Страна радуг

Анжелика проснулась, чувствуя себя так, словно начала оправляться от тяжелой болезни. Ей приснилось, как в ночь их отплытия из Ла-Рошели Жоффрей на берегу сжимает ее в объятиях и нежно шепчет: «Вот и вы, наконец-то...». Она какое-то время лежала неподвижно, прислушиваясь к затихающим отзвукам этого прекрасного сна. Но ведь все это, кажется, произошло с нею на самом деле? И под Ла-Рошелью, и в Кандии его темные пристальные глаза в прорезях маски смотрели на нее ласково, будто стараясь ободрить, и он всегда старался защитить ее - свою жену. Он пришел тогда спасти ее в батистане, вырвать из цепких когтей торговцев женщинами, и немедленно отправился в Ла-Рошель, едва узнал, что она там. Стало быть, несмотря на всю свою злость из-за совершенного или несовершенного, он любил ее, дорожил ею, но гордость и обида не позволяли ему сейчас пойти с ней на примирение. Ах, если бы только не вмешался мэтр Берн! Анжелике казалось, что прежний мир рассыпался в прах, причем особенно стремительно — между сегодняшней ночью и наступающим днем. Она встала, чувствуя ломоту во всем теле, точно ее избили. «Нет, я с этим не смирюсь! Нам нужно поговорить, как муж и жена». Хотя чудесный сон и собственные рассуждения несколько успокоили ее, страх не отступал. Слишком много загадочного оставалось в человеке, к которому она хотела приблизиться, слишком много такого, чего она не знала и не могла понять. Она боялась его… У нее усилилась мигрень, казалось, что ноет каждый нерв. Она цеплялась за воспоминания об их встрече на берегу и о моменте, когда он снял маску, чтобы открыться ей. Анжелика снова решительно сказала себе: «Мне совершенно необходимо увидеть его и поговорить. Даже если он обольет меня холодом после той нелепой сцены на палубе. Нельзя оставить все, как есть, не то я сойду с ума». Она прошла между пушками и остановилась перед мэтром Берном. Он спал. Его вид вызывал у нее двойственное чувство. Ей хотелось, чтобы он не существовал вовсе, и в то же время она злилась на Жоффрея за дурное обращение с человеком, вся вина которого состояла в том, что он был ее, Анжелики, другом и хотел на ней жениться.

***

Поглощенный нелегкими думами, Жоффрей не сразу сообразил, что в дверь стучат, а когда распахнул ее, то чуть не столкнулся лбами со своим помощником, капитаном Язоном. - Монсеньор, простите, я думал, вы заняты.... - Входите, друг мой, все в порядке, что-то случилось? - де Пейрак отступил на шаг, пропуская Ясона в каюту. Как бы ни был велик охвативший его гнев, Рескатор, этот безупречный капитан, никогда не позволял себе его выказывать. Те, кто его очень хорошо знали, могли догадаться о его внутреннем напряжении только по его взгляду — обычно веселый или пылкий, он вдруг менялся, становясь грозным и застывшим. Язон уловил перемену в настроении хозяина. - Монсеньор, команда ропщет, они заявляют, что вы запрещаете им попытать счастья у плывущих на корабле женщин, зато сами прибрали к рукам самую красивую… Этот тяжкий упрек, произнесенный особенно мрачно и серьезно, заставил хозяина «Голдсборо» рассмеяться. — Потому что она и впрямь самая красивая, не правда ли, Язон? Он знал, что этот смех окончательно выведет из себя его помощника, которого ничто на свете не могло развеселить. — Так она самая красивая? — насмешливо повторил он. — Не знаю, черт ее дери! — в ярости рыкнул Язон. — Я знаю только одно: вы одержимы этой женщиной. Граф де Пейрак вздрогнул и, оборвав смех, нахмурился. — Одержим? Разве вы, Язон, когда-нибудь видели, чтобы я терял голову из-за женщины? — Из-за какой-нибудь другой — нет, не видел. Но из-за этой — да! Разве мало глупостей вы натворили из-за нее в Кандии, да и потом тоже? Сколько бессмысленных хлопот, чтобы заполучить ее обратно! И сколько выгодных сделок вы провалили только потому, что любой ценой хотели отыскать ее и не желали думать ни о чем другом! — Но согласитесь, что это вполне естественно — попытаться вернуть рабыню, которая обошлась тебе в тридцать пять тысяч пиастров. — Нет, тут дело было в другом, — стоял на своем Язон. — В чем-то таком, о чем вы мне никогда не рассказывали. Ну да все равно! Это дело прошлое. Я думал, что она сгинула безвозвратно, навсегда, умерла и давно сгнила в земле. И вдруг на тебе — объявилась опять! — Язон, вы неисправимый женоненавистник. Только потому, что шлюха, на которой вы имели глупость жениться, отправила вас на галеры, чтобы спокойно крутить амуры со своим любовником, вы возненавидели весь без исключения женский род и из-за этого упустили немало удовольствий. Сколько несчастных мужей, прикованных к унылым мегерам, позавидовали бы вашей новообретенной свободе, а вы ею так плохо пользуетесь! Язон даже не улыбнулся. - Пусть так, - он немного помолчал. - Вы, должно быть, считаете меня бестактным, монсеньор? И даете понять, что мне не следует лезть в ваши дела? Но ведь именно это меня и беспокоит! Вы же знаете, что в таких вещах моряки всех рас и народов одинаковы, мы чуем беду, и говорю вам точно - эта женщина не доведет вас до добра! С этими словами помощник удалился, оставив де Пейрака недоумевать ему вслед. - Странно, Язон, — бормотал он. — Очень странно! Одержим, ты говоришь? Следовало признать, что Анжелика действительно была способна всецело завладеть мыслями мужчины, его душой. Ее очарованию невозможно было противиться. И каким бы оно ни было по своей сути — дьявольским, плотским или мистическим — оно существовало, и он, господин де Пейрак, прозванный Рескатором, был им пленен. Он попал в ловушку из мучительных, неотвязных вопросов, на которые она одна могла бы дать ответ, и сгорал от желаний, утолить которые было под силу только ей. Жоффрей де Пейрак вдруг вскочил. Судно дало резкий крен: один раз, другой; он пошатнулся и вполголоса произнес: «Буря…» Буря, которую на закате предвещало чересчур спокойное, будто политое маслом море, давала знать о себе, посылая свои первые шквалы. Он продолжал стоять, расставив ноги, чтобы удержать равновесие. Мыслями он по-прежнему был далеко. Все те вопросы, которые мужчина задает себе, готовясь в первый раз сделать своей пленившую его желанную женщину, все их он с волнением задавал себе сейчас. «Как ответят мне ее губы, когда я их поцелую? Как она поведет себя, когда я попытаюсь ее обнять? Тайна ее плоти так же неведома мне, как и ее мысли… Какая ты теперь?». Так уж устроен человек. Он страдает, потом исцеляется. И, исцелившись, забывает ту мудрость, которую открыло ему его горе. Жизнь снова бьет в нем ключом — и он спешит вернуться к прежним заблуждениям и мелочным страхам и вновь отдаться во власть разрушительной злобы. Вместо того, чтобы раскрыть ей объятия, он начал уличать Анжелику во всех совершенных ею прегрешениях, думать о потерянных годах, о запечатленных на ее губах чужих поцелуях, ревновать к этому ее другу-гугеноту, который, в сущности, был точно таким же отчаянно влюбленным мужчиной, как и он… Он злился на Анжелику за то, что не мог разгадать ее мыслей, понять те чувства, которые она испытывает. Увы, она была для него незнакомкой. И однако именно эту незнакомку он сегодня любил. Он грезил о том, как ее волосы упадут ему на плечи, как она будет, млея, прижиматься к его груди, о влажном блеске ее зеленых глаз, глядящих в его глаза… Он сумеет ее покорить. «Ты моя, и я смогу сделать так, чтобы ты это поняла!» Однако надо помнить, что задача будет не из легких. У зрелой женщины, закалившейся в таком огне, непросто будет найти уязвимое место. И все же он этого добьется! Он разрушит ее защиту. И один за другим сорвет покровы со всех ее тайн точно так же, как снимет с нее одежды. Ветер был такой, что ему пришлось напрячь всю силу, чтобы открыть дверь. Снаружи, в ревущем мраке штормовой ночи, под хлесткими брызгами, он на мгновение остановился, ухватившись за перила балкона, которые уже скрипели и стонали, точно старое дерево, готовое вот-вот переломиться. «Что же ты за человек, граф де Пейрак, если уступаешь свою жену другому, и притом даже без борьбы? Нет черт возьми! Сейчас укрощу эту проклятую бурю и тогда... Тогда мы изменим тактику, госпожа де Пейрак!»