***
Джерому тринадцать. И он все чаще ловит себя на том, что не испытывает должных чувств к Лайле. Даже матерью называть ее стало как-то сложнее. Но и абстрагироваться от этого — не легче. Жизнь цирковых артистов — насыщенная штука. Переезды из города в город, громкие выступления и множество довольных лиц по вечерам после представления. Джером частенько бывает на них, наблюдает за номерами, сидя на краю трибун. Он помогает на репетициях, да и сам потихоньку учится некоторым трюкам. Он уже выучил всю программу наизусть, но все равно время от времени приходит посмотреть на акробатов, дрессировщиков и даже клоунов. Когда шоу заканчивается, Джером выходит в центр пустой арены. Осматривается по сторонам, воображая толпу ликующих зрителей. Пока никто не видит — можно. Можно представить себя звездой, можно вообразить, что ты в центре внимания, что кому-то до тебя есть дело. «Миру наплевать на тебя и на всех остальных. Лучше усвоить это сейчас», — так однажды сказал ему слепой провидец Сисеро. Вот уж подбодрил, спасибо. Сказал бы в какой другой день, то ладно. Но нет: посчитал, что именно эти слова были нужны девятилетнему сопляку в день рождения. Однако, хреново то, что старик прав. И Джером злится каждый раз, когда приходится признавать это. Внимания захотел, да? Ну-ну. Джером сидит на улице, на скамейке возле уличного фонаря. Читает книгу, которую должен вернуть в библиотеку завтра днем. Потому что вечером следующего дня их труппа уезжает из города. Направятся прямиком в Метрополис. Возможно, там и осядут на какое-то время. В ноябре их тур заканчивается, и им придется где-нибудь остановиться до следующей весны. Как получится. Джерома, пусть он и был на домашнем обучении, глупым не назовешь. Даже наоборот, что впечатляет. С такой-то семьей… Но кто знает: вдруг, когда станет старше, решится уйти из цирковой общины и добиться чего-то большего. Попытаться стоит, во всяком случае, это точно. Да и сам Джером хочет этого. Была бы возможность — сбежал бы прямо сейчас. Но что-то держит, не дает. Когда тьма окончательно укрывает город, он возвращается в трейлер. Берет из холодильника остатки вчерашнего ужина, разогревает, усаживается за стол. Готовит мамаша неважно, но альтернатив у него нет. Да и когда голодный, уже, знаете ли, как-то все равно, что жрать приходится не какое-нибудь изысканное блюдо. Поэтому Джером кривится, но все равно ест. Не сдохнуть же ему от голода. Не успевает Джером толком передохнуть, как возвращается Лайла. Юноша ничего ей не говорит, лишь косится мимоходом. Да и она тоже особым дружелюбием не пышет. Но пришла трезвая, вот же сюрприз. Хотя, явление, в принципе, не прям уж редкое. Но в основном, увы, Джером видел мамочку в ином состоянии. Так что имеет право удивляться. Они почти не разговаривают. Сидят по разным углам, будто чужие люди. А когда уже совсем поздно, Лайла гонит сына спать. И того так и подрывает огрызнуться в ответ, сказать, что он и сам знает, что пора на боковую. Но молчит. Потому как очередная затрещина или ругательство в его адрес будет не кстати. Джером забирается в кровать, отворачивается к стене. Лайла желает ему добрых снов. Но в ее голосе трудно уловить какую-то искренность. Кажется, что это сказано на автомате, а потому и эмоциональность для этих слов не нужна. И Джерому, в принципе, все равно. Во всяком случае, ему хочется так думать. Внушает себе, что обращать внимание на такие мелочи — глупость. И это ведь правда. Следующим утром Джером собирается в библиотеку, чтобы вернуть взятую там неделю назад книгу, когда Лайла еще спит. Надо бы предупредить об отлучке, понимает Джером. Но не до конца уверен, есть ли в этом смысл. Может, ей и дела нет? — Мам... мам, — он говорит очень тихо. — М-м? — Лайла морщится во сне, не открывая глаз. — Я скоро вернусь, ладно? Она отворачивается от надоедливого сына, и Джером решает больше не пытаться. Можно считать, что он ее предупредил. Тем более, ему кажется, что маме как-то плевать, где шляется ее отродье. И, в общем-то, позже он поймет, что был прав: когда он вернется, Лайла толком и не поинтересуется, где он был. Все, что ее будет волновать — чтобы Джером покормил Шебу. Действительно, змея ведь важнее сына. А если он попытается что-то бросить в ответ, то может услышать нечто вроде: «И не стыдно тебе с матерью пререкаться?» И Джером, подумав об этом, снова спросит себя: почему ему еще и должно быть стыдно?***
К восемнадцати годам все меняются. И Джером Валеска в том числе. И главное его изменение состоит в том, что он окончательно понимает: он ненавидит свою мать. Теперь ему уже не нужна ее забота. Не нужно ее внимание или хотя бы малейший интерес к нему с ее стороны. Нет, нет. Сейчас ему нужно совсем другое: чтобы Лайла отстала от него. Чтобы не докучала и не лезла. Чтобы не строила из себя родительницу, когда это более, чем неуместно. Пусть оставит уже наконец его в покое. Неужели это так трудно? Разве не к этому все шло? Джерому кажется, что он вот-вот сорвется. Он старается держаться изо всех сил, старается не повышать голоса на мать, потому что ее затрещины за это ему уже осточертели. Но это намного труднее, чем кажется. Особенно, когда Лайла сама нарывается на это. Будто бы специально провоцирует его на агрессию. Когда Джером заходит в трейлер, он не чувствует неловкости от представшей ему картины. Но он чувствует отвращение. В иной раз убедил бы себя, что в этом ничего такого: ведь все мы люди, у нас у всех есть физические потребности. Но Джером не впервые застает мать сидящей голой верхом на каком-то мужике. И в этот раз Джером даже, кажется, узнает его — один из артистов их цирка. Но сейчас это не имеет ни малейшего значения. Рыжий выходит прочь. Его воротит от увиденного. Его бесит, что мамаша даже не обратила внимания на вошедшего сына. Джером не знает, почему он злится. Но точно знает, что его достала блядская натура его мамочки. Валеска сидит на холме недалеко от цирка. Ветер ерошит рыжие волосы. Холодные пальцы сцеплены в замок. Взгляд серо-голубых глаз устремлен на огни ночного Готэма. Они здесь уже второй день. Но они приезжали сюда и раньше. И еще будучи ребенком Джером узнал, что у этого города не очень хорошая репутация. Интересно, почему? Ибо ему, наоборот, кажется, что Готэм более, чем привлекателен. Так и манит своей мрачной таинственностью. Полчаса. Час. Два. Продрогший до костей Джером с неохотой идет обратно к трейлеру. И по пути он мысленно молит о том, чтобы сейчас Лайла уже спала. Потому что он хочет просто прийти, лечь и провалиться в сон. Поскорее забыться. Фортуна не на его стороне. Лайла не спит. Она стоит на пороге, провожает своего любовника. Джером стоит и ждет, пока Оуэн Ллойд наконец-то свалит. И когда это происходит, он плетется к застывшей на пороге женщинt, которая успела заметить парня прежде, чем закрыть дверь. Стоило ему зайти внутрь, как он слышит за своей спиной: — Ты почему посуду не помыл? Снова это брезгливое недовольство в ее голосе. Снова она обращается к нему так, будто он натворил что-то, будто провинился. Невинный, казалось бы, вопрос, даже обычный для кого-то. Но только не в этой семье. Джером замирает на месте, стискивая зубы. Промолчи, промолчи, промолчи… Он мысленно считает до десяти, и вспыхнувшая злость постепенно утихает. По крайней мере, пока. Но после, оттирая губкой засохший соус от тарелки, Джером косится на Лайлу и ощущает, как быстро возвращается чувство омерзения. В голове опять крутятся вопросы, которые мучают его чуть ли не всю его сознательную жизнь. За что ему это все? Что он ей сделал? Чем заслужил такое скотское отношение к себе? Или это он виноват в том, что она когда-то залетела и не сделала вовремя аборт? Лайла — не мать. Она не достойна этого слова в свой адрес. Лайла — бессердечная сука, которая считает, что ей в этом мире все должны. Джером понимает это. Как и то, что ему надоели ее вечные тычки и постоянные требования, которые не сопровождаются ничем, кроме гребаного мозгоебства. С него хватит. Пора кончать с этим. И Джером знает, что именно ему нужно делать. Он рано просыпается. Уходит ни свет, ни заря. Он быстро достает все, что ему нужно. И возвращается прежде, чем кто-либо из артистов проснется и увидит его. Спрятав все в надежном месте, он ждет подходящего момента. И когда Лайла собирается на репетицию, он не дает ей уйти. Врет ей, что на холме недалеко от цирка ждет ее старый знакомый, с которым она встречалась пару лет назад, когда цирк в очередной раз приехал в Готэм. И самое смешное то, что Лайла верит ему. Она настолько тупа, что даже не думает ничего заподозрить. Лишь хмыкает в ответ, бормоча себе под нос что-то о возможности приятного вечера. Идиотка. А рыжему это только на руку. Он знает, что никто ничего не заметит: сейчас все заняты на репетиции. А спохватившись, обнаружат, что уже слишком поздно. Валеска бьет Лайлу прежде, чем та задастся вопросом, почему на холме никого нет. Она падает на землю, пачкает траву кровью, вытекающую из продырявленной головы. А Джером снова заносит топорик над телом матери. Наносит удар за ударом, хотя женщина уже мертва. Но ему все равно. Его глаза полны ярости. А сам он чувствует, как с каждой минутой ему становится все лучше и лучше. Он останавливается. Дышит глубоко. Смотрит на окровавленное тело матери с презрением. С ухмылкой на лице. С осознанием того, что в его голове сейчас некий диссонанс. С одной стороны, он ведь только что убил человека. Его руки испачканы кровью. Свежей, родной кровью. Но с другой стороны, Джером ловит себя на том, что ему впервые по-настоящему хорошо. Что сейчас он испытывает странное, но приятное чувство некоего удовлетворения. И это чувство сильнее того, что называют совестью. Топорик выпадает из рук Джерома. А сам он отводит взгляд от женского трупа, смотря на городские высотки вдали. Он не думает о том, что произошло. Он не хочет этого делать. Его волнует лишь то, что ему стало легче. Джерому хорошо. Джером не чувствует вины. И Джерому ни капли не стыдно за то, что он совершил.