More l...

Лезвие пилы скользит по коже. Дернись оно, уйди глубже хотя бы на миллиметр – и проступили бы капельки крови; но Синий Медик пока слишком хорошо владеет собой, чтобы позволить этому случиться. Его доппельгангер смотрит на него широко распахнутыми глазами: в них – почти животный ужас, но, тем не менее, он не сопротивляется, понимая, что это бессмысленно. Они были похожи настолько же сильно, насколько и отличались. Синий Медик – с его неизменной вежливостью и желанием прийти на помощь, Красный Медик – с его неуемной страстью убивать. Пока один кутал других лечебным лучом медигана, второй несся вперед с пилой и шприцеметом, окрашивая белый халат в цвет своей команды; пока один искал раненых союзников, чтобы вылечить их, другой находил, чтобы добить. Ангел с убером во плоти и дьявол с оружием наперевес. Тем приятнее было после всех этих боев меняться местами. Лезвие все же касается кожи слишком сильно, но Красный вздрагивает и дергается не от этого: одна из рук в синей перчатке перекрывает доступ к кислороду, а вторая слишком сильно пережимает у самого основания давно уже стоящий член и начинает двигаться – слишком резко, чтобы доставить хоть какое-то удовольствие. Кислород кончается слишком быстро, Красный Медик запрокидывает голову и хрипит, до хруста выворачивая руки, привязанные к кушетке. Сейчас ему больно, очень больно, но сквозь эту боль толчками, ударами сердца пробивается желание, желание закончить все это, закончить все это и попросить еще. Синий убирает руки как раз в момент, когда Красный достигает пика, и тот воет в голос, выгибаясь и вздрагивая, как припадочный. Пока он хватает ртом воздух, доппельгангер наклоняется ближе. – Скажи это. Во взгляде, брошенном из-под полуприкрытых век скользит то же выражение, которое у Красного можно увидеть на поле боя. – Скажи, – рука в синей перчатке почти любовно оглаживает потемневшие полосы на чужой шее, спускается ниже, проводя сперва по груди, а после пересчитывая ребра: один-два-три. Красный Медик вновь вздрагивает и изгибается, против воли поддаваясь собственническим ласкам. Он точно знает, что ждет услышать Синий Медик, и он никогда не скажет этого, не скажет, что ему нужно хоть раз в жизни чувствовать, как его ни во что не ставят, как по нему просто проходятся ногами, ломая физически и морально; ему нужно чувствовать это так же сильно, как и Синему – хоть раз в жизни распоряжаться чужой жизнью и чужими чувствами больше, чем своими собственными и хоть раз быть сильным и ведущим, а не ведомым. Рука в перчатке спускается еще ниже, к животу, собирает белесые капли, размазывая их сперва между пальцами, а затем – вновь по члену, заставляя снова напрячься слишком сильно; а затем Синий Медик опускает голову, кончиком языка касаясь члена, и Красный давится громким полустоном-полувскриком и своими ощущениями от всего этого. Синий тоже напряжен слишком сильно и едва сдерживается; его дыхание горячее, а движения слишком резкие. Однако его умению доводить до исступления, то замедляясь, проводя языком вокруг головки, то ускоряясь, чуть прикусив, чтобы добавить остроты ощущениям, позавидует любая шлюха в любом борделе, и Красному очень хочется и не хочется одновременно узнать, где его доппельгангер этому научился. Впрочем, эти мысли быстро улетучиваются из головы; Синий заглатывает глубоко, слишком глубоко, до побелевших пальцев вцепившись в чужие бедра, и Красный кричит и выгибается настолько сильно, что один из бинтов, удерживающих его руку, лопается, давая возможность хоть немного почувствовать себя свободным. Синий поворачивается спиной, опирается на кушетку, зубами стягивает перчатки. Нащупывает оставшиеся бинты, развязывает и их, включает медиган. Он получил большую часть того, что хотел, избавился от своего временного помешательства, и Красный Медик, растирающий ноющие запястья, стискивает зубы и отводит взгляд от доппельгангера, пытаясь скрыть раздражение. – Так и не скажешь? – Синий все еще говорит по-немецки, но теперь его голос спокоен, как и всегда, почти всегда. Однако сам он напряжен, словно перед броском, и к Красному на секунду в голову приходит мысль, что рано или поздно, когда его коллега-противник вновь решит одичать, ему самому все равно придется выдавить из себя «Пожалуйста, просто трахни меня, и все», потому что иначе он сам сойдет с ума. В конце концов, то что он проводит в лазарете на базе BLU почти столько же времени, сколько и в своем, разве, по умолчанию, не означает согласие? – Позже, – произносит Красный, пробуя это слово на языке. Позже. П-о-з-ж-е. Он собирает вещи и свою пилу, одевается и уходит – слишком резко, пожалуй. На полпути сворачивает в сторону, захватывая с собой синий чемоданчик, одиноко стоящий в комнате в глубине базы, и с поразительной легкостью перерубает кому-то из Синих, попавшемуся по пути, шейные позвонки и артерию. Синие его вернут, отыграются, когда кто-нибудь из них получит вовремя скопленный убер, который позволит пробиться в самое сердце базы RED. Если там они не встретят маньяка в белом – красном – халате, отжимающего свою одежду от чужой крови и встряхивающего пилу, чтобы убрать запутавшиеся на ней кишки, значит им чертовски, чертовски повезло.