Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне Притаился, глядит. Каждый демон в тебе сторожит, Притаясь в грозовой тишине... И вздымается жадная грудь... Этих демонов страшных вспугнуть? Нет! Глаза отвратить, и не сметь, и не сметь В эту страшную пропасть глядеть! А. Блок
— Миссис Ватсон. — О, добрый день... Вы... — Салли Донован. Мы с вами встречались в Блумсбери. Помните меня? — Вспомнила, — виновато улыбается Молли, — простите. Чем вам обязана? Садитесь в то кресло возле окна. — Нет, спасибо. Я пришла с вами поговорить о мистере Моране. — Но я уже... — Это всё формальности, Молли, — Салли улыбается в ответ, немножко поигрывает кудряшками и видно, что для неё весь разговор — в тягость, — я же хочу с вами поболтать как женщина с женщиной. Несомненно, между вами было какое-то напряжение, это все заметили, и, возможно... — Простите, но я всё уже рассказала. — ... вы, миссис Ватсон, могли бы высказать свое мнение, чисто субъективное, — продолжает Салли, как будто не слыша Молли, — ведь когда брали показания, требовались четкость и связность. Мне же вы можете доверить все ваши мысли и догадки. — В смысле? — ежится женщина. — Видите ли, следствие зашло в тупик. Документы не нашли. Нигде ни одного следа. Единственный свидетель убит. Себастьян Моран не приходит в себя. Холмс теперь отказывается сотрудничать. Грэг... Эмм, мистер Лестрейд в растерянности. Вы, Молли, единственная надежда. Почему Холмс молчит? Ведь он сам хотел засадить в тюрьму Морана, а теперь отказывается давать показания. Мы даже не сможем предъявить обвинение «Покушение на Шерлока Холмса» Морану, если он очнется. Шерлок его защищает! Плюс вы не помните, о чем они разговаривали. Глупая ситуация, и мы никак не можем вырулить из неё. — Да, не помню, — шепотом отзывается Молли и думает: «Неприятная она особа, и разве можно ей доверять; она больше бульдог, ищейка; её прерогатива — работать просто и понятно, мыслить просто и понятно». Но она останавливает себя. Разве, думает, она не была такой же? Оружием в руках гения? И мыслила она точно также, а точнее не мыслила вообще. Жалость к Салли просыпается неожиданно, жалость к абсолютно незнакомому, но прозрачному человеку. Перед Молли проносится предполагаемая жизнь Салли: утро, кофе, постель, машина, бумаги, иногда арест, иногда убийство, вечер, короткий секс, сон. И каждый божий день она проживает... прожигает, и ничем ей помочь нельзя. — Салли, — мягко, нежно, чуть ли не по-матерински начинает Молли, — вы зря пришли. Чтобы у меня появились хоть какие-то мысли, мне нужны факты. А я ничего не помню и не знаю. У меня такое чувство, что всё прошло мимо. Чувство нереальности происходящего. Салли поначалу внимательно смотрит на Молли, сканирует её, пытается определить, где начинается правда, потом говорит: — Молли, прошу. Это очень важно. Вы что? Совсем-совсем ничего не помните?! — Всё было как в тумане, — Молли неудобно врать, это никогда не было её сильной стороной, но раз Шерлок не признается... Если её дорогой Шерлок отказывается говорить, значит, и она должна молчать. — Ммм... Тогда... Ладно. Приходите в себя и выздоравливайте. — А меня уже сегодня выписывают. Салли кисло поздравляет женщину. — Слышали о Холмсе? Ему какую-то фигню ночью поставили в кость. Он в ярости. — Нет, Джон мне не говорил ничего... — речь Молли прерывает медсестра, которая вбежала в палату, даже не постучавшись. Она наклоняется, шепчет Салли что-то на ушко, хватает её за плечо и пытается увести. Они вдвоем убегают. — Что за дела? — говорит вслух Молли. Женщина встает и выходит в коридор. Ни врачей, ни нормального адекватного человека — лишь копошащиеся, будто муравьи, санитары и медсестры, больные с перебинтованными руками и ногами. Молли слышит навязчивые просьбы покинуть палаты, чтобы осмотреть их; женщин, орущих: «У меня болят ноги! Я не встану!», и среди всей этой увертюры только она и старичок рядом спокойно стоят под стенкой, не шевелясь. — А что происходит? — Мне сестра сказала, что сбежали какие-то архиважные пациенты. Я и не удивляюсь, если честно. Тут ужасней, чем на каторге. Молли стало холодно. — Молли! Черт возьми! Дайте пройти! — Джон, — она кидается к мужу, — кто сбежал? Шерлок? — Да, — кривится он и пытается перекричать женщину в соседней палате, — и Моран. Тьфу, что тут творится? Какой бардак. — Моран?! Он же был... — Да, всех обманул. Пошли к Лестрейду, только переоденься, а то твоя пижама... Эмм... Слишком. Котики, собачки, уточки... *** — Как. Они. Могли. Уйти? Где записи с камер наблюдения? — В палатах нет камер! Это посягательство на личное пространство пациентов. Камеры только в вестибюле... — тихо говорит мужчина, а после паузы добавляет: — Но там пусто. Записи стерты. — Да что это такое?! Салли, новости? — В мужском туалете нашли бинты. Предположительно, Морана. — Что говорит Флэтчер? — Он отлучался на одну минутку. Шел за кофе. Автомат находился за углом, и, в принципе, Флэтчер мог увидеть, как Моран сбегает, но он же был в коме и поэтому никто даже не думал... — Кома, кома... Где его лечащий врач? — Его тоже нет. На звонки не отвечает. Андерсон уже поехал к нему домой. — Прекрасно! Всё просто чудесно! Джон, у тебя есть предположения, куда бы они могли отправиться? — Они? Вы думаете, что Шерлок и Моран ушли вместе? — Это логично. Возможно, даже Моран взял его в заложники. Джон пожимает плечами. В последнее время, думает он, Шерлок молчал, только жаловался, что ему не дают телефон и не выпускают из палаты. Он опять не посвятил его в свои планы. Всё было как раньше, хотя бы здесь. Джон гневается, ругается, вздыхает при мысли о собственной глупости, наивности и доверчивости. — Если Шерлок с вами свяжется, позвоните мне, — говорит Лестрейд.***
Они с Джоном отправляются в гостиницу. Он живет здесь уже неделю, и номер стал походить на поле боя, разграбленное мародерами (горничная в отеле присутствовала, но она бы потянула еще на фунтов тридцать, а денег не оставалось): захламленный бумагами и одеждой, лежащей по углам и напоминающей комки паутины; картонные коробки с пропавшей едой громоздились на безобразном туалетном столике; бар был пуст, холодильник тоже, и только в шкафу женские вещи спокойно дожидались свою хозяйку. На ужас Молли Джон отвечает: — Я уберу, птенчик, не переживай. Около двенадцати часов они спускаются в бистро, находившееся в том же здании, где и отель. Обед скромен, Джон заказывает картофель с мясом и кофе с брусничным пирогом, и Молли замечает, что он избегает встречаться глазами. Она протягивает к нему руку и нежно сжимает холодную шершавую ладонь, проводит тонким белым пальцем по линиям, замечает, что веки мужчины непростительно дрогнули, и говорит: — Джон, ты слишком взволнован. Это из-за произошедшего? — Да, — легкий румянец покрывает щеки, — Шерлок и Моран... Мне просто обидно, что он снова бросил нас, как тогда. Мы снова будем страдать. Эти секреты и тайны... Они надоели. — Я тоже устала, Джон. Я постоянно боюсь, что случится непоправимое... Что кто-то кого-то убьет... — Моран теперь на свободе, и я думаю, что Шерлок с ним на добровольных началах. Он бы не позволил просто так взять себя в заложники. Он будет контролировать его, — убеждает Джон, но лицо Молли лишь слегка затрагивает слабая улыбка. Он спокоен, потому что не знает о deus ex machina. Она же натерпелась в больничных палатах страху, и её испуганное лицо, думает Молли, освещали уличные огни, а смутные облики проникали сквозь форточку и пытались напиться, будто дикие звери, из источников её души. Женщине так хочется поведать тайну, но печать сковала её губы, и она отчего-то не смеет даже слова об этом сказать, потому что чувствует, что её сразу поразит молния возмездия. Или же свинцовая пуля. В кармане джинс вибрирует телефон, и пока Джон уминает порцию пирога, она читает сообщение:18:00, Райтер-стрит, 187. Одна.
-ШХ
— Что? — недоверчиво интересуется Джон. — Рассылка оператора. Кушай, кушай. Наверно, вкусный пирог, да? — Попробуй, — смеется Джон и прямо через стол наклоняется, неожиданно целуя Молли в губы. Поцелуй очень нежен и приятен, будто родниковая вода, и Молли вспоминает, как после дождя она выбегала в сад, срывала гроздь винограда, и сок вперемешку с водой стекали по её подбородку, и фруктовая плоть таяла на устах, и она чувствовала себя совершенно свободной. Джон решил подарить ей кусочек счастья от вселенского пирога. — Очень вкусно, — усталость и скованность уходят из неё, она ощущает, как они стекают по её коже, делая тело девственно чистым и отдохнувшим. Нет, не врачи лечат. Гармонию никакими таблетками не восстановишь.***
Она плетет ему какую-то чепуху о торговом центре, о том, что ей надо развеется, подышать вечерним воздухом. Молли чувствует, будто она изменяет, ей противно изворачиваться и юлить. Тротуары залиты странствующими толпами, кругом постные лица с их фальшивыми добродетелями, фальшивой кротостью, ожесточенными сердцами. Ей кажется, что каждое безликое лицо попрекает её, и потому она сегодня вечером — пессимист интеллекта, мизантроп, нигилист, а на самом деле обычный человек, жаждущий тепла, любви и мира на Земле. Всё кругом, думает Молли, ужасно, всё спит, мы — люди! — ищем истины где-то на краях Вселенной, а они все здесь, просто присыпаны бесцветностью жизни. Сомнамбулы, боящиеся просыпаться, ибо то, что откроется перед ними, будет ужасающим. Она ведь тоже боится просыпаться. В мире снов Джон целует её в губы, мужчины учтивы, сад расцветает, дождь теплый, и Молли предается сладостному забвению в кресле с книгой в руке, а Шерлоки, Мориарти, Мораны — лишь смутные тени из подземелья. Здесь же в неё стреляют, она боится, грызет бестия-ревность к Шерлоку, которого она не должна любить по определению, одолевают разные чувства и вообще всё неспокойно и небезопасно. С такими свинцово-серыми думами она подходит к низкому темному зданию, квадратному, абсолютно тупому и некрасивому. Калитка приоткрыта, и этой «приоткрытостью» она манит не хуже экзотического цветка. На улице никого нет, только женщина (чье лицо, думает Молли, такое бело-синее, что кажется мертвым) курит под тусклым фонарем и одновременно сплевывает семечки на грязный асфальт. Дорога разбита, но пряма, как шнур; она ведет Молли к дверям. Это бывший жилой дом, а теперь наверняка убежище лондонских бомжей, думает Молли, но зачем Шерлок привел её в такое место? Комнаты пустые, сквозные, а на кусках желтых и розовых обоев — стихи местных школьников о смерти, бессмысленности бытия и адской школе. Всхлипывают старые окна, старые доски. Кое-где пробегает мышь. Мутное запыленное зеркало, исписанное помадой, с ненавистью выплевывает изображение чистенькой и милой Молли, а сквозь сладкий гнилостный воздух проглядываются очертания много повидавшего дивана. Вот тут её и хватает рука, неведомо откуда выплывшая, зажимает рот и прижимает к себе. — Молли, Молли, не кричи, — кратковременный безумный страх сменяет чувство легкой эйфории. — О Боже, Шерлок... Я... Господи, я думала, что уже всё... Зачем ты сбежал из больницы и где Моран? Что вообще... Она прекращает шептать, когда видит сверкающие глаза Шерлока. Черный пышный сад, усеянный сухими лепестками, увядающими травами, над которым раскинулось бездонно-черное небо с синими безжизненными звездами, где на равнинах обитает Смерть. Молли следует за ним, за Шерлоком, исчезающим в зарослях этого сада, она топит себя в зацветших прудах, как Офелия, или срывается птицей ввысь, слушая ледяные песни сияния звезд. За то, что он сейчас сделает, думает Шерлок, его посчитают злым негодяем, мерзавцем, противником нравственности и предателем долгой дружбы. В принципе, уже все давно об этом знают, уже все давно повесили на него ярлык безумца, но теперь остатки веры (а хоть бы и веры Молли) в него как иногда благородного спасителя окончательно разрушатся. Демоны неистово рвали грудь, разрывали сердце, пили кровь, вырывались из недр сумрачной души, глядя на маленькую беззащитную глупую Молли. Он сделает... Молли, думает он, ведь поймет? Поймет, что он уже не может терпеть боль от когтей и зубов? Поймет, что всё постоянно кровоточит, не заживая? Она же добрая, она поймет... Он приникает к её губам. Ну, что, мои дорогие? Демоны вышли, лед тронулся :) Очень жду ваших отзывов, особенно от читателей, которые скрываются в графе "Добавили в закладки" :)