У истока расходящихся кругов

В дортуаре Пересмешниц все еще горят свечи, хотя девушкам давно уж велено ложиться спать. Но какой же тут сон, когда за один вечер они получили столько впечатлений, сколько могло не быть порой и в целый месяц? Расплетая косы, девушки тихонько перешептываются — о том, что Дятлы сегодня были вполне себе ничего, и что танцевать в паре с юношей — совсем не то, что с Лебедушкой, и что даже Соня, Корень и Снежок совершенно преобразились, а Тулуз-Лотрек и вовсе оказался удивительно галантным кавалером. По стенам тихонько скачут блики свечных огоньков, и мечтательно улыбается Незабудка, и даже Барышня, вопреки своему обыкновению, не велит гасить свет и ложиться. Она задумчиво теребит в руках заколку, скреплявшую ее мягкие волосы в пышный пучок этим вечером, и исподтишка поглядывает на Язычницу, что деловито тасует в руках колоду потрепанных карт. Она все хочет вымолвить что-то, но никак не решается, пока товарка сама не устремляет на нее жесткие, но добрые глаза и глядит пытливо, словно гипнотизируя. — Язычница… — наконец тихо, стыдясь своей просьбы, зовет Барышня. — Погадай мне на суженого! Пожалуйста. — И ее щеки заливаются краской. По комнате пролетает удивленный шепоток, и двенадцать пар глаз смотрят на Барышню так, словно та свалилась с Луны. Лишь Язычница словно ждала этой просьбы и манит ее к себе. Взяв с тумбочки толстую свечу, босыми ногами Барышня ступает на пол и пробирается к кровати гадалки. — А мне погадаешь? — шепчет кто-то из угла, и к этому шепотку добавляются все новые: «А мне? И мне!..» Рождественские гадания — удивительный пережиток прошлых лет, пугающий и волнующий кровь, и Барышне так хочется узнать свое будущее… Простоволосая, в длинной сорочке, она садится против Язычницы, и та смеется своими ведьминскими глазами, и всем Пересмешницам страшно, но так любопытно увидеть, что же она станет делать дальше. Барышне неловко: прежде она могла бы пожаловаться сестрам на поведение подруг, а теперь первая же нарушила порядок, но когда сегодня Пепел позвал ее танцевать, она едва не лишилась чувств. Она столько лет с нежностью наблюдала за ним и боялась даже проходить около — непристойным казалось такое поведение, — но… Язычница, нашептав что-то на свечу, велит держать в одной руке ее, а во второй — маленькое зеркальце на тонкой ножке. — Смотрись в него, — говорит, — а как увидишь что — сразу чурайся, поняла? Только не разбей, оно у меня одно. Бросай на кровать. — А сама раскладывает карты и все шепчет какие-то слова, потом забирает Барышнину свечу и достает из колоды червонного валета, а самой Барышне сулит опасность, но какую — не говорит, только запрещает бояться. Зеркало все мутнеет, и Барышня глядится в него, как зачарованная, пока вдруг из блеклого тумана не выходит фигурка, тонкая, и кудри лицо закрывают, и тянет к ней руку. Одну. — Чур меня! — взвизгнув, кричит Барышня и бросает зеркальце на ватное одеяло, тут же осенив себя крестным знаменем. Руки мелко-мелко дрожат, и сердце колотится в груди так быстро, что за ним не поспеть. Она прячет лицо в ладонях и боязливо спрашивает: — Успела? — Ты хоть увидела что? — лениво уточняет Язычница, и Барышня быстро-быстро кивает в ответ. Глаза светятся, налитые лунным светом. — Видать, что хотела, увидела, — смеется подруга и громче спрашивает: — Кто следующий? К Клоунессе суженый не приходит, а Цикута видит в зеркале чье-то чужое лицо, незнакомое; Незабудка в последний миг пугается и не хочет уже больше гадать, а Барышня все улыбается блаженно, и Язычница смеется над нею: вот уж, мол, кто сегодня всех удивил. И когда Пересмешницы наконец укладываются спать, Барышня чуть слышно спрашивает у нее: — Язычница, миленькая, а что это все значит? И почему карты сказали — опасность? Она немного боится Язычницы, но сегодня — какой-то особый вечер, и хочется говорить, говорить — о нем, и о любви, и… — Дай-ка руки, — вместо ответа просит Язычница и долго вглядывается в ее ладони, прежде чем сказать: — Поосторожнее с пальцами. Потупив взор, Барышня спешно отнимает у ней руки и прячет за спину. — О чем ты?.. — Ты ведь понимаешь. Там, куда ты нашла дорогу, опасно оставлять следы. Тем более, теперь. Она говорит это без упрека и каких бы то ни было эмоций, но все равно заставляет Барышню вздрогнуть. — Хорошо, — лепечет она и спешит вернуться в постель. — А он?.. Язычница таинственно молчит в ответ. Ночь уже глубока, а Барышня все не может уснуть, ворочается в своей постели: слишком она взбудоражена событиями сегодняшнего вечера, да ещё Язычница теперь видела ее изрезанные пальцы, а она-то уж точно поняла, откуда царапины. Они не кровоточат уж больше, но щиплются страшно, особенно соприкасаясь с простыней, а на балу, в перчатках, Барышня и вовсе чувствовала себя как на иголках — ткань натирала нежную кожу, и когда мельчайшие частички пота попадали на порезы, она крепко прикусывала изнутри нижнюю губу, чтобы отвлечься от боли. Что ж, всегда надо жертвовать чем-то — Барышня выбрала руки, каждый день молчаливо снося боль от горячей воды, щелока и мыла для посуды. Не одна Барышня не спит этой ночью в дортуаре Пересмешниц: Язычнице уж точно не до сна. Дождавшись, пока подруга наконец задремлет, она вынимает из-под подушки флакон, в который перелила принесенное Пеплом варево. Капнув немного на запястье — на коже мигом проступает ожог, — она слизывает едко пахнущую жидкость. На кончике языка наверняка останется язвочка, но это сейчас не имеет значения: важно лишь то, что у зелья соленый и горький вкус с ярким травяным шлейфом. Язычница распознаёт в составе соки и коренья некоторых опасных растений, что-то из грибов-поганок и, кажется, кровь. Магия на крови — нечто чрезвычайно опасное, но теперь по крайней мере ясно, отчего другая кровь, чужая, на ситцевых лоскутках, способна нейтрализовать ее. Все дело в помыслах — каковы они, такова и кровь, — и дрянном составе зелья, безусловно. Собрав во рту побольше слюны, Язычница сплевывает ее в платок — после нужно будет сжечь его, а теперь стоит подумать над противоядием. А еще лучше — над тем, что сможет изобличить лесную тварь и уничтожить ее. Ранним утром Язычница разыщет Шляпника и Пепла, чтобы рассказать им: нужны листья мелиссы, корень подорожника и еще кое-что по мелочи. И лепестки дикой розы для Пепла, разумеется. Она могла бы сходить за этим прямо сейчас, но было бы по меньшей мере свинством не предупредить Дятлов, а потому Язычница со вздохом закрывает глаза и комкает одеяло между ног: жарко. Утром морозный воздух проникает сквозь плохо замазанную щель в окне и щекочет Язычнице ноздри. Еще темно, и дортуар погружен в сладкую дрему — лишь Барышня сидит на коленях перед тумбой у своей кровати и строчит что-то, поставив перед собою свечу. — Все в порядке? — спрашивает Язычница, и Барышня, обернув к ней раскрасневшееся лицо и лихорадочно блестя глазами, заверяет: — Замечательно. Спасибо! — И снова возвращается к письму. Бросив мимолетный взгляд в окно, Язычница прикидывает, что время едва-едва перевалило за пять часов. Мог ли Пепел уже проснуться? Она хотела бы обнаружить его в мастерской. Не натянув даже платья поверх ночной рубахи, наспех обувшись и не потрудившись привести себя в надлежащий вид, Язычница покидает дортуар, приложив указательный палец к губам в немой просьбе не выдавать ее. Но Барышня сегодня сама не своя — даже не грозит ей вслед, кажется, стыдится своей вчерашней слабости. Тем лучше — несколько минут спустя Язычница уже скребется в дверь иконописной мастерской. Когда оттуда выглядывает Пепел, цепко хватает его за руку и спрашивает о Шляпнике. — Зови его, — велит, — и встречаемся у хода в Лес. В Лесу она кажется себе невесомой, и когда Пепел со Шляпником появляются на тропинке, Язычница незаметно подкрадывается сзади. На Шляпнике — широкополая шляпа, и из-под нее он смотрит кругом живым, горящим взглядом. Старается запомнить, понимает Язычница. Безумный не знает сюда ходу, и Пепел ведет его за руку. — Показывай, где это место, — торопит Язычница. — Времени мало, а мы должны многое успеть. Если увидите что-то из нужных трав — не медлите. Я хочу успеть кое-что, пока оно не явится. — И затем она мелко рубит листья и корешки в глиняную плошку, пока с неба на них падают снежные хлопья и хрустят под ногами через брешь между Изнанкой и Домом. Пепел замирает у оврага, Безумный Шляпник, дико вращая глазами, пытается заглянуть внутрь и чуть не падает, а когда со дна оврага поднимается на поверхность уродливая летучая мышь, сбивает ее, метко прицелившись одной из своих новых шпор. Шпора бумерангом возвращается в его ладонь, а Язычница молчаливо изучает окрестности — сильнее всего ее привлекают розовые лоскутки. — Их вроде бы стало больше, — замечает Пепел, — но я не уверен. Ты знаешь, что делать? — Сперва ты должен сорвать бутон шиповника. Осторожно. Не задев лоскутов. — Она серьезно смотрит на него, а затем на кусты дикой розы, абсолютно голые, а Шляпник бестолково крутит головой, пока она, шикнув, не шепчет одними губами: «Ты не увидишь». Потом Язычница велит Пеплу убрать в карман то, что он осторожно сорвал с колючей ветки: — Я потом скажу, что с этим делать. Затем она бормочет нужные слова, надрезает слегка подушечку пальца — кровь за кровь, — и алая капля падает в ее плошку, а содержимое плошки летит в зловещий котел. — Пока оно не сообразит, что мы здесь похозяйничали, Лесу ничто не угрожает. До этого времени будем искать. Внимательно смотрите на руки. И уходим. Не оборачиваясь. — Язычница идет последней, заметая следы древними заклятиями. Пепел — впереди, осеняя себя крестным знаменем, и когда их выталкивает в Дом, он тяжело переводит дыхание. Родные стены не отдают тревогой так, как отдает сейчас изнанка. Они выходят из-за угла коридора на первом этаже, мимо прачечной, и Язычница поглядывает на часы: вот-вот дадут колокол к подъему, надо поспешить в дортуар. Но Безумный Шляпник предусмотрительно озирается кругом, чтобы убедиться, что путь свободен, и сию же секунду за их спинами раздается исполненный строгости голос: — Вы почему не в своих постелях, молодые люди?! Обернувшись, Язычница узнает сестру Урсулу, и сразу становится ясно: наказания избежать не удастся никому из троих. Сестра Урсула всегда отличалась строгим характером и ставила дисциплину превыше всего. Малейшее нарушение правил могло обрушить на воспитанников Дома призрения ее праведный гнев — Пепел еще в детстве ощутил его на себе, стоя коленями на горохе за маленькую провинность, а с возрастом сестра Урсула стала лишь строже. И она слишком не любила Язычницу, а потому готовиться следовало к самому худшему. На горох, как в детстве, их, конечно, не поставят, но Урсула может выдумать наказание и похуже. Главное, чтобы не рассказала матушке Прискилле — новая настоятельница Дома Призрения ничуть не уступает в строгости покойной матушке Анне и будет недовольна. Смерив их строгим взглядом, сестра Урсула повторяет свой вопрос и задаёт ещё два ему вслед, словно пистолетная дробь: — Куда вы направляетесь? И отчего юная и благовоспитанная особа позволяет себе находиться в мужском обществе в такое раннее утро, да ещё одетая столь неподобающим образом? — Её глаза-бусинки сверлят Язычницу насквозь, и та машинально одёргивает подол ночной сорочки: одеваться во что-то приличное у неё совершенно не было времени. «Юная и благовоспитанная особа» ещё мгновение звучит в её голове, сказанное с насмешливой издёвкой, и Язычница чувствует, как кровь приливает к щекам. И как кипит от негодования Шляпник по левую руку от неё. И как ободряюще молчит Пепел по правую. — Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт в том, что будете наказаны? — Сестра Урсула готова вынести свой вердикт. — Вы, барышня, — в голове Язычницы что-то неприятно щёлкает, Барышня в Доме всего одна, — поможете мне в прачечной… — Гнусная работёнка, тяжелая и безрадостная. — А молодые люди… Вы, — она смотрит на Шляпника, — будьте любезны наколоть дров для большой печи, а вы, — переводит цепкий взгляд на Пепла, — полагаю, не будете огорчены чем-либо так же сильно, как запретом посещать иконописную мастерскую в течение всего дня. И завтра тоже! — Но!.. — восклицает Шляпник, но Пепел бросает на него такой печальный и смиренный взгляд, что он предпочитает замолчать. — Уж от вас-то я такого не ожидала, — сетует сестра Урсула. — Ступайте в свой дортуар, я сейчас распоряжусь, чтобы брат Захария запер мастерскую. Вы, юная леди, сию минуту приводите себя в приличествующий вашему статусу вид и возвращайтесь к прачечной: я буду ждать вас здесь. А вы, молодой человек, идите со мной. — И она, развернувшись на каблуках, чинно движется по коридору. Повинуясь ее властному тону, негодующий Шляпник, фыркнув, тоскливо бредет за ней. Перечить сейчас ни в коем случае нельзя: это может худо обернуться для них всех. Время идет к шести часам: вскорости дадут подъем, и кое-кто из Пересмешниц уже проснулся, чтобы совершить утренний туалет. Барышня, кажется, так и не ложилась с тех пор, зато теперь, приметив Язычницу, бросается к ней в объятия с раскрасневшимся лицом: — Милочка!.. — Я виделась с Пеплом сейчас, — скоро бросает ей Язычница, крепко держа товарку за руки. — Ему будет ценна ваша поддержка сейчас: он наказан. — Ах!.. — восклицает Барышня. — Но где же я могу найти его? — Полагаю, он может направиться в храм в том подавленном состоянии, в котором находится теперь: сестра Урсула запретила ему посещать мастерскую. — Ох!.. Бедный! Милочка, я так благодарна вам, я… — И Барышня прочувствованно целует Язычницу, оставив на губах легкий розовый аромат. Все время до утренней службы она никак не находит себе места, чувствует себя совершенно неуклюжей, когда идет к матушке Прискилле, чтобы получить разрешение покинуть приют для посещения богослужения, и так боится выдать свое волнение, что теряет слова из предложений — по счастью, матушка не замечает, и в нужное время Барышня входит в храм, сразу же приметив там Пепла. Священные молитвы впервые для нее в тягость: она с нетерпением ждет минутку, когда сможет пройти рядом с Пеплом и тихонько передать конверт — милосердный Боже, как она боялась!.. Все правила хорошего тона не позволяли девушке написать первой, особенно когда дело касалось сердечных вопросов, но письмо Барышни, которое она строчила все утро, было скорее пространным рассуждением о вопросах бытия, нравственности и любви, нежели признанием (хотя она, безусловно, адресовала Пеплу самые теплые и восторженные слова). Когда Барышня может наконец подойти к нему, лицо ее пылает. — Вы сегодня очаровательны, — опустив ресницы, тихо говорит Пепел, и ее сердце готово выпрыгнуть от восторга. — Жаль, я не сумела посетить ночную литургию… — О, это было в высшей степени блаженство! Они говорят друг другу еще несколько дежурных фраз, а после она достает письмо, спрятанное за муфтой, и передает ему украдкой. Он, удивленно вскинув брови, принимает конверт, и лицо его озаряет слабая улыбка. Ну прямо как ангел, думает Барышня, рассматривая его чистое лицо, обрамленное кудельками светлых волос, а затем, вдруг встрепенувшись, отнимает у него руку, всю в царапинках, и прячет ее под тонким кроличьим мехом. Одарив Пепла напоследок самой робкой и самой очаровательной своею улыбкой, Барышня торопится выйти прочь.