Only silence

      Хванхи целует Донеля, как-то слишком по-настоящему держа за талию, так, словно Сяо хрупкая, но жутко дорогая китайская ваза, когда в дверном проеме кухни появляется Усок с пустым пакетом из под чипсов. Он молчит и лишь громко хлопает дверцей шкафчика, выбрасывая мусор и даже не смотрит на младшего. Донелю стыдно и хочется совсем немного ударить друга, оттолкнуть подальше. Усоку в спину смотреть совсем больно, он гордый, и Донель знает, что ни за что не покажет свою слабость даже ему. Хванхи обеспокоенно трогает кожу на донелевских запястьях. Донель совсем теряет счет часам, дням, а бесконечные секунды разбиваются о надежду. Надежду на то, что Усок хоть раз взглянет в сторону Донеля. Слова застревают в горле, упуская все шансы на то, чтобы попросить прощения. Вот так привычно войдя в усокову комнату, он почти отчаянно молчит о том, что все, что видел старший, совсем не то, чем кажется.       Только Донелю страшно, а на белой футболке остаются разводы розового цвета и целые галактики больной тишины. Донель не приходит больше в комнату Усока и спать ложится слишком рано. Чинху понять не может ничего, а Хванхи стыдливо кусает губы и все так же робко держит донелевские пальцы. Привычная темная комната с большой кроватью пустует с утра до ночи, лишь изредка принимая в свои объятья хозяина. Усок пропадает в комнате для практик, оттачивая все движения, запоминая слова и до хрипоты срывая голос. Донелю стыдно, а ядреные пряди становятся нежно розовыми и постоянно лезут в глаза, а еще мозолят взгляд молчаливому Усоку, у которого желание зарыться в пряди пальцами и потянуть грубо горит огненным цветом злости. Донелю стыдно, но он прячется и тихо скулит в плечо лидера и все равно чувствует мягкие пальцы у себя на плече. Донелю страшно. Страшно даже тогда, когда он пальцами ловит рукав усоковского белого свитера, совсем на миг. И вновь отпускает, пропуская сквозь них мягкий белый ворс.       Его душит одиночество среди всех, но он молчит. А внутри крутит тугим комом тупая боль, о ребра бьется и хочет растворить в себе. Ему по-прежнему страшно, только боль становится привычной. «Ты все не так понял» - как то срывается тихим шепотом с губ, когда Донель остается с Усоком наедине, в большой гостинной и потушенным светом. Слова бьются о стены, о ребра и не доходят до адресата. У Ушина в ушах наушники и более интересный планшет. Он совсем не видит младшего, сжимающего дверной косяк и скрывающегося в усоковской комнате. Он не спит и ждет красноволосого, который не приходит ни в три, ни в пять и Донелю кажется, что у него на пальцах темные пятна вины и липкое чувство пустоты, словно изнутри выгребли все живое. Донелю снится сливочный туман, и он почти задыхается, просыпается, чувствуя на своих губах чуть теплое мимолетное касание чужих тонких пальцев. Щемяще нежное и одинокое, а внутри пустота расцветает розовой галактикой, царапает ребра звездами и рассыпается мириадами крошечных кристаллов фиолетовой пыли. Сяо плачет, утыкаясь в усоковское плечо, и умирает с каждой слезинкой и обнимающими его руками.