Моралисты

Подперев дверь в кухню стулом, Том с яростью в глазах повернулся ко мне. В нем пылала злоба, крайняя степень ненависти, граничащая при этом с возбуждением, от которого мужчина еле сдерживал свое утомленное рычание. Я вжалась в стол, обхватив себя руками, словно выстроив вокруг себя защитную стену. Впрочем, я прекрасно понимала, что Хиддлстон мог разрушить ее в любой, угодный ему момент. Он надвигался медленно, плывя, почти не шевелясь, лишь ноги его мягко ступали вперед, сохраняя в своих шагах стать и величие. Что говорило лицо, а оно говорило, было для меня страхом: глаза его помутнели, ртуть в них приобрела оттенок пепла и седого дыма, радужку почти скрыл зрачок, ноздри раздувались, словно у хищного черного гепарда, который, осознавая свое превосходство, надвигался на жертву, пытаясь растянуть момент удовольствия в этой неравной опасной игре. Дыхание мое перехватило, я раскрывала рот, прерывисто дыша и со страхом смотря на свою приближающуюся кару. Лицо мужчины было ярким, притягательным, он расплывался в усмешках, одна за другой, не меняя настроения хищника, не давая мне выдохнуть спокойно. Том, оказавшись в паре метров от меня, сорвался с цепи, подлетев и начав рвать на мне одежду. Тело со стонами отзывалось на каждое касание, на укус, на засос… Он исполосовал мою шею, она вся была красной и влажной, руки мужчины требовательно начали переходить в наступление. Хиддлстон, потеряв в миг всю свою невинность, стал Дьяволом, растлевающим чистую душу. Неведомая сила держала меня на месте, не давая лишний раз выговорить и слова: рот онемел, ровно также, как и все тело. Чувствуя и зная это, Том растягивал момент, довершая собой мои красочные возбужденные страдания — он стягивал лямки так медленно и аккуратно, будто от этого зависела его жизнь. Жар, огонь, страсть — все летало в воздухе, сыпались искры нескончаемым водопадом, я изредка успевала выкрикивать «Нет!» в промежутках между его сладкими пытками. Гольный сахар, он сам еще было в одежде, сам еще старался не потерять контроля, вьючными тонкими пальцами сжимая мою шею. Следами был усыпан весь мой живот, все руки, все плечи: мужчина не жалел ни единого участка кожи, то целуя, то кусая, то посасывая. Паутинки прозрачных слюнок тянулись от его мокрого рта ко мне, к моему лицу. Он посасывал мочку моего уха, дожидаясь коротких стонов, а потом отпускал, как только я заходилась в экстазе. Он властвовал надо мной. Вертел, как хотел. Как знал… Его глаза не меркли, разжигая огонь между нами лишь сильнее — одностороннее свечение, сплетение, горение… Быстро. Грубо. Резко. Я сидела на столе совершенно нагая, прикрываясь руками, отворачивая взгляд от этих похотливо просящих глаз. Хиддлстон уперся своим пахом в мою промежность, щетиной у своих шелковых губ щекоча мою щеку. Я выдохнула с шумом, почти в судороге, с волнением и желанием одновременно, вильнув бедрами в немом, но таком очевидном призыве. — Ах… — с его губ сорвался, отклеился, вырвался сладкий стон, и только от этого я уже была готова финишировать. Его шея, грудь, руки — все перед глазами плыло и искрилось, Том заходился в рычании и жалобных стонах, не останавливаясь, приближаясь ко мне, к моему дрожащему естеству. Его губы плутали по телу, оставляя тут и там тяжесть от своих прикосновений. Он целовал тело так, словно это были губы… Напряженный, смахнув каплю пота, он потянулся к ширинке своих брюк. Я дернулась назад, выказав протест, но львиная доля ощущений уперлась в сердце, и я слабо опустила голову, сведя ноги. — Ах… Том, нет… Агх… Он не слушал, будто отключился, потеряв пульт управления от собственной головы. Толкался вперед, бесстыже смотря в мои глаза и просяще умоляя поддаться. Сопротивляться этим плавным желаниям и приказам было мукой, приносящей боль, смешанную с острым наслаждением, но я держалась стойко, не позволяя Хиддлстону перейти грань. Тело затрясло, мужчина скрутил меня за руки и повалил на живот, перевернув. Я задергалась сильнее, страх вскипел в крови. — НЕ-Е-Е-ЕТ! — я с ужасом проснулась в холодном липком поту, прислонившись к стене и пытаясь восстановить дыхание. Меня, такую же липкую, как растаявший шоколад, быстро прижали к себе и стали наглаживать по спине и голове. — Тише-е-е… — прошелестел голос над ухом. Я клацнула челюстью, забыв, как дышать. Холодные руки Тома обвили меня крепко и теперь не отпускали, прижимая меня к бьющейся от волнения груди своего хозяина. Втянув губы, я носом уткнулась в рубашку Хиддлстона, с жадностью вдыхая этот божественный аромат дорогого парфюма. Мужчина держал меня, прикованной к себе, еще некоторое время, а потом, отпустив, засыпал вопросами и благодарностями. — Тебе приснился кошмар? — спросил он, дождавшись, когда глаза мои прояснятся. Я кивнула. — Надеюсь, я там вел себя хорошо? Ты кричала мое имя… — я отмахнулась, Том улыбнулся уголками губ, подав мне бутылку холодной воды. Я испила ее, перед этим подержав у своего лба. Ладонью смахнув с лица капельки пота, я с недоверием посмотрела на Тома. Он, поняв мои возмущенные позывы, вызвался все объяснить. — Уже двенадцать дня. Скоро обед. Я подумал, что было не целесообразно будить тебя с утра, ведь вчера ты со мной повозилась… — На что это ты намекаешь? — не поняла я, сделав еще один глоток воды. Хиддлстон, одернув ворот своей белоснежной рубашки, неловко улыбнулся. Было видно, что его что-то коробит. Он почесал подбородок задумчиво, а потом посмотрел на меня взглядом совершенно здоровым и бодрым. — Ты заботилась обо мне вчера, я позабочусь о тебе сегодня! — наконец заявил мужчина, расплывшись в коварной улыбке. Я огляделась по сторонам, изогнув бровь, а потом также посмотрела на Тома. — Да брось, чувак, тут не перед кем выпендриваться… — Я сказал, что хочу… — он обхватил одной рукой мою шею, а другой нежно накрыл мои губы. — … Позаботиться о тебе. — он смотрел в мои глаза неотрывно, с трепетом, с нежностью, смущением и волнением. Я смотрела на него с непониманием, стыдом и адским страхом. Глаза, широко распахнутые глаза Хиддлстона в паре сантиметров от моих светились, как ночные фонари, также ярко и красочно, по-доброму, завораживающе. Эта волшебная сказка не должна была иметь конца, Том все смотрел и смотрел на меня, и в этих приоткрытых тонких губах чувствовалась живость, жизнь. Он был великолепен, ореол окружал его чистый образ. Ангел божий смотрел на меня пристально, пронзительно, с интересом, жгучими серыми глазами заставляя тонуть в реальности, в эфемерности этой реальности. — Разве… — он шире открыл свой рот на выдохе. — … Это так плохо? Я замотала головой, дыша часто-часто через нос, хмурив брови и стараясь не шевелить губами. Мужчина тихо рассмеялся, словив прилив юности и негреховности момента, морщинки вокруг его глаз были неглубокими, ямочки на щеках заставляли мое сердце биться чаще, в голове пульсировала одна мысль - Не. Убирай. Руку. В висках колотилась кровь, розовые щеки забавляли Хиддлстона, он не отпускал меня, но и не подпускал к себе — в буквальном смысле держал на расстоянии вытянутой ладони. Я опустила глаза на его шею, не в силах больше быть под гипнозом его чарующего магнетического взгляда. — Отлично… — завороженно, смотря на меня, прошептала он своим низким голосом, почти опустившимся до критической точки и ставшим столь ярким и харизматичным, что кожа покрылась мурашками. Волоски на руках встали дыбом, дыхание постоянно срывалось, то восстанавливаясь, то выходя из-под контроля. Мне казалось, что мое сердцебиение было слышно на весь корабль, на весь космос… Облизнув пересохшие губы, Том с нежеланием и явной неохотой, даже примесью разочарования и легкой обиды, что, скорее, было похоже на досаду, опустил свои руки, что безвольно сползли на мои плечи, сжав их с силой, с властью, с мощью. Мужчина встряхнул меня так, словно я на секунду попала в миксер, с языка уже собирались слететь парочка колкостей, но Том, из-за спины вытащив тарелку чего-то жутко вкусного и жутко ароматного, вскинул свои бровки, протянув блюдо и поводив им перед моим носом. Стойкий аромат шафрана, кориандра и корицы врезались в дыхательные пути, пахло чертовски аппетитно, а вдобавок ко всему заурчал и мой живот. Хиддлстон рассмеялся, а я, обиженно надув губы и сложив руки на груди, откинулась к стене, отвернувшись в сторону. — Обиделась? Не обижайся, просто твой живот довольно мило урчит, — попробовал извиниться Том. С усилием сделав вид, что я обижена на него по гроб жизни, я повернула высокомерный взгляд в его сторону и скривила уголок губ. Мужчина тяжело вздохнул, опустив руки. — На обиженных воду экспортируют! — будто вспомнив, радостно воскликнул он. — Или как там у вас в России говорят? — неуверенно добавил, придвинувшись ближе ко мне, этот хитрющий кот. — Возят. — зло буркнула я, подтирая слюнки и смотря на еду в тарелке. Заметив мой взгляд, Том просиял. Точнее, сделал вид, что что-то задумал, но я вот сразу поняла, что он просиял. Глаза его заискрились, губы озарила игривая усмешка. — Захочешь есть — простишь, — долгожданно выпалил мужчина с радостью маленького ребенка. Кашлянув тактично и почти красиво, я сложила руки на коленях, как примерная ученица, и, вытянув шею и корпус вперед, закусила нижнюю губу, плавно скользнув рукой по ладони Тома, усердно сжимавшей сталь вилки. Хиддлстон без намека на пошлость выдохнул, его выдох эхом, громким и скользящим, обвил мою голову, гулко в ней повторившись несколько раз. Глухо что-то зашептав о женских принципах, я выкрала вилку из его руки и, неотрывно, застывше, с чувством и призывом «Я подчиняюсь!», смотря в его удивленные и исказившиеся от поражения серые омуты глаз, быстро отрезала кусочек курицы, а это, несомненно, была она, и отправила к себе в рот, в миг потеряв всю покорность и от этого — сексуальность. Я опустилась обратно, поняв, что вытягивалась навстречу Тому довольно долго — наши лбы почти соприкоснулись. Со смехом и первобытным весельем прожевав кусочек, я с вызовом глянула на мужчину и заливисто, как малое дитя, расхохоталась. Это, может, было как раскат грома, может, поэтому Хиддлстон беспомощно заметался глазами по моему лицу, а может, это было как дуновение ветерка, потому что лицо его преобразил легкий, совсем крошечный и нежный румянец на щеках. — Считай, что я тебя простила! — сквозь смех выдавила я, прикрывая рот ладошкой. Том, вопреки моим ожиданиям, не фыркнул с обидой в ответ, даже не раздраженно ухмыльнулся, а лишь изогнул правую бровь, отрезав взглядом мой взгляд и пришив его, буквально приковав цепями к себе. — Тогда, может, ты позволишь мне накормить тебя? — ту-дум, ту-дум, ту-дум!!! Сердце, ухнув, свалилось в преисподнюю желудка, в черную пропасть, не имевшую границ. Пульсируя и переливаясь счастьем и сентиментальностью, оно было готово разорваться от передоза милостей и приятностей со стороны Тома. Мужчина заколдовал меня, обрек на существование в вечной прострации, в розовой и тягучей, как карамель, как ириски, ибо просто так забыть его горящий взгляд нельзя было даже под дулом пистолета. И я это понимала, глотая воздух и шепча себе под нос что-то нечленораздельное и несвязное. Две ошибки в своей жизни я совершала, зная, что за это потом буду рыдать кровавыми слезами, но с теплотой вспоминая каждый миг прожитых грехов: переезд в Лондон и… влюбийство в Тома Хиддлстона. Нет, вообще, фанаткой я была давно, просто не такой ярой, как остальные, потому что была уверена: вся эта его доброта и отзывчивость на публике — грамотный ход имиджмейкров, корпатившихся над проектом, под названием «Том Хиддлстон», около нескольких лет. А когда сейчас я вижу его вблизи от себя, живого и светящегося позитивом, мне хочется рыдать от счастья и биться головой об стену, ибо все эти годы я жила в неведении, в слепом заблуждение, обрушилось которое грудой булыжников сейчас на мою голову. — Ах… Том, нет… Агх… — словно во сне выдохнула я, стиснув зубы до больного и ощутимого скрипа. Мужчина, надув щеки, выпустил из них воздух, цыкнув. — Да кто тебя спрашивает?! — искренне возмутился он, отобрав у меня вилку. Отрезав кусочек курицы, он, проткнув его зубцами столового предмета, поднес к моему рту, ни улыбаясь, ни усмехаясь, ни говоря ни слова. Я, помедлив какое-то время, посмотрев в его глаза глупым несознательным взглядом, дрожа, открыла рот. Потрясно. Влюбилась. Констатация факта или способ пошутить? Я сокрушалась про себя, мысленно негодуя и мечась в душе. Ох, какой сложный поворот — да это вылет в кювет! .. Вилка аккуратно коснулась моих губ, быстро проглотив курицу, даже не прожевав, я, не в силах больше терпеть общество Тома, заговорила. — Я наелась! — решительно заявила я, видя негодование и изумление на вытянувшемся лице Хиддлстона. Он наклонил голову в бок, точно кот, и приоткрыл губы буквой «О», разъедая меня осуждающим взглядом. Не стерпев, я отвернулась, быстро разглядывая обстановку в спальне: как и сказал Том, было уже двенадцать дня, следовательно, в спальне было чертовски, прямо чересчур пусто. Чересчур пусто для нас двоих. Я обреченно вздохнула. — Мне следует принять душ… — Тебе помочь? — самоотверженно вызвался мужчина. Я устало покачала головой. — Не травмируй психику, лучше отнеси тарелку на кухню… — Звучит, как вызов, — сдавленно засмеялся Том. Я измученно посмотрела на него, словно и не спала до обеда, словно всю ночь меня мучил этот долгий, красочный и жарко отвратительный кошмар. Даже во сне Хиддлстон был… Джентльменом? Он был идиотом, вот, кем он был. Совратил, опоил, изнасиловал… Ну, а я? Совратилась, напилась и отдалась. Молодец, Лэйн, ничего не скажешь! Чувство обиды за этот странный сон захлестнуло меня с головой — глухая, немая, беспросветная печаль налилась в глазах слезами, засверкала влажностью и переливами всей гаммой серых тонов. Тяжело, изнуренно, будто мир рухнул внутри меня, я вздохнула, качнув головой напоследок. Бесшумно соскользнув с кровати на лестницу, будто тень, я поползла к коридору, печально утомительная в этот несолнечный космический день. Как забавно выходило — единственная Девушка на корабле, раньше обделенная вниманием мужчин, теперь была востребована и желанна! Вещь. Игрушка. Кукла. Как тебя еще назвать? — с обидой думала я, горькие слезы правды стирая с сердобольных и больших глаз. Вот ведь Лондон, суть его — месторождение сказочных мужиков, которым отказать для меня — все равно, что родину продать. Это вопрос времени, все уже ходят в каких-то балахонах, стараясь лишний раз не акцентировать внимания на фигурах, на взглядах, на лицах… Скоро кто-то сдастся и возьмет силой то, чего хочет. И упаси, Господи, если это буду я… Думаю, первым не выдержит Фассбендер. О да, Майкл, ты никогда не был обделен женским вниманием, красавчик, богач, харизматичный мужчина — ариец, вот ты кто. Сексуальный ариец. Видали мы таких на подмостках газет и журналов, все у них схвачено, все у них на мази. Всем заправляют, школьниц совращают, алкоголь распивают, номера продлевают. Зло усмехнувшись, я закрылась в одной из кабинок и, быстро раздевшись, включила воду. Ее лед, как ни странно, не заставил закричать так истошно и громко, как умеют только женщины, лишь стиснуть зубы плотнее пришлось в этом смешанном сумбуре из потока мыслей и струй воды. В уборной был кто-то еще, я это поняла сразу — звук включенной воды, размеренное дыхание, — да, я чертов Шерлок Холмс! .. Сквозь матовую стенку кабинки различив обнаженный торс Бейла, я грустно усмехнулась. Вот он, предмет воздыханий давней мечты — будучи ребенком, несмышленым подростком, я засматривалась фильмами с его участием, так он был хорош. Грамотная игра, эмоции, чувства, настроения — все в нем было изысканно, сдержанно, без излишеств. Никакого лишнего пафоса, просто и скромно - Бог. — Доброе утро, Лэйн! — я выронила душ из рук, Кристиан стоял перед зеркалом и начищал свои белоснежные и без того зубы. — Уброе дутро! — смущенно отчеканила я. — Чего? — просто улыбнувшись, спросил мужчина, посмотрев на кабинку через плечо. Я вжалась в стену, учащенно задышав. А вот и живая мечта… — Доброе… утро… — взволнованно пролепетала я, прикрывшись руками, будто Бейл мог видеть сквозь матовое стекло. — Как спалось? — похоже, что ему спалось замечательно, потому что встал он в хорошем расположении духа. Или успел опять чего-то наворотить, никому не сказав, как в случае с мини-фейрверком на дне рождении Блума. — Весьма-весьма… — я не могла закончить мысль, поэтому дала Кристиану возможность додумать за меня. — Плохо. — даже не спросил, а просто договорил мужчина. — Да, плохо. — не стала врать я. — Кошмары? — он был превосходно пронзителен. Мне захотелось посмотреть в эти проницательные глаза. Отбросив мытье в сторону, я быстро сполоснулась и замоталась в полотенце, на плечи накинув рубашку. — Да, Кошмары… — отвлеченно ответила я, зацепившись с Бейлом взглядами. Он пристально осмотрел мои плечи и рубашку. — Милый балахон. Тебя мама в дестве не учила, что чужое брать — плохо? — он укоризненно покачал головой, улыбнувшись из-под под густой бороды. Глубоко посаженные глаза стали казаться еще больше, крючковатый нос теперь пленил, а родинка на его правой стороне околдовывала. Вот так мечта. — В каком смысле? — довольно грубовато спросила я, нахально посмотрев в спокойные глаза мужчины. Его рука отогнула край воротника и, оттянув, выставила шелковую надпись, вышитую золотыми нитками, — Кристиан. Он победоносно улыбнулся, но свел на нет тут же свою смешную улыбку. Стал серьезным и недосягаемым в своей молчаливой надменной холодности. — Красивое имя, правда? — Допустим, — с сомнением ответила я. — Но ведь это не значит, что посреди уборной ты станешь меня раздевать? — я жалобно посмотрела в его глаза. И, имея чудеснейшую привычку портить все завершающей фразой, добавила. — У тебя что, недотрах? .. — Если ты не заткнешься, — мурлыкнул Бейл. — То у тебя, — с нажимом добавил он. — Будет перетрах… Господи, женатый человек, отец двоих детей… Только я хотела возмутиться, слизнув с кончика своего языка яд, как в уборную вошел Джеймс МакЭвой. — О, Лэйн, рад тебя видеть на ногах! — непосредственно заявил он, посмотрев на Кристиана, тот закатил глаза и поспешил удалиться. Джеймс улыбнулся, похлопав меня по плечу. — Ну как ты? — Сносно. — ответила я, кутаясь в полотенце плотнее. Капли воды стекали по плечам, волосы были мокрыми и холодными. — Через пару минут обед, не хочешь приодеться? — смерив меня оценивающим взглядом, Серьезно спросил МакЭвой. Я охотно кивнула, согласившись. Вымыв руки, мужчина потащил меня в гардеробную. Не знаю, благородными ли были помыслы МакЭвоя, может, он просто хотел поскорее меня одеть, чтобы я не шлялась по кораблю «в таком» виде. В гардеробной он сразу же направился к шкафу с одеждой Уишоу, вытащил из нее бесформенную футболку и отдал мне, потом достал брюки из своего шкафа и, глянув сначала на них, а потом на мои бедра, поджал губы и убрал брюки в шкаф, выудив из него взамен свободные шорты. Отдав мне одежду, он, покачивая головой, стал смотреть на меня, видимо, не понимая, почему я не переодеваюсь. — Может, отвернешься? — со вздохом попросила я. Джеймс, спохватившись, улыбнулся и резко на носках своих ботинок развернулся к стене. Стянув хлопок рубашки с плеч, я ослабила узел полотенца, и оно соскользнуло на пол. Надев нижнее белье, я принялась за шорты, завязывая шнурок на талии которых я потратила минут пять. Сзади послышался отдаленный приглушенный кашель, я быстро обернулась на звук — в дверях, своей широкой ладонью прикрывая глаза и словно случайно посматривая в мою сторону, стоял Бейл, держа в руках полотенце. — Кристиан? Это ты? — спиной спросил Джеймс. — Да. — неотрывно смотря в мои глаза, убрав руку, ответил тот. Меня передернуло, я бросила возиться со шнурками и мигом надела футболку. Она была размеров на пять больше, болталась на мне, как мешок. Отлично, подумалось мне, вот и меня разодели «также». — Входи, дружище, не стесняйся, — МакЭвой повернулся ко мне и, подойдя, положил руку на талию и увлек в коридор. До самой двери Бейл провожал меня звериным взглядом, диким, злым. — И чего это с ним? — опережая меня, настороженно спросил Джеймс. Мне оставалось лишь пожать плечами и слабо улыбнуться. — У всех на этом корабле уже едет крыша… — Даже у тебя? — тень улыбки снова скользнула по моему лицу, Джеймс покачал головой, рассмеявшись непринужденно и весело. — У меня есть, к чему возвращаться. — философски заметил он. — В каком смысле? — удивилась я. — В смысле верности, — оборвал МакЭвой, втолкнув меня в кухню. Мы прошлись мимо столов к «нашему», излюбленному последнему столику, за которым уже сидели Хиддлстон и Фассбендер. Я присела рядом с Майклом, стараясь не смотреть в томовы жалобные глаза. Джеймс, пожав плечами, сел рядом с британцем и, не раздумывая, принялся за еду. — М-м-м, Мой секс, — завел старую песню старым голосом Майкл. Я не смотрела на него, я смотрела в тарелку, ковыряясь в ней вилкой. — Не хотела бы ты присоединиться к нам после обеда? .. — К кому, к вам? — грустно спросила я, сглотнув ком слов, подступивший к горлу от одного только взгляда на руки Тома, будто специально маячащие перед глазами. — Питерс предложил всем немного муки, мы даже нашли кальян. — пояснил Фассбендер. — Я за! — вскинул руки замком над головой Джеймс. Я запрокинула голову, вздохнув. — Ладно… Хиддлстон хмыкнул, едва слышно, но так едко и ядовито, что внутри меня все сжалось. После обеда Фассбендер собрал всех в комнате, где мы отмечали день рождения Орландо, и усадил кругом на мягкий ковер вокруг высящегося позолоченного кальяна. Пряный запах жженной травы окутал помещение, заволок прозрачной пеленой глаза, сдавил горло горящим обручем. Я поджала ноги под себя, ожидая своей очереди… Трубкой затянулся, сев поудобнее, Том. Он выпустил жгучий дым впереди себя, смотря в мои глаза прямо и неотрывно, как Бейл в гардеробной, только его взгляд был куда более нежным, осмотрительным, добрым и разящим — сила джентльмена, не так ли? Он передал трубку дальше, она ходила по кругу в каком-то бешенном ритме, все затягивались, и пред глазами все плыло — туманным было все, начиная с лиц, заканчивая силуэтами стен, серых и мрачных, которые приобретали в этом никотиновом опасном дыму различные оттенки радуги, переливаясь, искрясь, светясь… Трубка попала в мои руки, я с замиранием сердца приложила ее ко рту и, вдохнув этот сладкий ком дыма и отравы в свое тело, расслабилась, выдохнув через нос. Отовсюду слышался расслабленный, будто зеленый смех, цветовой спектр в моих глазах изменился — все теперь было таким расслабляющим и непринужденным, веселым, туманным, отдаленным, словно чужим. Пелена слез встала в сырых глазах, я смеялась и плакала, продолжая выдыхать носом. Фассбендер и МакЭвой что-то громко говорили, будто думали, что не слышат друг друга, поэтому повышали голос, Питерс танцевал, сидя на полу, руками хлопая и водя плавно перед собой. Наркота в моей голове. Было так хорошо, что аж плохо: нельзя было вдохнуть свободно, грудную клетку сдавливали раскаленные красные цепи, глаза рвались от крупных, горячих слез, во рту все полыхало, как от огня, в душе бушевал не меньший пожар эмоций и чувств, появившихся так некстати на этом корабле, в этом мире… Том, незаметно для остальных, подполз ко мне, присел рядом и, приобняв руками за плечи, уткнулся в мою шею, что-то тихо и утомительно шепча. Сердце поспешило исполнить лучший брейкдаун за всю историю дэткора, я выронила трубку из рук и быстро, глухо, сухо закашлялась. Хиддлстон, не понимая, какой вред своим вниманием наносит мне, продолжал что-то непонятно шептать в мою шею, убирая пряди волос за уши и смахивая их с моих плеч. Земля остановилась… Конечно, я знала, что в космосе время длилось быстрее, но сейчас этот закон напрочь вылетел из моей головы и из головы Тома, он царапал длинными ногтями мои руки, губами, своими нежными, тонкими, воздушными, мягкими губами касаясь меня. Огненный шар вместе с ощущением прострации хотел разорваться и вырваться, поглотив меня с головой. Никто никого ни к чему не принуждал… Он был так близко. Я могла его трогать, вкушать его запах, его голос, его взгляды. И все это было лишь мифом, жалкой эфемерностью в тяжелых и кровавых руках. Роковое сближение, мы курили и смеялись — что будет, когда корабль приземлится обратно на Землю? Я выдохнула со стальной тяжестью, отвернувшись в сторону, слезы, высохшие на глазах, полились с новой силой. Вечно я влипаю во всякие истории… Это было похоже на волшебный сон, где все так облачно, призрачно, недосягаемо, так предательски невозможно, в конце концов, — Том кончиком своего острого носа водил теперь по моей щеке. Похоже, что «травка» влияла на него не лучшим образом. — Лэ-э-эйн-н-н… — растягивая буквы, выдохнул мужчина в уголок моих губ. Я была готова застрелить себя от этой близости, от этой минутной слабости, теперь мой мозг не был расслаблен, теперь он анализировал и обрабатывал полученные чувства, эмоции и поступки со стороны Хиддлстона. Он ранил. Зачем? .. — Та-а-а-ам это! — я вскочила на ноги так резко и быстро, что Том, потеряв точку опоры, свалился на пол, челюстью брякнув о ворсистый ковер. Он с разочарованием посмотрел в мои глаза. — Я ведь только хотел… — Я тоже хотела! — поддавшись минутной слабости, выкрикнула я, нарушая на миг все веселье вокруг. Том вытянулся вперед, свои бледные и тонкие руки протягивая прямо ко мне. Отшатнувшись назад в нежелании топить саму себя до прибытия на Землю, я развернулась и побежала прочь. — Хотела, черт возьми… — напомнила я себе, закрывшись в одном из шкафов с одеждой и прильнув к дубовой стенке с надеждой, что тут меня никто не сможет найти. Ох уж эти актеры! Каждый красив, хорош собой до полоумия, до безумия, до нескончаемого потока комплиментов… Я обессиленно выдохнула, закрыв глаза, перед ними встал портрет Тома: его глаза, светящиеся угольками в кромешной тьме, его ямочки, а щеках, равные по своей ценности кучам алмазов и бриллиантов, его морщинки вокруг глаз, его темноватые неопределенного цвета волосы, его серьезность, его бесшабашность, доброта, улыбки, ужимки, ухмылки, его поведение, его манеры и низкий голос, этот баритон, этот сексуальный недосягаемый голос, эти руки, вены на которых были похожи на маленькие ручейки, это прямой ровный стан, широкая спина, плечи, стройные ноги, да даже, черт возьми, форма коленей — все в нем было совершенно! Я завыла, прикрыв рот руками, как белуга, как отверженный волк завыл на луну, так и я зашлась горькими слезами, заскучав в миг по своей прежней жизни рядового клерка. Как мне стало не хватать рутинной работы с утра до ночи, здесь ведь, в этом паршивом космосе был только корабль, Том и я. Всхлипнув жалобно, горько, со слезами в дрожащем голосе, я сокрушенно, плачевно закрыла уставшие глаза. Может, лучше уж было остаться на новой должности и никуда не соваться, ведь все эти проблемы, готовки по утрам, завтраки в постель и редкие, но такие цепляющие и выворачивающие наизнанку душу взгляды… Он смотрел так на всех. Не обманывайся, — услужливо подсказало мое подсознание, я снова всхлипнула, шмыгнув носом и прикусив губу. — Что тебе не живется? Не живется? Сама захотела спасти свою шкурку, теперь расплачивайся по долгам, дорогая. Да, именно, расплачивайся! — мой внутренний голос был словно не моим, он был жесток, надрывен и резок, лицемерен, холоден и совсем не жалостлив, совсем едок и ядовит. — Хотела жизни? Получай! Хотела сбежать от проблем? Сбежала! Вот и попробуй теперь прожить здесь. Одна. Безо всех. Без себя самой. Пробуй… Я снова сдавленно пискнула, всхлипнув, и зарылась в одежду с головой, устроившись как в кровати, приготовилась прожить в этом шкафу до окончания полета. До окончания этого кошмарного полета. Все внутри клокотало от смиренной жалости к себе, от сдерживаемого гнева на свою глупость, бестактность, на все это разом, все вместе - НУ. ЗА-ЧЕМ? .. Не было похоже, что мне полегчало хотя бы на грамм выкуренной травы, я невнятно что-то лепетала, глядя глазами, полными предательской влаги, на двери. В ярких глазах моих плавали и страх, и боль, и надежда на лучшее. Да, не все еще потеряно? Или все? А если нет? .. Ярый оптимист не стал бы в моем случае сопротивляться, просто отдался бы на растерзание врагам, а я умудрилась заразиться Стокгольмским синдромом и по уши, да даже, можно сказать, по макушку влюбиться, без оглядки, без шанса на выздоровление. Всегда в моих чувствах присутствовала изощренность: влюбилась — обязательно безответно, да даже пусть и взаимно — не суждено быть вместе: разные птицы, другие полеты, страны, часовые пояса, билеты на поезда, все было разным, все запрещало быть вместе с тем, с кем хотелось. Поэтому я и сбежала от проблем в Лондон. Местная газетка взяла журналистом за гроши, начальство шпыняло, говоря, что это — мотивация к работе. Друзей в этом большом, чужом и страшном городе я так и не завела. Только соседа по комнате могла назвать приятелем — иногда помогал по дому, иногда готовил ужин. Но чаще всего он сам пропадал на работе, а если и не на ней — то водил по ресторанам девчонок, кружа им головы. Что я буду делать дальше? В этом никакой нет фальши. Мне становится скучно, это становится грустно… Драматично, животрепещуще вставали перед моими глазами картины дней, что суждено мне было прожить здесь, среди ни врагов, ни друзей, но Тома. Голова закружилась, все внутри оборвалось и начало вскипать, закручиваясь в вихре, меня затошнило, я сжала губы, чтобы не расплакаться и не выдать себя, сглотнула подступившую к зубам рвоту и, с омерзением закатив глаза и пропустив по телу импульс мурашек, откинулась назад, легла на дно шкафа, подбрасывая одежду. Она так смешно взлетала и падала обратно…