Der Undergang: История Элли и Гюнше

Элли ужасно не хотелось вставать. Несмотря на приличное отопление всего бункера, ей всё равно было бы холодно без одеяла, так что вылезать из-под него и тащиться на работу в госпиталь было равносильно путевке в ад. Тем не менее она, так быстро насколько это возможно, подобрала себе блузку и юбку на сегодня. Хотя этим можно было и не заниматься, поскольку большую часть времени она носила халат. Но по всему бункеру неожиданно прошёл слух, что кто-то собирается организовать танцы сегодня вечером, прямо в главном зале Рейхсканцелярии. Звучало заманчиво, учитывая то, что в последнее время Элли отчаянно нуждалась в хоть каком-то развлечении. Жуткая усталость валила с ног сразу же, стоило ей переступить порог их комнаты. Постель Констанции была пуста и аккуратно застелена — она уже наверняка возилась на кухне, бегала мимо столов сразу с двумя подносами и при этом ухитрялась ставить тарелки. Шмидт встала перед зеркалом. Да, нынче видок у неё не слишком свежий. Темных кругов под глазами пока не наблюдалось, однако она была бледной, сонной, да и прическу надо было привести в порядок. Девушка взялась за расческу и приступила к делу. Когда она вышла в коридор, в бункере уже кипела жизнь, с самого утра. Мимо неё тут же прошло несколько солдат в мокрых шинелях, видимо, только что вернувшихся с поверхности. Элли даже ощутила едва заметное дуновение прохладного ветерка и аромат прелых листьев, которые показались на земле, едва сошел последний снег. Сейчас там шёл дождь. Медику вдруг очень захотелось наверх. Захотелось почувствовать капли на лице, очищающие, теплые. Захотелось кружиться под дождем, и чтобы в парке, когда его отстроят, высадили ели. Ведь будет так хорошо вдыхать запах дождя и едва уловимые нотки хвои. К сожалению, ей надо торопиться. Нужно быстро проглотить завтрак и двигаться в госпиталь. Шмидт направилась к незанятому столу, подальше от офицеров. Вчерашний инцидент ей забыть никак не удавалось. Ей опять снились эти сны. Гюнше кружит её по залу. Гюнше сидит вместе с ней в отреставрированном парке и просит рассказывать дальше. Вот только что она тогда рассказывала ему? Странно, это это маленькое, но очень важное для неё обстоятельство память как-то упустила. Элли расстроенно принялась ковырять ложкой овсянку. Аппетита не было, однако портить желудок у неё тоже не было желания. — Завтракаете? Кто же ещё может это быть как не Герман Фегелейн, в вычищенных сапогах и форме, которая сегодня выглядела какой-то более опрятной, глаженной. Вздохнув, он присел рядом с ней и, оглядевшись, налил себе чаю. — Что с вами, Герман? — лениво поинтересовалась Элли, которую в общей сложности это не волновало. Но спросить всё же следует. Она наконец-то заставила себя съесть один бутерброд с маслом. — Сегодня вечером танцы, — тот облизнул губы. — Я ожидаю увидеть вас там. — У меня плохо с хореографией, так что я лучше просто отсижусь в сторонке, посмотрю на других. А вы? Будете танцевать? — Зачем, если вы не станете? — Так всё зависит от меня? — Что если да? Элли перевела взор на Германа. Лисья улыбка, немного плутоватая, хитрый взгляд. Похоже только сейчас она заметила, что он довольно симпатичный. Сапфировые глаза Шмидт слегка прищурились и она усмехнулась, а затем достала сигаретку. — Вы хотите пригласить меня? — предположила она, хотя ответ был ясен как день. — А вы бы согласились? — ответил он вопросом на вопрос. — Может быть, — она изобразила крайнюю задумчивость. Девушка прекрасно знала, что этот человек ни за что не отступится и выполнит всё, что он обещал себе и другим. Пусть он не говорит прямо и не настаивает, но она ощущает его напористость. Он не пытается её уговорить, однако она хочет дать ему шанс. Пусть сейчас и не очень подходящее время. Внезапно она поняла, что все притихли и мигом поднялись из-за столов. В коридоре раздалось знакомое шарканье. Элли вскочила вместе со всеми и мигом напряглась. Еще несколько секунд… Фюрер выглядел усталым. Постаревший еще больше за эту ночь, не выспавшийся и угрюмый, он стал проходить между столами, подняв руку и кивая на приветствия остальных. Элли не могла остаться в стороне и тоже отдала нацистский салют, понимая что, скорее всего, смотрится глупо в своей блузке и юбке по сравнению с этими сильными мужчинами в форме. Адольф Гитлер же относился ко всему этому безразлично. Шмидт не хотелось думать, что случилось бы, не подними они рук. Но она видела воочию, как устал и измучился их Вождь. Пока еще не сломленный, но кажется отчаявшийся и готовящийся вкусить горечь поражения. Не представляя зачем она это делает, девушка подалась вперед. — Могу я что-нибудь сделать для вас, мой Фюрер? — спросила она. — Помочь вам? — Мне не нужна помощь, дитя, — вздохнул он и, сделав было шаг, остановился. Отдохнуть. «О Господи, — ужаснулась медик. — Ему очень плохо.» — Кейтель, Йодль, Кребс и Бургдорф, — Фюрер прокашлялся и не смотрел ни на кого, — позови их в кабинет для собраний, Гюнше. И приходи сам. Все приходите. Элли не заметила, как рядом с ней, словно бы из-под земли, возник Отто. Он коротко кивнул и, развернувшись, направился дальше по коридору. Он был чернее тучи, бросив на нее короткий взор, который тут же перекинулся на Фегелейна, стоявшего около нее. — С ним всё в порядке? — тихо спросила она Германа, кивнув вслед удаляющемуся Гитлеру. — Думаю, да, — тот слегка наклонил голову набок и посмотрел на нее. — Не волнуйтесь. Фюрер слегка… утомился. Голос его был желчным, полным самодовольства. Элли это не понравилось. — Может, он и стареет, но уж точно будет почестнее чем вы и остальные генералы, — бросила она ему в лицо колкие слова. — И к тому же не трус! — Вы назвали меня трусом? — громко переспросил Фегелейн, едва она зашагала к выходу. — Этот старикан протянет максимум пару лет, а затем помрет, а вместе с ним разрушится вся Германия. Вас это не смущает?! — Поосторожнее с языком, господин Фегелейн — это измена! — огрызнулась она и, выхватив у какого-то офицера нож, с силой воткнула его в поверхность стола. — Оставьте этот тон! — Что вы сказали?! — Вы прекрасно меня расслышали, фройляйн Шмидт! Последнее предложение он буквально прошипел, переводя взор то на нее, то на подрагивающий в столе ножик, как будто сейчас она могла одним движением выдернуть и засадить ему его промежь глаз. Элли бы так и поступила, не будь здесь так много свидетелей и имей она на это право. Однако Фюреру Фегелейн нужен, к тому же он — его родственник. Негоже будет испортить это красивое лицо ножом для мяса. Фегелейн ушел, напоследок недобро зыркнув на нее. Сотни глаз уставились на Элли в безмолвном молчании. Она покосилась на нож и, поднатужившись, выдернула его из стола. «И как у меня получилось так глубоко его вогнать? — подумала она. — Лучше бы поскорее идти в госпиталь, иначе доктор Хаазе будет недоволен». Она бросилась бегом к лестнице, ведущей вниз, и почти сразу же столкнулась с Отто Гюнше. Не говоря ему ни слова, она отпрянула от него и, спотыкаясь, понеслась дальше. Сегодня день был менее загруженный, чем обычно. Разве что девушке очень хотелось спать. По неизвестным причинам её одолевала сонливость. Они с Хаазе работали без перерывов, то спасая бойцам жизнь, то отнимая её по их же желанию. Не самое лучшее занятие. Элли поймала себя на мысли, что охотно бы взяла винтовку и отправилась оборонять Берлин, если б было кому её научить. Вдруг она бы даже погибла там… Когда очередная пуля была вытащена, а рана продизенфицирована, Шмидт обратилась к Хаазе: — Скажите, доктор, а меня могут… поместить на фронт? Помогать господину Вейдлингу или господину Монке? — Фройляйн Шмидт, — тот был явно раздражен, — вам вдруг нечем стало заняться? И не думайте соваться в самое пекло — там вы умрете либо от усталости, либо вас убьют свои же из жалости. — Такие условия не особенно отличаются от наших. Стены в любой момент могут рухнуть вместе с потолком, кругом паника, дезертиры. Многие говорят о том, что Фюрер уже… — А вы что думали? Когда любой правительс даже самый могущественный, стареет, начинается грызня за его место. Это естественно. — Но вы-то примкнете к национал-социалистической партии? — Я не убежденный нацист, фройляйн. — Как и я не убежденная нацистка. — Вы верите в Фюрера. — А вы будто нет? — Это пустой разговор. Я спасаю людей. Политика меня не интересует. — Даже если она затронет ваши интересы? — Мои интересы очень узки, фройляйн. Не думаю, что политике когда-нибудь дано будет до них добраться. «Что же это за интересы такие?» — мысленно фыркнула Элли. Больше они не говорили ни о самом Фюрере, ни о политике. Девушка быстро поняла, что эти две темы являются больными местами у Хаазе и лучше его не злить, когда в одной руке у него скальпель, а в другой щипцы. Она вышла из госпиталя ближе к вечеру. Хаазе как обычно доделывал в лазарете какие-то неотложные дела, поэтому идти в одиночку ей было скучно. Она поднималась по ступенькам, зачем-то считая их, и мечтала, чтобы в бункере когда-нибудь появилось мороженое. Из сладкого у них было разве что печенье и редко пироги. Точнее, Фюрер, по слухам, ел их регулярно, ночью опустошая кухню, а днем соблюдая жесткую диету и подавая пример всем. Элли в это не верила. Подобных бредней напридумывали целые тысячи. Девушка любила мороженое с детства. Она так давно не ела его, такого, с яблочным вкусом. Как жаль… Она почти поднялась наверх, досчитав ступеньки. Зря, как зря она не стала дожидаться доктора Хаазе… Неожиданно, её грубо схватили и прижали к стене. Где-то рядом хлопнула дверь и Элли поняла, что последний путь к отступлению закрыт. Чьи-то сильные пальцы сжали её горло и Элли захрипела, безуспешно пытаясь вырваться. Между тем, уже знакомый ей голос прошептал: — Трусом нельзя назвать каждого встречного и при этом надеяться, что он пощадит тебя, потому что ты — женщина. — Ты это заслужил, — девушка решила отбросить всяческие любезности. Герман Фегелейн вплотную приблизился к ней. — А знаешь, — он провел пальцем по её щеке, — последний раз я спал со своей женой. И вроде как хотел хранить ей верность, прочую ерунду, ты знаешь… Но кажется я передумал. Такой лакомый кусочек, сложно отказаться… — Отпусти, — шипела разъяренная Элли, пытаясь оторвать от своего горла пальцы. — Отпусти или ты пожалеешь… — Да брось, — он усмехнулся. Ни капли той прежней галантности. Ни капли чести. Лишь безумные огоньки похоти в глазах. — Интересно, кто-нибудь уже бывал в тебе? Будет весело, если я окажусь первым. — Отто! — закричала медик, молотя кулаками по груди человека, которого она когда-то уважала и даже симпатизировала. И тут, принюхавшись, она поняла в чем дело. От генерала-лейтенанта вовсю разило спиртным. Значит, он напился, а потом решил отомстить ей за те слова? И она хороша — не умеет держать язык за зубами! А теперь попала в неприятности… — Хороша… — он попытался запустить руки под блузку. В этот момент Элли вновь проявила чудеса силы вперемешку с инстинктом самосохранения. Её остренькая коленка тотчас же врезалась в паховую область мужчины. Била она на автомате, особенно не целясь. Главное, чтобы до пьяного офицера поскорее дошло. Эффект внезапности сработал — еще раз рванувшись, она оказалась на свободе. Поправив блузку, девушка выбежала в коридор. — Элли! — её увидел Гюнше, скорее всего, спешивший к двери на крик. — Нет… Нет… — мелко дрожа, она подошла к нему, обхватив себя руками, и бросилась в его объятия, громко разрыдавшись. *** Фегелейна не наказали. Во многом потому, что об инциденте знал только Отто, а уговорить его, пусть и нелегко, но было возможно. К тому же Элли боялась, что Герман лишь сильнее обозлится на нее и всерьез осложнит её жизнь в бункере. Ему надо было проспаться и осознать, что он едва не натворил. Сама девушка в тот вечер вынуждена была принять успокоительное и лечь спать раньше. Кто же мог предположить, что всё так закончится? Три дня они с Фегелейном никак не взаимодействовали. Кажется, тот даже не помнил, что хотел совершить попытку изнасилования. Элли сторонилась мужчину и, пусть и быстро отойдя от шока, продолжала бояться его. И в то же время почему-то сочувствовать. «Сегодня мне снился сон, — думала она за ужином. — Мне снилось, что Германа из-за меня расстреляли. И кажется я должна радоваться правосудию, но радости или каких-либо светлых эмоций не ощущаю. Неужели это значит, что мне следовало позволить ему надругаться надо мной?» Даже русские, и те стали обстреливать местность рядом с бункером еще интенсивнее, чем раньше. Порой девушка не могла сомкнуть глаз из-за постоянного грохота. Она приходила в ужас от одной мысли о том, что может не проснуться на следующее утро. Только вспоминая Отто, сердцем её успокаивалось, а душа переставала болеть, как и синяки, оставленные на горле пальцами Фегелейна. «Я никому не намерена ни о чем рассказывать, — думала она. — Пусть это останется тайной для всех остальных. Даже для Фюрера. Виноват алкоголь, это точно. Эта история не должна стать известной другим.»