Змеиный сын

Мать достает ее из глиняного горшка у кровати. Аккуратно, почти нежно, пока, наконец, хвост твари не оказывается на поверхности. Ее сородичи извивающимся комком падают на дно своей темницы. А одна, черная, словно оживший деготь, ползет чуть вверх по женскому предплечью, высовывает свой влажный язычок, касаясь им матовой кожи. В животе юноши тянет от страха, а мурашки бегут даже по щекам. — Не бойся ее, — в который раз воркует мать, наклоняясь со своей любимицей к его лицу, позволяет ей оставить мокрый след от красного языка на носу Пита, и вновь осторожно прикладывает змею к груди. Тень, что отбрасывает она на стену, поглаживая питомицу, в несколько раз больше человеческого роста и в сотни — ужасающе. Юноша будто вновь мальчишка, а она желает своим гадинам спокойной ночи, прежде чем лечь с сыном в постель. Мягкие каштановые волосы струятся по ее спине, скрупулезно завитые в локоны еще ранним утром. Царица присаживается на кровать. Парень даже успевает рассмотреть змеиные украшения на материнских пальцах и запястьях: кольца, браслеты, золотая чешуя, витиеватые хвосты и глаза из драгоценных камней. Они сияют в блике лампад и так явно контрастируют с кожей запястий. Афинская царица — само воплощение величия. После свадьбы отец нарек ее Еленой. По древнему обычаю правители греческого народа дают женам другие имена, как символ новой жизни. В девичестве его мать звали Кассандрой, и это имя подходило ей больше. Царица мягко опускается на львиную шкуру рядом с юношей. Змея с протянутой руки утыкается головой ему в колено: не шипит, но и не доверяет. Пит отшатывается в сторону, как от летящего навстречу копья. — Она чувствует твой страх, — знакомый голос, тонкий, словно паутина, окутывает разум, юноша немного расслабляется. Женщина у постели, с запечатленными на лице отметинами прошедших лет, но все еще сохранившая былую красоту, подставляет ладони своей скользкой подруге. Она делает так, чтобы тварь не коснулась сына, пока он не готов, принять змею на руки. Мутные глаза внимательно скользят по комнате. И вот она вновь тянет тонкие запястья с темной гадиной в руках к своему лицу, заглядывает ей в глаза, поглаживает большим пальцем по голове: нежно, словно младенца. — Змеи — твари, не хуже людей. Корми их, люби, оберегай, — мать прислоняет смолян - черную чешую к губам, смакует каждое слово, бросая отрывистый взгляд на постель, — но стоит им лишь раз почувствовать твой страх: они нападут. В хитоне из сирийского шелка, укутанная в финикийский пурпур, нелюбимая жена Афинского царя встряхивает копной темных волос и кривит губы в усмешке. Ее длинный ноготь постукивает по змеиной чешуе, а ветер за окном ворчливо бормочет. — Твой дурень - отец собирается пригреть одну такую гадину в своей постели. Жалкая девица, что отравит жизнь всем нам. В светлых глазах расплавленное железо, почти белое, мутное. Елена похожа на ведьму, которой ее все считают. Но Пит никогда не верил этим пакостным слухам. Заговорщики несли чепуху, чтобы пошатнуть авторитет его отца, разрушить все, что принадлежало их семье. Будучи мальчишкой, он слышал, как перешептывались бедняки за спиной своей царицы. Мать любит выйти в свет, хотя по обычаю это не одобряется. Замужняя женщина в Афинах скрыта от чужих глаз прочными стенами обители мужа. Но для жены царя делают исключение. Две пары глаз смотрят на задумчивого парня, не моргая: человеческие и змеиные. Юноша знает, чего ждет Елена, что хочет услышать. Пит устало прикрывает глаза: мать говорит об этом изо дня в день вот уже несколько месяцев. — Я этого не сделаю, — слова будто мраморные колонны, незыблемые, уверенные. — Ты мог бы жениться, — вновь начинает женщина, — Укрепить свои права на трон. — И оставить за тобой титул царицы. Алчность вспыхивает в светлых радужках, злость в ее глазах становится еще заметнее, подчеркнутая черными тенями. Тонкие пальцы поправляют полы хитона, а змея с громким хлопком падает на дно горшка. Глиняная крышка едва не трескается от удара, когда мать бросает ее, лишая извивающийся комок внутри света. — Я делаю все это ради тебя! — прикрикивает Елена, поднимаясь на ноги. Звериный оскал и безумный взгляд. Кошачья манера двигаться и змеиные глаза. Вот-вот и она набросится. — Теперь и ты должен позаботиться о нас с твоими братьями. — Не таким способом! — голос юноши гулко отдается эхом от стен, когда он вскакивает на ноги. Теперь Пит возвышается над женщиной. Материнская любовь в этой черной душе всегда смешивалась с безумием — отец звал ее дикаркой. Елену это злило и ранило: она часто бормотала своим мальчикам о том, что они станут ее защитой, опорой, теми, кем не смог стать их отец. Хрусталики слез в глазах женщины, рассыпаются льдинками по линии черной подводки, она встряхивает головой, поглаживает сына по плечам. Как завороженная, проводит пальцами по его ключицам, по запястьям, поднимает светлые глаза: — Я хочу подарить тебе лучшую судьбу. Мой мальчик, я защищаю свое дитя. Неужели, Пандион ближе тебе, чем мать? Разве он укачивал тебя каждую ночь? Разве он прогонял бесов из твоих кошмаров? — растерянность в ее взгляде сменяется ревностью, — Разве он лучше меня? Вкрадчивый голос льется жидким шелком Питу на сердце, он качает головой из стороны в сторону. Опускает голову, вновь ощущая себя провинившимся мальчишкой, мать удовлетворенно поджимает губы. Заключает в ладони лицо юноши — руки у Елены неестественно холодные, промозглые, ледяные. Будто прикосновение змеиной чешуи к разгоряченным людским венам. Царь часто говорил сыну, что пальцы у Елены студеные, как ее темное сердце. Золотые браслеты позвякивают на тонких запястьях, пока она поглаживает сына по голове, гладит щетинистую щеку, поправляет пурпурный короткий плащ - хламиду - и целует в лоб. Потрескавшиеся губы оставляют осязаемую отметину: крошечный участок кожи горит и зудит до самого вечера, как напоминание об этом разговоре. Юноша порывисто обнимает мать, и идет прочь, громко топая сапогами из кожи с толстой подошвой по каменному полу. Пит спешит скрыться от пронзительного взгляда женщины с белыми руками, обвитыми змеями, будто лентами.

***

Конь под Питом недовольно фыркает. Животное мокрое, потное, а запах лесах смешивается с духом взмыленных лошадей и лаем собак. Пять лаконских гончих, пригнувшись, бредут по следу - темные, жилистые семенят длинными лапами по жесткой траве. Пит слышит их грудной рык. Ветер приглаживает светлые волосы юноши когтистыми лапами, пока его черный питомец сварливо перебирает копытами на пятачке сухой земли чуть поодаль от остальной группы. Сын царя хотел назвать жеребца Эфоном, как коня Гелиоса - бога солнца; но отец настоял на имени Фобос. Ни мальчишке, ни жеребенку эта кличка не пришлась по душе даже годы спустя. — Тише, малыш, тише, — бормочет всадник, потрепав кудрявую гриву. Животное тяжело дышит, хриплыми урывками всхрапывает, наполняя звуками журчание ручья и полотно солнечного света. Фобос беспокойно ржет, топчется, бьет копытами, трясет громадной мордой. — Лошади устали, мы в пути с рассвета, а скоро закат. Еще несколько часов и пора возвращаться, — низкий голос отца заставляет Пита обернуться. В золотом венке, украшенном в виде листьев лавра, в белоснежном хитоне и черном гиматии - длинном дорогом плаще с застежкой - он выглядит моложе своих лет. Величие пожирает годы, отметившиеся узелками морщинок у глаз. Из-за схожести с родителем Елена любит Пита сильнее, чем его братьев: воплощение молодости Пандиона, его былой силы, ума и решимости. Мрачная царица воспитывала дитя надеясь, что по могуществу оно превзойдет своего отца. Бурая кобыла смирно стоит у кромки травы, пока правитель устраивается в седле поудобнее, одергивает плащ, щурится на солнце в короне из бледно-персиковых листьев. Светило медленно тонет в облаках на горизонте, измокнув в свирепом ветре и жаре земли. — Несколько тощих зайцев - все, что нам удалось поймать. Жалкая добыча, — угрюмо бросает Пит, похлопывая по черной шкуре коня. — Не удивительно: ветер сегодня северный, — сын растерянно смотрит на Пандиона, а тот недовольно качает головой, — Вот поэтому ты и не станешь выдающимся охотником: мы пришли в заросшие травой места, с каменистым берегом у ручья, потому и поймали одних зайцев. Да и в пути мы с раннего утра, когда следы грызунов пахнут сильнее всего. Готов поспорить с самим Аидом - все эти кролики добыча, что попалась не позже полудня. Юноша поджимает губы: Пит и сам знает, что охотник из него никудышный. Царскому сыну проще выступить перед многотысячной толпой, вдохновить армию воинов или убедить советников в своей правоте, чем поймать дичь. Пандеону это не нравится, хотя он и принимает недостатки своего отпрыска. Мужчина считает себя мудрым царем, величественным правителем, которого боготворят афиняне, но ненавидит жена. Эта лживая ведьма, что травит душу старшему сыну, лепит его по своему образу и подобию, стараясь превратить из грозного льва в скользкую змею. Однажды застав Пита у глиняного горшка с десятком ползучих тварей вокруг, царь так рассвирепел, что крики его были слышны даже слугам этажами ниже. Царскому отпрыску было всего пять и он тогда до смерти перепугался. Громкие проклятья Пандиона эхом разносились по залам дворца: — Никогда мой род, потомки матери - Геи и свирепого Гефеста, не уподобятся плутам на торговых площадях! Мой сын будет великим правителем, а не жалким змееловом! Косматые кони подоспевших воинов уже щиплют молодую траву выше по ручью, пока помятое полотно неба темнеет. — Отец, — начинает Пит, приближаясь к Пандиону, — Прошу тебя, возьми меня с собой в Лаконию. Позволь доказать, что я не так безнадежен среди ученых мужей, как среди густой лесной травы. Царь задумчиво чешет подбородок, прикрывает глаза. Он не раз уже думал об этом: малец отнюдь неплох в дипломатии, возможно, вместе им удастся усмирить Спартанского царя. Афинам нельзя вступать в распри с Лаконией: греки планируют поход в другие страны, а спартанцы слишком уж хорошо обучены военному делу. Даже женщины у них орошают землю кровью мужей на поле боя. Пандион решает, что все же возьмет сына с собой: преподаст ему первый урок правителя. Светлая шевелюра царя путается от налетевшего ветра, пока он одобрительно кивает: — Хорошо, мальчик. Поход в Спарту мы организуем после моей свадьбы. Спустя неделю, — мужчина хитро улыбается. — Должен же я насладиться моей новой царицей. Хмуро кивнув, Пит сжимает зубы до боли так, что желваки дрожат под светлой щетиной. Он бьет по крупу Фобоса пятками, уезжая прочь к остальному отряду. Натягивает улыбку и спешит вступить в разговор солдатами: только бы потушить ярость, что потрескивает в груди, обжигая нутро.