Creation. Создание

Поклонники! Вы, не щадя похвал, Дивитесь Вавилонским чудесам И баснословной роскоши гробниц

*       Холодные ветра, идущие с моря, омывали промерзлые берега британских земель. Этот остров никогда не хвастался гостеприимством или приветливостью. Замкнутый в своем собственном, скупом на эмоции, мирке, остров продолжал поглощать потоки странных, не всегда приятных, редко ему подходящих людей. Эти маленькие человеческие существа бежали сюда, в поисках новой жизни, а, может, убегали от старой. Тем не менее, невзирая на свою холодность, эта земля принимала их. Принимала в свои черные объятия, укутывая одеялом из гнили, трупных червей и времени. Будь они аристократами самых голубых кровей или последними пьяницами, продавших своих дочерей за бутылку бренди, похороненные в футляре из красного дерева, расписанного на заказ руками самых искусных мастеров или укутанные в холщовое покрывало, и лишенные обуви, в которых их застала смерть. Всех их она принимала с одинаковой заботой.       Но иногда, их отбирали у нее. Это началось совсем недавно, и может было всего лишь очередным веянием человеческой моды. Как долго это продлится? Как скоро ему надоест выкапывать трупы, которые еще совсем недавно она приняла в свое царство теней? Идея, сжигающая молодого аристократа изнутри, побуждала совершать его такие противоестественные вещи. Его яркие глаза, всего несколько месяцев назад излучавшие восторг от окружающего мира, жажду знаний, которую, казалось, невозможно было бы утолить; сейчас эти глаза были заполнены одержимостью, граничащей с безумием. Наверное, именно это безумие привело его и его спутника сюда, на кладбище, под покровом ночи. Юноша, что сопровождал его, искренне считал, что они пришли по науськиванию гениального интеллекта исследователя, поэтому за восхищением, что он испытывал к старшему товарищу, абсолютно не замечал трупный запах и пронизывающий могильный холод, заплетавшийся в его длинные волосы. Они остановились у свежей могилы. - Этот подойдет, - сказал аристократ, - его похоронили только сегодня утром, это большая удача для нас с тобой. - Он же ирландец, Виктор, - поморщился юноша, кивнув на имя на надгробии. Виктор рассмеялся. - Что ж, тогда его печень нам точно не пригодится, - исследователь протянул своему ассистенту лопату, - тем более, стоит ли мне напомнить кем был ты, пока я тебя не нашел, Игорь?       Виктор с напором постучал юноше по спине, не столько подталкивая к могиле, сколько напоминая о чем-то. Игорь принялся за работу, расталкивая стальным языком куски отсыревшей земли. Виктор возвышался над ним, держа в руках теплый фонарь, освещающий их темные фигуры и каменное надгробие.       Игорь с удовольствием выполнял такую грязную работу, не потому что любил копать, и не из желания угодить своему другу. Ему приносило удовольствие отсутствие боли, что раньше вызывала такая работа. Раньше каждое движение ему стоило усилий, даже дышать было больно. Боль приносили и взгляды окружающих людей. Игорь помнил их светлой сахарной толпой, чьи лица так часто искажала гримаса отвращения или презрения, как только их ясные глаза обращались к нему. Иногда, он видел и смех. Ох, как же он хотел смеяться вместе с ними, потешаясь над таким вот уродом. Как он хотел оказаться по другую сторону манежа, поедая яблоки в карамели и вдыхая аромат духов, сидящих рядом барышень, похожих на пирожные. Но все, что у него было это корка черствого хлеба с сыром, да вонючий соломенный настил в конюшне. Он боялся, но иногда мечтал о том, что когда-нибудь кто-то из жеребцов, может быть, Барон, сломает свою деревянную преграду, выскочит из стойла и в порыве, присущей многим молодым коням, горячности, затопчет его насмерть. Но этого так и не произошло. Виктор спас его. Дал новую жизнь, новое тело, одарил его именем. Он дал ему смысл жизни, показал мир, полный невероятных вещей, которые необходимо познать, изучить, препарировать, разбирать и собирать заново. Мир науки.       Могила скрывала простой деревянный гроб из тиса. Без излишеств и резьбы. Игорь поморщился, предвкушая жуткий запах разлагающейся плоти, что таился за этой крышкой. - Этот последний, - Виктор спустился в яму и одобрительно похлопал юношу по плечу, - совсем скоро мы завершим работу, мой друг. Совсем скоро.       Граф улыбался. Его окутывало вдохновение на протяжении многих месяцев. Он находился в странном состоянии безграничного творчества, словно сам Создатель нашептывал ему инструкции. А может, это было искушение Дьявола? Виктор не придавал таким мыслям значения, как и не заботила природа его Музы. Бог, Сатана, Гений, Безумие – это абсолютно неважно, когда он стоит здесь – в чужой могиле, в томительном ожидании, когда его ассистент откроет гроб и явит последние кусочки великого паззла. Человеческого существа.       Мужчина, средних лет, серого, как глина, цвета, худой и высокий. Граф Франкенштейн заворожено изучал каждую деталь свежего трупа. Он наклонился над телом и попытался разжать кулаки, скрещенные на груди. В сухих и длинных, как у старика, пальцах ирландец скрывал белый, нежный платок с вышитыми (явно детской рукой) инициалами: «М. Ф.». Вышивка, наверняка, принадлежала той самой рыжей девочке, что сегодня утром стояла возле могилы и со слезами наблюдала, как деревянный ящик опускается в землю. Ящик должен был остаться там навсегда, съедаемый термитами, а затем червями, и он останется. Но тот, кого он хранил, больше не обретет покой, а уютный тис больше не укроет от нескончаемой суматохи мира живых. Ирландец будет облачен в темное шерстяное полотно, скрывшее до него еще десяток подобных тел, брошен в объятия другого дерева – дуба, из которого сделана старая тачка и окажется в каменных стенах замка на холме, обдуваемого всеми ветрами и первого встречающего проливные дожди.       Игорь разворачивал тело, оставляя его обнаженным на холодном зеркальном столе. Виктор готовил инструменты, стерилизуя и благоговейно поглаживая морозящую сталь. Он размышлял. Он думал о том как, удивительно-причудливо устроен этот мир. Как из малого и незначительного рождается нечто новое. Когда-то он был все лишь двумя разными частичками двух, сведенных волей родителей людей. Так же как его брат Уильям. Но при этом, они были совершено не похожи, являясь уникальными и неповторимыми комбинациями генов. Так же как всего семь нот создают мелодию, также как двадцать шесть букв создают сонеты, также он создавал нечто совершенно новое. Каждая нота была подобрана с тщательностью и любовью, а завершающие аккорды лежали теперь здесь, прямо перед ним, на хирургическом столе. Мозг и сердце.       Во вскрытии тела не может быть ничего изящного или аристократического. Это всегда очень грубая и немного противоестественная работа, вызывающая отторжение у любого здравомыслящего человека. А может узкомыслящего? Потому что Игорь не мог назвать движения рук Виктора грубыми или безобразными. Раздвигая грудную клетку, он делал это с присущей только ему элегантностью – Игорь был заворожен. Он не мог и не хотел скрывать выражение восхищения на своем лице. Юноша знал, что пусть ученный и не смотрит прямо на него, все равно чувствовал это выражение и был польщен, отчего губы Виктора расползались в самодовольной усмешке. Его ладонь, словно маленькую красную птичку, освобожденную из капкана бело-желтых костей, держала мертвое сердце. - Положи в раствор и подготовь его, как обычно, - Виктор протянул мышцу своему ассистенту, а затем подошел к другому краю стола, нависая над головой ирландца. Щеки мужчины впали, отчего его скулы ощущались острее, губы потрескались – все его лицо напоминало высохшую маску. Хотя этой маске было не под силу спрятать за собой когда-то правильные черты лица, удивительно, нечеловечески симметричные. Тело прекрасно сохранилось, не только благодаря свежей смерти, но и холоду, что так ненавистен местным жителям. А Виктор был благодарен британской земле, чей климат иногда напоминал ему об Ингольштадте, об отце, об Уильяме, об Элизабет. Хотя их образы сейчас затуманены и забыты, благодарность Виктора никуда не улетучилась. Холод сделал все для него, для ирландца, для их работы,которая заслуживала эти правильные черты. - Я передумал, Игорь, - произнес граф, - не только мозг, но и вся голова нам подойдет. Он великолепно сохранился. - Но, Виктор… - Конечно, ты прав, некоторые детали придется изменить. Глаза уже никуда не годятся, но у нас есть чем их заменить, ведь так? Игорь переминался с ноги на ногу. - Так? - Да, Виктор.       Юноше не нравилось, когда в такой тонкой работе появлялись резкие перемены. Казалось бы, такие незначительные, но оползни состоят из песчинок.       Коллекция человеческих частей тела, что принадлежала ученому, была воистину странна и огромна. Плавая в растворе, созданным Виктором, они призывно подмигивали Игорю отражениями свечи в его руках. Часть банок они опустошили еще утром, добавляя новых деталей к головоломке. Игорь потянулся за одной из них, той, где игриво дрожали глазные яблоки, когда-то принадлежащие городскому судье. - Не эти, - Игорь вздрогнул от неожиданности, голос Франкенштейна зло отозвался в его ушах, - справа, серо-голубые. Нет, те, что из Эдинбурга.       Нетерпение.       Конечно, помимо глаз, необходимо заменить несколько поврежденных участков кожи, но благо материала хватало. Виктор взял дело в свои руки, не позволяя ассистенту даже приближаться к его паззлу, Игорю оставалось лишь наблюдать за ним. Наблюдать за тяжелым дыханием Виктора, за его полными чистого творчества глазами, как он наносит последние штрихи на нечто, что еще никогда не существовало в природе.       Ночные часы плавают для Игоря в тумане, в то время как Виктор крайне возбужден. Их восприятие происходящего начинает расходиться, как только электрический разряд проходит по Телу. Его конечности неестественно, жутко движутся, словно в судороге. Приглушенный рык и стоны заставляют Игоря вжаться в панель, сковывая первобытным страхом. Виктор цепенеет. Ему кажется, что единственное, что способно шевелиться в его теле – это сердце, что бьется неистово, разрывая грудь изнутри. Существо, выше их обоих, худое, нечеловеческое, приближается к нему. Его длинные пальцы с желтыми и бурыми ногтями сходятся на его горле.       Что же он наделал?