don't let me sin

      Идёт второй час ночи.       Конечно, у Сержа нет и мысли, чтобы вот прямо сейчас встать с полу, собрать разбросанные по серому ковру бутылки из-под лагера и пустые картонные вёдра и разбрестись по кроватям, оставляя горьковатый запах разлитого пива наедине с душной ночью, но мысль о том, что посиделка несколько затянулась, приходила в голову уже не в первый раз.       Хотя, в конце концов, впервые ли такое происходит? – Хэй, Серж? Серж? Смари, что я нашёл! – и вот теперь Том, бодрый как не после трёх бутылок пива, тычет ему в лицо куском курицы, который вынул страшно подумать откуда, потому что курица закончилась ещё примерно полтора часа назад. – Серж? Ты не рад? Мы-то думали, крылья кончились, а вот на те – ещё одно! Ещё и, мать его, острое! Серж! Ты хочешь или очень хочешь?       Да не хочет он, он хочет, наконец, перейти уже к этой чёртовой песне, потому что иначе создаётся впечатление, что его творчество, его стихи, его музыка, да вообще вся эта идея с группой Мейгану и нахрен не сдались, а сдалось ему только надираться и трахаться с фанатками. Какая нахер курица? Не хочет он курицы, он хочет спать и капельку понимания. Однако… – Хочу… – вяло протягивает он, даже не глядя на друга – искусство делать вид, что он просто устал, а не расстроен, против его воли оттачивалось с каждой выпаленной Томом бестактностью, с каждой провожаемой Томом в барный туалет девушкой – да с каждой подобной посиделкой, в конце концов. И Том каждый раз вёлся. – Камень-ножницы-бумага? – Ага, – и Том во все зубы улыбается, отрываясь от его плеча, на котором до этого лежал, и поворачивается к Сержу, выставляя кулак. Раз-два-три – оба выкидывают камень. Том заливисто смеётся, кусок курицы ждёт своего часа, отложенный на кофейный столик. Раз-два-три – ножницы режут бумагу, и Мейган рассекает пальцами ладонь, радостно хватая последнее острое крылышко.       Серж думает, что, может, сейчас весь этот детский сад чудом закончится – пить больше нечего кроме воды из-под крана, есть тоже, а в магазин идти уже поздно и лень. Скорее всего, Том, дожевав свою положенную курицу, вытрет руки об джинсы и скажет, что уже как-то поздно, да и вообще, вся эта хуйня его жесть как утомила, и очень жаль, конечно, что Серж не показал ему песню, но в другой раз, в другой раз... соберёт парочку вёдер из приличия, прополощет водой рот, сплюнет в раковину и уйдёт, похлопав его по плечу. Да, так сейчас всё и будет, Серж знает Тома уже довольно-таки давно, Серж уверен, и уверен он ровно до того момента, когда Том пихает ему в рот кусок этой злосчастной ёбаной курицы.       От неожиданности и вкуса острой панировки горло сводит и Серж закашливается, в ответ на что Мейган опять начинает ржать и со всей дури стукает его кулаком по спине. – Больной, что ли? – оскорблённо смотрит на него Серж, пережёвывая мясо. – Ты ж мой браток, Серрррржио, а братки должны делиться друг с другом и помогать друг другу, – радостно смотрит Том в ответ, и детская непосредственность, с которой блестят его огроменные голубенные глаза, она правда заставляет тебя придурочно улыбнуться и щёлкнуть его по носу со всей любовью, на которую ты в принципе способен. Серж не понимает, что это за хуйня, но от неё становится так тепло, как от бутылки скотча в свитере с оленями, и радостно, как от… как от Тома, собственно. Как от Тома, когда он сидит рядом и что-то бормочет про грёбаную курицу, кладёт свою голову на твоё плечо и улыбается, улыбается, как идиот, и бормочет, бормочет и не затыкается. Так, а не как когда он кладёт руку на задницу какой-то шмары, и ты остаёшься один со своим пивом, и ты, в общем-то, рад за него, но всё равно как-то тошно и тоскливо. – Эй! Я же к тебе со всей добротой и альтруизмом, а ты со мной как с чёртовой собакой, – шуточно хмурится Мейган. – Ща залезу тебе в рот рукой, достану оттуда это ёбаное крылышко и сам съем его, раз ты такой неблагодарный мудак. – Боже упаси! – и Серж сам чувствует, как былая обида, даже если таковая и присутствовала пару секунд, смылась далеко и надолго, оставив за собой только нагретое место, которое тут же заняло умиротворение, всякий раз подстерегавшее его и Тома в такие моменты. В конце концов, Серж знает Тома уже довольно-таки давно, знает, что такое происходит, когда этот солнечный парень грозится залезть ему в рот рукой, когда делится курицей, когда они просто вместе. И возможно, когда-нибудь Серж перестанет в нём сомневаться. Но только тогда, когда поверит, что это действительно с ним происходит. Что это не сон. – Спасибо, приятель, – Серж, поддавшись разлившему по телу спокойствию, совсем обмякает и расплывается в умиротворённой улыбке, как хиппарь под дурью. Том обнимает его за талию уже двумя руками, почти лёжа на нём, волосы на его золотистом затылке щекочут нос и губы, и это необъяснимо пьянит. – Да за что? Я так обожрался, что, пожалуй, ещё пол крылышка, и сдох бы нахер, – объясняет он, устраиваясь поудобнее на груди Сержа. – Ты не против, если я у тебя заночую? Боюсь, в дверь не пролезу.        И Сержу плевать, что благодарил он вовсе не за этот ущербный милипиздрический кусок курицы – он уверен, когда-нибудь Том поймёт, за что. Подумает об этом и поймёт. А сейчас пускай лучше он об этом просто не думает – испортит момент, за продление которого Серж был бы готов отдать всё что угодно. – Ясен хуй, не пролезешь. Тебя и так в последнее время разнесло, а тут ты ещё и одним рылом выжрал два ведра этих чёртовых куриц, – бормочет со всей нежностью Серж, съезжая рукой на Томов живот и легонько щипая его за бок. – За руками следи, Пиццорно! – и Серж бы торопливо отдёрнул руку, но только если б это был не его Мейган, весь из себя показушник и «no homo», развалившийся сейчас на нём и сопящий ему в грудь, не предпринимая ни малейшей попытки скинуть с себя его руку. В этом весь Том. – Серж… – протягивает он через какое-то время. – А можно ты мне сыграешь эту свою песню? Я очень хочу послушать, извёлся уже весь в интриге. Но чуть попозже. Полежим минутку и сыграешь, окей? Я так, блять, обожрался… – В другой раз, в другой раз, – улыбается Серж. – После твоей липосакции. – Кентуккийский жареный еблан, вот ты кто, – улыбается Том в ответ.