Оттенки огня

      «Боги запрещают родным братьям и сёстрам желать друг друга, ибо эта страсть, тёмная и неконтролируемая, может породить лишь чудовищ».       Мирцелла захлопывает книгу и кривится. Сколько она уже знает о том, что в её жилах нет и капли крови Баратеонов?       Матушке следовало прятаться лучше, не заглядывать в глаза брата многообещающе, не держать ладонь в его ладони дольше положенного, не принимать из его рук корону королевы любви и красоты, пока он жёг её взглядом... И уж точно не стоило целовать своего близнеца над постелью казалось бы спящей дочери.       Король Роберт, возможно, и не замечает ничего дальше кубка в своей руке, но Мирцелла всегда славилась наблюдательностью. Нужно лишь знать, куда смотреть.       Она деликатно отворачивается, пока сир Джейме, дядя Джейме, впивается взглядом в хмельного государя, непристойно щупающего свою супругу. Его лицо застывает посмертной маской королю. Он уже убил одного, так почему бы не попробовать ещё раз? Нет, серьёзно, к Роберту Баратеону Мирцелла не ощущает никаких тёплых чувств, да и он к ней, конечно, тоже (пьяные поцелуи в щёку не в счёт): нельзя ведь любить монстра всерьёз.       Принцесса знает, у неё не будет нормального будущего – она сама ненормальная. Что мог породить союз брата и сестры? Только чудовищ. Да, лишь только их одних. У Таргариенов было оправдание: Дракон — не обычный смертный и законы для него не писаны. Но они писаны для Львов. И Джоффри тому весомое подтверждение.       Целуется он неважно: засовывая язык как кусок буженины в печь, кусая и впиваясь в рот сестры так, словно желает высосать всю душу. Брат не умеет быть ласковым. Он зверь, и её совсем не удивляет цепочка капель крови, тянущаяся из его покоев. Септа поспешно уводит подопечную подальше, оставляя слуг отмывать пол, и заводит речи о вышивке, будто ничего и не видела. Девушка кивает и понимающе поддерживает беседу: если о чём-то не говорить, то этого как бы и нет. Если молчать, то она и не бастард вовсе, прижитый от близнеца, Джоффри вжимает в стену вечерами совсем не её, да и послать наёмника к сломанному маленькому северянину надоумила брата уж точно не она.       Томмен – чудесный мальчик, милый и добрый, но Мирцелла знает правду: у их родителей могут рождаться только чудовища. Она глядит на него пристально и часто, боясь упустить момент, когда зверь внутри прорвётся сквозь пелену невинного взора. Но Томмен только плачет. Плачет, когда Джоффри приносит ему кошку, распоротую от хвоста до головы, плачет, когда брат ломает деревянные фигурки рыцарей, плачет, когда очаровательный оленёнок, принесённый с охоты, идёт на сапоги старшего принца.       Мирцелла сжимает потные руки младшего брата в своих и шепчет: «Ты должен быть храбрым. Ты должен быть сильным. Ради меня. Ради нашего отца, славного воина». Мальчик кивает, трёт мокрые глаза и не знает, совсем не знает, что не Роберта Баратеона имеет в виду его сестра, когда говорит об отце.       У Сансы Старк такой затравленный взгляд и запястья в багрово-синих браслетах. Мирцелла сторонится северянки. Всё пытается найти в сердце жалость и не находит – у неё самой на предплечьях те же браслеты, лишь улыбка так и осталась медовой, и глаза разгораются лишь ярче год от года – под ресницами не спрячешь.       «Вежливость – доспехи леди», — шепчет Санса, когда думает, что её никто не слышит. У юной принцессы защита такая же – тоненькая, шёлковая, от зверя не спасёт, но от нескромного взгляда укроет. Да и зачем девушке доспехи: она предпочитает оружие.       Мирцелла опускает голову ниже, бессмысленно шевелит губами, будто молится. На статую Девы больно смотреть. Богиня взирает спокойно, тонкие черты мраморного лица прекрасны, и каждый завиток пышных волос искусно вырезан рукой мастера. Солнце, проникающее сквозь витраж, красит камень в ало-золотой. Принцесса упрямо глядит себе на колени, не желая поднимать взор на статую, столь сильно напоминает сейчас её саму. Это неправильно, мерзко, что Дева похожа на плод греха, маленькое чудовище с прелестным личиком. Так быть не должно. Красота, она ведь от Семерых и не может достаться недостойному. Вот только Мирцелла точно знает: она не из достойных, и всё очарование её – яд в хрустальном пузырьке, обманка для глупцов.       Менестрель поёт о прелестнейшей деве из дома Баратеонов, хрупкой лани с золотой шерстью. Принцесса кротко опускает глаза оленёнка, таит на губах милую улыбку. Джоффри хищно щерится, имея своё мнение о смиренности девушки. «Молчи, просто молчи!» — мысленно умоляет Мирцелла, встречая его насмешливый взгляд. Уж он-то знает, какова его сестра на самом деле! От союза Львов Олени не рождаются. Но можно попробовать притвориться, разве нет? Важно лишь то, что видят другие, и какая разница, что там на самом деле. Правда – не самая платёжеспособная монета.       Мирцелла могла бы быть хорошей, милосердной девочкой, но кровь в её жилах решила всё по-своему. Нет и не было у принцессы ни единого шанса быть той, кем хотят её видеть. И девушке правда жаль, но она должна соответствовать своей сути, поэтому крепче сжимает в руках арбалет под одобрительную усмешку брата и совсем не противится, когда его пальцы грубо стискивают ягодицу.