On se reverra

Два дня пролетели в глазах молодого композитора быстро и незаметно. Большую часть времени он праздновал, а остальную отдыхал. И действительно, малосостоятельные зеваки, которым не досталось билетов в оперу, не давали ему прохода прося добыть им место хотя бы на самых последних рядах, но Моцарт был слеп к просьбам. Конечно, если находить бесплатное кресло то для проходимца, то для пьяных гуляк в тавернах, то для шлюхи из дома удовольствия, которая рассказывала, как она была поражена талантом Вольфганга, то можно из состоятельного человека превратиться в такой же сброд, как и все они. Моцарт уже почти забыл о приглашении от Антонио на премьере, но короткий стук в дверь утром и человек, стоящий на пороге мигом вернули в него воспоминания о том дне. - Господин Вольфганг Амадей Моцарт? – произнес он. - Да-да, это именно я. Вам что-то нужно? Пришли заказать мне какую-нибудь композицию? О, Вы не будете разочарованы! - Нет, я принес письмо от Вашего знакомого - Антонио Сальери.– мужчина порылся в широкой сумке и протянул Моцарту маленький аккуратный конверт с сургучовой печатью, покрытую выпуклыми узорами, которые сливались в один единый рисунок и изображали птицу, с распростертыми крыльями. Весьма необычная печать: ни инициалы, ни герб. Кротко поблагодарив незнакомца, который тут же спустился со ступенек и поспешил по каким-то своим, известным только ему делам, Вольфганг распечатал конверт и достал оттуда небольшой листок, сложенный вдвое. Аккуратный почерк бросался в глаза. Уж кто, а богатые люди не всегда могли похвастаться таким навыком, ибо большинство писем за них писали слуги. Еще бы, попробуй за раз настрочить с сотню приглашений на вечера, балы и тому подобное, однако, это письмо было приятно читать. - Сегодня, в семь часов вечера… - проговорил на выдохе Моцарт, сжимая в руке листок, который вскоре уже лежал на столе. Когда люди ходят в гости, они часто одеваются очень вычурно. Так, чтобы произвести на хозяина бурное и только положительное впечатление. Подготовка заняла у Вольфганга приличное количество времени, но он как раз успевал на ужин. Задержался на мгновение только у зеркала, чтобы гребнем поправить свои непослушные русые волосы. Некоторые локоны слегка завивались, но все же это смотрелось весьма и весьма органично. Такой образ подходил эмоциональному и слегка взбалмошному Вольфгангу Моцарту. Добраться до дома Сальери было проще простого. Легкий стук в дверь, удивительно, что ее открыл сам хозяин, а не один из нескольких слуг. -Здравствуй, мой дорогой друг. Погода сегодня отличная, не так ли? Ну что ж, не стойте на пороге, проходите. – Антонио встретил Моцарта несвойственной ему мягкой улыбкой. Выглядел он вполне себе обычно, можно сказать по-домашнему. Разве что роскошная брошь украшала воротник белой, накрахмаленной рубашки с просторными рукавами. -Добрый вечер, Сальери. – Моцарт чуть сжался от прохладного ветерка, так не вовремя подувшего в спину. Он словно подталкивал Вольфганга уже скорее войти в дом или пасть в объятья мужчины, стоявшего напротив, но он только переступил порог и сухо пожал руку брюнета. Дом казался небольшим, но он не был лишен богатого убранства и изысков. Однако, присутствовало в нем и ощущение одиночества. Как оказалось потом, ужин был на двоих. В просторном обеденном зале они сидели в разных концах стола, и Моцарт для Сальери казался чем-то далеким и непостижимым. Так было и в жизни. Вольфганг считался признанным гением, таким, каких не видывал свет. А кто такой Антонио Сальери по сравнению с ним? И в глубине души мужчина понимал, что ему никогда не превзойти молодого композитора, как бы он не пытался, как бы ни старался. Все усилия в музыкальном искусстве были тщетны, пока эта фигура стоит на доске и блистает новыми победами. Поэтому этой фигурой надо было завладеть и устранить, но было в нем что-то и привлекающее, манящее. Моцарт – полная ему противоположность, местами наивная и по-юношески пылкая. Искра, порождающая пожар в сердцах многих людей. Ужин прошел легко, но знакомые не спешили переступать черту и разговаривать между собой, как давние друзья. Подобного эффекта удалось достичь только тогда, когда Сальери пригласил юношу в главную залу. Это помещение было поистине самым лучшем во всем доме. В нем царил легкий, дурманящий полумрак. Вглубь проникал лунный свет, слабо освещая все предметы интерьера, у стены стоял еще один небольшой источник света – камин. Как только Моцарт зашел в залу, его внимание привлек великолепный рояль из красного дерева, Сальери же тем временем сел на диван, стоявший недалеко от музыкального инструмента. - Нравится? Я заказал его у лучших итальянских мастеров. – Антонио всматривался в содержимое бокала с вином, который он взял с низкого столика у камина. Видимо, попросил слуг принести сюда вино перед тем, как они зашли. - Очень нравится. Слушай, помнишь, там, на премьере ты говорил, что нам, как музыкантам, будет что обсудить? – Моцарт достал из внутреннего кармана своего парадного темно-красного камзола несколько листов с нотами и положил их на рояль. – Я тут начал работу над кое-чем новым. И мне нужен кто-то, такой же, как я, настоящий композитор, как независимый эксперт. Ты позволишь? - Хочешь сыграть мне начало своего нового произведения? – брюнет замер, ожидая ответа и стараясь подбирать слова, чтобы не спугнуть Вольфганга. – Хочешь, чтобы я оценил твой труд? Что ж, если так, то я не против. Моцарт улыбнулся лишь уголками губ, почувствовав облегчение от того, что его выслушают, сел за рояль и положил тонкие пальцы на клавиши. Ласкающая слух мелодия разливалась по всему залу, заставляя Сальери затаить дыхание и прикрыть глаза от нахлынувших чувств. Музыка была подобна прохладному ветру в жаркий летний вечер, который был создан только для двух избранных человек. Тогда Сальери казалось, что для него и Моцарта. Он и не заметил, как поднялся и оказался совсем близко к юноше. Горячее дыхание на своей шее заставило Вольфганга вдохнуть полной грудью и потерять несколько нот из своей композиции. Прикосновение чужих губ к бархатной, молочной коже оставило свою алую метку и тогда, нельзя было сдержаться и тихо не простонать на выдохе, открываясь новым ощущениям и погружаясь в них с головой. Немного повернув голову, Моцарт поймал своими губами губы Сальери, при этом, не отрываясь от игры, не зря же отец учил его музицировать с закрытыми глазами. Поцелуй оказался на удивление нежным, с нотками дорогого красного вина, которое придавало чужим и без того приятным губам пьянящий вкус. Мелодия прервалась, но все еще продолжала играть в разумах этих двух людей. Сальери, чуть притянул композитора к себе и стянул с него камзол, который тут же оказался на полу. Надавив на хрупкие плечи Моцарта, мужчина усадил его на диван, а сам навис сверху, покрывая шею горячими поцелуями, каждый из которых был подобен будоражащему разряду тока. Пуговицы сразу поддались ловким пальцам, и вскоре полы рубашки обнажили худое, слегка выгибающиеся от желания, тело Вольфганга. Сальери наслаждался видом своей жертвы, которую он хотел больше всего. Это и была бы для него та желанная победа, тот триумф, ощущение которого не заменит ничто. Он еще не достаточно развлекся, сначала, ему хотелось подарить Моцарту удовольствие, возможно, последнее. Так сказать, прощальный подарок. Кончики прохладных пальцев вырисовывали на вздымающейся груди невидимые узоры, постепенно сменяясь обжигающими прикосновениями чужих губ. Ресницы Моцарта вздрогнули, когда мужчина опустился перед ним на колени. К этому он явно был не готов. Влажный язык Сальери коснулся низа живота, а рука поглаживала возбужденную плоть Вольфганга через тонкую ткань темных кюлотов, которые, впрочем, ненадолго задержались на бедрах композитора. Почти сразу Моцарт почувствовал ласкающие прикосновения чужого, влажного языка к головке своего члена и сильно прикусил губу, не сдержав хриплого стона, который так предательски сорвался с губ. Запустив руку в смоляные, уложенные в идеальной прическе волосы, он то ласково гладил брюнета, перебирая темные пряди, то слегка давил на затылок, побуждая его к более активным действиям. Цепкие пальцы почти сразу впились в бедра Вольфганга, а ногти разодрали бледную кожу чуть ли не до крови. Сальери, увлеченный процессом, то водил языком по всей длине возбужденного члена, обводя каждую пульсирующую венку, иногда задевая уздечку, то вновь обхватывал головку тонкими губами и посасывал, слизывая кончиком языка уже выступающую смазку. Каждое его новое касание проносилось волной удовольствия по телу Моцарта, отчего он только сильнее отклонял голову назад и вздрагивал всем телом. Брюнета сие действие забавляло и возбуждало одновременно, хотя было весьма удивительно, что он так мастерски владеет таким интересным навыком. Он дернулся вниз, вбирая в себя член Вольфганга полностью и на несколько секунд задержался, давая своему любовнику во всех красках прочувствовать полное наслаждение, а потом сомкнул пальцы на твердой плоти и стал двигаться вверх-вниз помогая себе рукой. Пару раз задел нежную кожу верхними клыками, придавая минету особенной колкости и грубости, но не причиняя боли. Находясь на пике удовольствия, молодой композитор лишь сильнее сжал черные локоны, не давая Антонио отстраниться, и излился, стиснув зубы, чтобы пошлый стон звучал как можно тише. Сальери сглотнул, а потом слизал солоноватую сперму со своих алых губ, что выглядело довольно-таки возбуждающе, но для приличия он поднялся, достал из кармана своих кюлотов аккуратно сложенный платок и вытер им губы, попутно сверкая темным взглядом в сторону восстанавливающего дыхание Моцарта. Брюнет забрал назад длинные пряди, падающие на лицо, и хмурое выражение превратилось в хищный оскал. Молодого композитора раньше не привлекали интимные отношения с мужчинами, было в них что-то до боли неправильное и грешное, но запретный плод сладок и он не удержался, не оттолкнул того, кто сейчас тянет его за собой на самое дно, поддаваясь слепой страсти и желанию. Останавливаться на полпути было поздно, поэтому Моцарт потянулся к Антонио и, ухватившись за рубашку, дернул того на себя. Одна рука Вольфганга машинально забралась под тонкую белую ткань и по-свойски блуждала по напряженной спине, в то время как другая осторожно поглаживала шею Сальери. Это было похоже на затишье перед бурей, когда не можешь оторваться от наступающей и магической темноты, любуюсь на то, как светлый день мигом сменился сумраком. Именно подобную темноту увидел Моцарт в глазах брюнета. Помутневший разум дал им обоим избавиться от одежды. Дальше последовал укус, который оставил на плече молодого композитора яркий красный след и заставил того промычать от удовольствия, причиненным болью. Сальери овладевало желание прочувствовать каждую клеточку тела своего пылкого любовника, который только и ждал прикосновений и ласок, изящно выгибаясь им навстречу, словно дикий кот. Тогда брюнет облизнул свои длинные пальцы и провел ими между ног Моцарта, осторожно проникая внутрь и стараясь не причинить боль, отчего первого накрыла пелена новых ощущений, не испытанных ранее, но таких прекрасных. Вольфганг чуть дернулся вниз, насаживаясь сильнее, но с наслаждением пришли противоположные чувства, от которых тот даже вскрикнул. Когда с подготовкой было все покончено, оба уже изнемогали от желания. Моцарт сразу обвил ногами бедра своего Сальери и уткнулся носом в его шею, остро почувствовался аромат сандалового масла с нотками жасмина и корицы. Первое проникновение было резким и болезненным, вынуждающим сжаться и вцепиться в чужую спину ногтями, оставить на ней глубокие, слегка кровоточащие полосы. Антонио впился в губы композитора грубым и требовательным поцелуем. Рыча и проникнув языком в чужой рот, лаская им язык Моцарта и сплетая их. Движения плавные, но мощные, постепенно набирающие темп. Вольфганг сжимал твердую плоть внутри себя и податливо двигался вперед в такт, подстраиваясь под тело Сальери. Он сам не ожидал от себя такого покорного поведения. Постепенно прорезавшийся голос придал стонам пошлый окрас, а на плечах проступили светлые капли пота. Одной рукой брюнет обхватил плоть Моцарта и стал ласкать ее, водя рукой по основанию и пальцами иногда надавливая на головку. Вскоре толчки стали более горячими и глубокими. Член проникал в тело полностью и пульсировал внутри, когда оба уже были на пике возбуждения. Сердца бились настолько громко и быстро, что их можно было услышать, не прижимаясь ухом к груди, сопровождаемые глубоким и сбитым дыханием, идущем из нутра. Когда пришло ощущение разрядки, они кончили почти в унисон, с хриплым вздохом, разделенным на двоих. Белая жидкость тонкой полосой стекла с живота Вольфганга на мягкую обивку дивана. Сальери устало завалился рядом с ним, слабо приобняв своего любимого композитора, промурлыкал что-то вроде: “Сегодня победу одержал я” и осторожно прикусил мочку его уха. Рваные вздохи постепенно сменились успокаивающей и пленительной тишиной. Вольфганг рассматривал изгибы чужого тела, которые были так отчетливо видны в лунном свете, падавшем на них через большое окно. - Сальери. – донеслось тихим шепотом, словно издалека, не из этого мира. - Да? - Антонио повернул голову к композитору. - Я хочу тебе кое-что сказать и это очень важно. Я… Я когда-то был влюблен, но все мое счастье разрушилось в один миг, как только я узнал, что меня просто использовали для собственной выгоды, а потом оставили! С тех пор я никого не подпускал к себе близко и никому не мог отдаться душой и телом, но, видимо, сейчас кое-что изменилось. – Моцарт выдержал паузу, чтобы всмотреться в глаза Сальери, боясь увидеть в них ненависть или непонимание, но, к счастью, в них не было ни намека на это. - И сейчас, я вновь ощутил это безумное чувство. Оно поглощает меня, дает надежду и одновременно отнимает ее. - Твои слова растопили мое сердце, Вольфганг. – прозвучал в ответ хрипловатый, бархатный голос. Эти слова не были нежными, они не ласкали слух, но ложились тонкой, шелковой вуалью на душу, по-своему успокаивали ее и очаровывали. - У меня пересохло в горле, я принесу вина. Сальери поднялся, спешно одеваясь и застегивая пуговицы на своей рубашке, подошел к столу. Налив вино в бокал, он замер, взяв в руки маленький флакон, на дне которого переливалась россыпь светлого порошка. Раньше Антонио был полностью уверен в своем плане. Так почему же руки сейчас так дрожат, не дают ему насыпать яд? Можно даже присвоить себе незаконченное произведение Моцарта и выдать его за свое перед самим Императором. Слава близка, но какой ценой он достанется и стоит ли оно того? Признание композитора действительно что-то задело в его душе. Оно открыло ему глаза и заставило задаться новым вопросом: “ А в музыку ли ты влюблен, глупец, или причина кроется в другом?” Когда он вернулся, Моцарт уже привел себя в порядок и взял бокал из рук Сальери с мягкой улыбкой. - Благодарю. – произнес он, делая маленький глоток. – Изысканный вкус и сладкий, прямо как твои губы. – Брюнет заметно смутился, но впервые на его лице была заметна ответная улыбка. Легкая, но искренняя. Она украшала его куда больше, чем тонкие губы, сжатые от злости и зависти. Композитор поднялся и почти невесомо прикоснулся своими губами к щеке Антонио. - Мне пора. – с печальным вздохом произнес он и на темных ресницах застыли прозрачные кристаллы от нахлынувших чувств. – но мы ведь увидимся снова? - Мы увидимся снова… - необычайно мягко и нежно ответил Сальери, и в этот момент упование зажглось в груди у двух, до этого обреченных на несчастную влюбленность, человек. Брюнет проводил его взглядом, но на этот раз восхищенным. Лишь только потом он заметил на рояле листы с нотами, подписанные сверху: “ Подлинному свету в моей, покрытой мраком жизни - Антонио Сальери.”