Джим, Боунс и прочие неприятности

Когда Джима выписывают — и это происходит не в смену Боунса только потому, что того срочно вызывают на операцию, — он заскакивает в квартиру, чтобы сбросить вещи и переодеться — и отправляется всё к тому же Боунсу. Садится под дверью — буквально — и ждёт. Отвыкшее от нагрузок тело ноет, ноги быстро затекают, и Джим то и дело ворочается, пересаживаясь, но терпеливо не уходит. Боунс возвращается в ночи, после операции, после затяжной смены, и останавливается в паре шагов, не моргая глядя на Джима. — Боунс, — сипловато произносит он, протирая глаза ладонью и поднимая взгляд. Тот смотрит всё так же устало, неподвижно, не реагируя, целые секунды и секунды. Джим выдыхает — едва слышно — и облизывает пересохшие, будто покрывшиеся ломкой коркой, губы. — Боунс, — повторяет он. — Привет. Тот опускается перед ним на корточки, всматриваясь в Джима так подозрительно, как будто ждёт, что увидит в его глазах признаки сумасшествия. Может быть, и правда видит. Лицо Боунса оказывается напротив, совсем рядом, на одной линии. Под глазами — тени, отягощённые притушенным освещением. На щеках — подступающая щетина. У самых уголков губ — морщинки. У глаз — морщинки. Лоб — исчерчен будто бы незаметными при свете дня линиями — пока всё ещё тонкими, но Джим смотрит на них, и у него бухает сердце, как-то неловко и растерянно. Что же он, Боунс, ведь между ними каких-то шесть лет — ерунда какая-то. — Что ты творишь, Джим? — говорит Боунс, даже не спрашивая. Усталый, но так быстро сосредоточившийся Боунс. У Боунса — самые красивые в мире глаза. Во всей галактике. Не светлые, не тёмные, обволакивающие, словно вода. И зелёные-зелёные. Под длиннющими ресницами. Джим улыбается, глупо приоткрывая рот, чтобы снова облизать губы. На языке вертится только Боунс-Боунс-Боунс. Ответ не желает складываться в мозгу. Боунс хмурится, мотает головой — резко, чуть опуская, и Джим вылавливает взглядом его висок. В густых, прилежно заглаженных, разобранных по пробору волосах мелькает серебристый кончик. Один. Совсем незаметный. Но Джим, не в силах сдержать охватывающую его дрожь, вместо слов наклоняется и обхватывает Боунса за лицо. Всей ладонью — в ладонь умещается щека и челюсть. Щека — мягкая и чуть шершавая из-за щетины. Джиму очень хочется потереться о Боунсовы скулы, но он медлит и вместо этого гладит пальцем выступающие косточки скул, очерчивает глазницы. Потом рывком притягивает Боунса ещё ближе и обеими руками теперь обнимает, захватывая между пальцев разворошенные пряди. В густых волосах можно застрять, заблудиться, утонуть; Джим засовывает нос во встопорщенные вихры на виске и тонет. Боунс, милый Боунс, весь рядом, здесь, тёплый и ошеломлённый, позволяющий, прекрасный. Джим находит в хаотическом переплетении серебряную нить и целует эти несколько седых волосков, зная, что появлением своим они обязаны именно ему. Джим ещё трижды быстро целует Боунса — в виски, в веки — перед тем, как тот вздёргивает голову, и они находят губы друг друга. Они добираются до двери, пересекают полквартиры почти без происшествий и оказываются в постели, как есть, в неснятой форме. Джим забирается ладонями под майку Боунсу и не выпускает его, так и свернувшись калачиком рядом. — Давай хоть переоденемся, чёрт возьми, — не выдерживает тот, увёртываясь от поцелуя. — Джим. — Бо-унс, — тянет он с ласковым трепетом и снова носом ведёт по виску. — Джим, — эхом откликается Боунс и стаскивает пропотевшую майку. С себя, с Джима — наконец устраивает вокруг них уютный кокон из одеял и подушек и нащупывает губы Джима. — Это было спасибо или прости? — спрашивает Боунс, расчёсывая ему пальцами волосы на затылке. Джим качает головой — насколько это возможно, когда лежишь на боку. — Этого недостаточно, — его пальцы касаются уголков сияющих от плещущихся в них чувств глаз Боунса, где сбегаются тоненькие чёрточки морщин. — Это «не отпущу», — признаёт Джим, собрав губами все морщины. Он не говорит «обещаю», потому что обещаниям цена слишком низка, но Боунс понимает без слов. Боунс закрывает глаза и прижимается к нему лбом. Он, кажется, улыбается, но в темноте не разобраться. Джим ещё долго не засыпает, слушая его дыхание. Их пальцы и руки сплелись — во сне Боунс держится за него, не желая отпускать. Джим протягивает вторую руку, чтобы коснуться приоткрытых губ. Боунс, Боунс, Боунс, — выдыхает он безмолвно, замирая от нежности. Боунс сейчас — самое прекрасное, что Джим когда-либо видел. Сердце стукает гулко и сладко-болезненно ёкает от осознанного доверия. Джим поднимает сцепленные руки к губам и целует Боунсовы костяшки. «Моё солнце. Солнце и звёзды,» — хочется сказать, но этого недостаточно — и слишком много для того, чтобы проговаривать вслух, так что Джим молча подкладывает ладонь Боунса себе под щёку. В полудрёме он чувствует, как Боунс утягивает его вторую руку к себе и стискивает у груди, у своего сердца.