глаза в пол и понижая голос, словно вверяла Лео какой-то важный секрет. Он предпочёл бы обойтись без чужих секретов, но слов уже не воротить, сам задал вопрос. — Ею по традиции правят принцы. Я была совсем маленькой, когда мы познакомились с принцем. Но он был поразительным, — голос её стал мечтательным, с придыханием. — А потом поднялось восстание. Была война… страшная… он погиб, — принцесса подняла голову и улыбнулась. — Защищал меня. Восстание подавили, но… Едва ли принцессе не терпелось поделиться своим горем и своей болью с первым попавшимся слугой. Должно быть, она ждала, что Лео расскажет обо всём Элиоту с целью… какой? Чтобы Элиот сменил гнев на милость, пожалел её и стал добр и мягок? Или чтобы знал о бережно хранимом в памяти принцессы образе первой любви; чтобы знал: она не собиралась расставаться с этим образом, а значит, не станет навязываться? — Я бы хотела, чтобы мы с мистером Элиотом стали добрыми друзьями, — сказала принцесса после паузы, подтверждая вторую догадку Лео. — Матушка сказала, что уважение и дружба — залог крепкого брака. Я сначала так испугалась, когда мне сообщили, что собираются выдать за какого-то незнакомца… потом я смирилась и приняла это. А потом увидела мистера Элиота… — она вновь расцвела тёплой улыбкой. — Он кажется хорошим человеком. Это ведь правда? Он действительно такой, я не обманываюсь? — Вы правы, — ответил Лео. Он отвёл от принцессы взгляд — из-за головной боли, давящей на виски и на глаза, её белизна казалась почти стерильной. — Он очень добрый и благородный. — Вы улыбаетесь, — сказала принцесса, и Лео непроизвольно вздрогнул. — Вы говорите о нём с такой теплотой. Ваш голос не может лгать. Я буду счастлива, если мистер Элиот возьмёт меня в жёны и… Она замолчала и отвернулась. «…и поможет забыть о потере?» — закончил за неё Лео. Уж скорее Элиот попросту сожжёт все былые привязанности и болезненные воспоминания, но огнём не болезненным, а очистительным, и в душе не останется ничего, кроме его света. Он заполнит собой всю душу, подчинит себе волю, и это будет казаться естественным, а сам он станет насущным, как дыхание. Выговорившись и получив подтверждение того, что ей всё-таки повезло с будущим супругом, принцесса окончательно расслабилась. Из неё потоком полились слова, она делилась всем: впечатлениями от плавания, от Риверры, от бала и от людей; жаловалась на строгость своих фавориток, рассказывала, как скучает по матушке, которой сильно нездоровилось, и по своим любимым кошкам. — Господин Элиот любит кошек, — обронил Лео. Ему было некомфортно в обществе незнакомых людей, и рядом с принцессой он не мог полноценно расслабиться. — А ещё он любит книги, да? — ответила принцесса и вновь рассмеялась. — Но я такая глупая. Я умею читать, но делаю это очень-очень редко. Наверное, я ему не понравилась из-за того, что я глупая. Но может быть, если он не будет слишком строг, он научит меня получать удовольствие от книг? Едва ли Элиоту достанет терпения учить кого-либо подобным вещам. Но деваться некуда. Захочет умную спутницу жизни — вылепит её сам из податливого теста. В противном случае, если в нём взыграет вдруг упрямство, сам же и будет мучиться. И мучить Лео. Он пытался думать об Элиоте в русле исключительно дружественно-деловых отношений, каковые были между ними всё это время. Лео служил ему и получал жалование. Они не были неприятны друг другу, даже напротив — они стали друзьями. И всё было хорошо. До того проклятого момента, когда Элиот сказал, что ему придётся, возможно, уехать из страны. И Лео испугался. Он никогда не рвался к Элиоту сам, не желал служить у него и уж тем более — становиться его другом, а теперь панически боялся остаться в стороне выброшенным за ненадобностью. Элиот непосредственен, он мог заявить: «Твои услуги мне больше не нужны», и исчезнуть из жизни. Но он попросил Лео уехать с ним. А Лео уже слишком был сбит с толку своим поднявшимся и подкатившим к горлу страхом. Всё, что он мог, — это нести неловкую околесицу. А потом Элиот протянул руку… и всё пошло наперекосяк. — А какие книги любит мистер Элиот? — поинтересовалась принцесса, теребя в руках браслет. — Ему нравятся книги о рыцарстве, — нехотя ответил Лео. Ему вдруг отчаянно захотелось не делить с принцессой этим знанием о вкусах Элиота. Ведь речь шла о книгах, а это была их вотчина, одна на двоих. Но как же это было ребячливо и глупо! — Если пожелаете, я принесу вам какие-нибудь книги, пока вы будете в Риверре. Впрочем, он едва ли захочет расстаться со своей коллекцией и увезёт за море хотя бы часть. — О, у нас такая большая библиотека! Ему понравится! Книги, правда, по большей части на нашем языке, но он ведь выучит его со временем. А ещё у нас есть секции с книгами на других языках, Ами там практически живёт. Она очень умная, почти как мистер Элиот. А может, даже умнее, — шёпотом добавила она и засмеялась. — Как вы думаете, может быть, они подружатся? Она немного похожа на вас — тоже тихая и молчаливая, и носит очки. А мистер Элиот говорил, что вы тоже очень умный. Возможно, и вы с Ами подружитесь. Мистер Элиот ведь возьмёт вас с собой? Она едва не хлопала в ладоши от радости, мол, как здорово я всё придумала! Лео её радости не разделял. Ему стало вдруг горько и противно от себя самого. О чём он думал, когда позволял дотронуться до себя вместо того, чтобы ударить по рукам, развернуться и уйти? Хотелось думать, что Элиот уже забыл о том инциденте, — до сегодняшнего дня они ни разу не упоминали о произошедшем и разговаривали, как обычно. Но Лео знал: ничего Элиот не забыл. Лео ловил на себе его долгие взгляды, но куда чаще заставал его в задумчивости, лишённым прежней живости. Что-то тревожило его, чем-то он был угнетён. Причин, впрочем, было предостаточно даже без участия Лео. — Я так рада, что встретила вас здесь! — сказала принцесса. — Вы очень хороший человек, Лео. Поскорее бы всё случилось. Тогда мы сможем все вместе весело проводить время! Я вам очень благодарна! Думаю, всё это — судьба, не иначе. Она протянула руку, сжала ладонь Лео и замерла. Глаза её испуганно расширились и наполнились слезами, приоткрытые губы задрожали. Потом она одёрнула руку и подскочила с софы. — Нет… — проговорила она. — Неужели вы… почему вы не сказали? Слушали всё, что я вам говорю, а сами… вы обманули меня! Нет! — она не дала Лео и слова вставить. — Молчите. Молчите! Вы чудовище. Все Баскервили чудовища! Вы отвратительны! — она посмотрела на свою ладонь, словно та горела от прикосновения. — Я дотронулась до Глена… отвратительно… — она прижала ладони к лицу и заплакала. Её обнажённые плечи вздрагивали, комната полнилась всхлипами. — Вам стоило бы умереть! Лео поднялся с софы, и принцесса отшатнулась в дальний угол, вжалась в стену, обняла себя руками. На Лео она смотрела с враждебностью и страхом. Подхватив с софы фрак, Лео бросился прочь из комнаты. С грохотом он захлопнул за собой дверь, свернул куда-то в соседний коридор, утопленный в темноте. Свернув ещё раз, он прижался спиной к стене и сполз по ней вниз. Он не понимал толком, что произошло, но определённо нечто отвратительное. «Вам стоило умереть», — сказала принцесса. И Лео живо вспомнил кровь Элиота на руках, монстра над ним и голоса в голове, твердившие: это твоя вина. И если Элиот был светом, то Лео тонул в темноте. Всё, что у Лео было, — это тьма, бескрайняя и безысходная. Он полон этой тьмы, и у него нет права на спасение. — Но это действительно твоя вина. — Только твоя. — Его смерть будет на твоих руках, а она неизбежна. — Прекратите. — И ты не сможешь ничего изменить. — Ты чудовище. — Неправда! — Ты проклят. — Заткнитесь! — Проклят. — Умолкните же! — Проклят! Лео сжал голову руками и уткнулся лицом в подтянутые к груди колени. Темнота навалилась на него со всех сторон; она давила, душила, а голоса рвали и рвали сознание на части, выжимали его досуха, уничтожали.