Смутная улыбка

У него длинные пальцы, думает Колтон, пока Дэн крутит в руках прозрачную стопку. Рядом – бутылка, где на донышке еще плещется темно-коричневая жидкость, большая часть которой уже растекается по венам пряным теплом, от которого расслабляется тело и кровь колотится в висках, как после десяти кругов по стадиону, и сердце, наверное, сейчас проломит ребра… Это все виски, а еще текила, бутылку которой они прикончили чуть раньше, болтая обо всем и ни о чем. Не о том, что пульсирует в мозгу навязчивой фразой. Не о том, что рвется с губ, что растворяется в глубине глаз, растекаясь по радужке, помутневшей от алкоголя и невысказанных слов, что висят между ними, позвякивая, как колокольчики на крыльце перед рождеством, что любит развешивать его мама… - … А Холл ни на шаг не отходит от Макса, Чарли даже ревнует иногда, представляешь, в шутку, конечно, но… - Дэниэл тараторит, как заведенный, но вдруг запинается смущенно. – Черт, прости, чувак. Тебе это неприятно слышать, наверное? А глаза индигово-синие, такие яркие, как цветомузыка в том клубе, где они снимали тот танец… Это как разряд тока по венам, как удар по голове той самой битой, с которой любит дурачиться Ди в перерывах между съемками. - Неприятно? А должно бы? Зависает на несколько секунд, а потом сразу без перехода вспоминает и общий трейлер, и ее огненные кудри, и пальчики с длинными ноготками, ерошащие его волосы. Конечно, что еще думать. - Ну, ты и она… Все думали, и я думал… - Все правильно, думал. Пока Кристал не сказала ту фразу, разрубившую мир Шармана на «до» и «после»… - Ладно, забей, я идиот. Пытается рассмеяться, но получается так неестественно, и скулы будто сводит, как если бы он вцепился зубами в истекающий соком лимон… - А как Кристал? Ничего не слышал о ней с тех пор, как уехал. Наверное, Хэйнс хочет разрядить обстановку, сменить тему, сказать хоть что-то, чтобы эта ужасающая неловкость, от которой першит в горле, рассеялась призрачной туманной дымкой, но делает только хуже, потому что Дэн как-то странно отводит глаза и опрокидывает в рот стопку перед тем, как ответить. - Кажется, она хорошо, мы не очень-то близки в этом сезоне. - Вы расстались? Он даже не знает, что чувствовать – облегчение, легкость, тревогу? У него внутренности скручиваются тугой пружиной, как перед прыжком с парашютом, когда хлипкий самолетик мотает потоком воздуха, пилот матерится и требует ускориться, а ты только вглядываешься в расстилающуюся за бортом бездну и кроме сизо-белесых облаков, ковром застилающих раскинувшуюся где-то там далеко внизу землю, не видишь ни черта. А потом делаешь шаг в никуда… - Она ушла от меня, - бросает Дэниэл, мнет длинными пальцами не менее длинную сигарету, что ломается прямо у фильтра, и табак рассыпается по барной стойке пригоршней темно-желтой золы. - Давно? - В ту ночь, когда ты уехал… Глаза в глаза – четыре долгих секунды, за которые сердце успевает остановиться, подпрыгнуть к горлу и взорваться в груди как долбанная граната, из которой по ошибке или небрежности выдернули чеку. У него пальцы немеют, а во рту так пересохло, будто он последние пару часов не алкоголь вливал в себя пинтами, а жрал раскалившийся от солнца песок, закусывая высушенными листьями. - Мне… жаль… - Пустяки. – Дэн небрежно передергивает плечами и вдруг начинает рыться в карманах, выкладывая на стойку телефон и бумажник, скомканные купюры, зажигалку, смявшуюся пачку сигарет… Потом заталкивает все обратно, даже не глядя. Поднимается торопливо. – Ладно, чувак, я погнал. Неплохо так посидели. Будешь в городе – звони, повторим. Хлопает по плечу так, что Хэйнс давится остатками виски. Шарман уходит, а Колтон тупо сидит, разглядывая разноцветные этикетки на пузатых бутылках за спиной у бармена, что протирает стаканы и поглядывает наискось нетерпеливо – последний посетитель ушел четверть часа назад, и кроме Хэйнса тут никого не осталось. Ноги вязнут в песке, а луна над морем такая огромная и желтая, что похожа на недозрелый грейпфрут, качающийся в облаках, отливающих ртутью. Надо найти какой-то мотель что ли или гостиницу, думает Дэниэл, пытаясь заставить себя не обернуться. Взгляд Хэйнса прожигает дыру на рубашке даже сейчас, когда стены бара разомкнулись, выпуская актера в прохладную ночь. Пахнет йодом и почему-то водорослями. Или сразу – рвануть в аэропорт, в самолете можно не только выспаться, но и потискать стюардессу в туалете… - Дэниэл! Дэн! Целую секунду ему кажется, что этот выкрик – не больше, чем плод воспаленного воображения, отравленного, именно отравленного алкоголем и Колтоном Хэйнсом в неясной пропорции. Он оборачивается так медленно, словно надеется, что тот успеет исчезнуть, раствориться, растаять, как лед в горячей ладони… - Дэн? У Колтона рубашка на груди распахнута, а волосы всклочены так, будто он неделю провалялся в кровати. И Шарман как наяву видит, как Хэйнс запускает в них пальцы, взбивает остервенело, словно пытается вытрясти мысли из головы или какие-то картины прошлого из памяти. - Зачем ты приехал, Дэн? И не дышит, ожидая ответа. И пальцы стиснуты так крепко, что костяшки побелели. И, кажется, напряжение звенит в воздухе, а далекий шум музыки сливается с рокочущим шелестом прибоя. И луна такая большая, что отражается в глазах цвета горькой печали. А у Шармана крышу сносит только при взгляде на эти чуть обветренные губы, которые Колтон беспрестанно кусает. Не думая, он быстро шагает вперед, будто с обрыва прыгает. Все смазано, а движенья замедленны, как бывает во сне, когда так боишься проснуться. Дергает его на себя за воротник рубашки. Не смотрит в глаза, вообще на лицо не смотрит. Опускает ресницы и находит наощупь его губы. Господи, эти губы – лайм, смешанный с алкоголем и капелька горчинки, что пощипывает на нёбе, когда он ведет языком – по чуть шершавым, обветренным. И судорожный всхлип как катализатор, как выстрел в затылок в упор, он сносит последнюю преграду, и карточный домик рушится на песок, и хрустящие белые карточки, склеенные из преград и сомнений, уносит легкий ночной бриз, развеивает над морем. Колтон размыкает губы и запускает пальцы в волосы Дэна, когда тот толкается языком глубже, он вылизывает его рот изнутри, а руки тем временем, скользнув вдоль напряженной спины, спускаются ниже, длинные пальцы ныряют за пояс шорт, обхватывают ягодицы, сжимают. А Колтона прет и таращит, как под кокаином. Когда губы Дэна смыкаются, охватывая его нижнюю губу, когда языки сплетаются, в мозгу будто взрываются сотни петард, и в висках пульсирует так, что почти оглушает. Он отрывается от него, зная, что отныне всегда зависим от этих губ, этого запаха: фисташки и море, немножечко мускуса, хвоя и омела. Это как подсесть на героин с первого укола. Легонько ведет губами по щеке, впитывая его вкус и запах, пытается насытиться, глотает жадно, будто надышаться не может. А Шарман подушечками пальцев скользит по щеке - такой гладкой, будто эта кожа никогда не знала бритвы. Касается маленькой родинки под губой... Нужен перерыв, глоток холодного воздуха, чтоб в голове прояснилось, не то он стянет с него шорты прямо тут, перед баром... - Никуда не уходи, хорошо? И, не дожидаясь ответа, Шарман скрывается в дверях бара, где уже стихла музыка, а свет пробивается лишь из-под двери подсобки рваными полосками. Колтон запихивает руки поглубже в карманы, насвистывает сквозь зубы какую-то давно забытую мелодию. Он изо всех сил старается не улыбаться, как влюбленный мальчишка, но губы растягиваются сами собой. Просто на автомате. А еще так хочется ущипнуть себя за щеку. Изо всех сил. Так, чтоб потекли слезы, и остался синяк. Может быть, тогда он поверит, что все происходит на самом деле. Что это не сон, не галлюцинация, не мираж. Что Дэниэл Шарман действительно поцеловал его здесь и сейчас… Из бара доносятся приглушенные голоса, кажется, Дэн препирается о чем-то с барменом. Хэйнс только решает посмотреть, все ли в порядке, но тот уже вырисовывается на пороге. Улыбается во весь рот и победно сжимает в руках пузатую запотевшую бутылку. Потрясает ею над головой, как трофеем, подмигивает озорно. - Продолжим веселье, ты как? - Только за… И сразу становится легко и свободно, будто и не было того напряжения, сковавшего плечи ржавыми цепями и забившего горло жухлыми прелыми листьями. Они находят на пляже какую-то корягу, садятся, подогнув ноги, и пьют по очереди из горлышка. Шампанское ледяное и немножечко терпкое, пузырьки щелкают на языке и взрываются в носу. Легко и весело сидеть вот так под жемчужной россыпью звезд, слушая плеск черной воды, чувствуя кожей ласковые касания ночного ветерка. - Потрясающе тихо для Майями, - Дэн делает большой глоток, протягивает бутылку Колтону. - Просто день сегодня такой… исключительный… - начинает тот и вдруг осекается, понимая, насколько двусмысленно может быть истолкована фраза. Хорошо, что темно, думает Хэйнс, прихлебывая искристую жидкость. Хочется то ли кашлять, то ли смеяться, он судорожно вспоминает о том, куда засунул сигареты, как вдруг рука Шармана накрывает его руку прямо поверх бутылки. Чуть сжимает, поглаживает большим пальцем запястье, переходя на ладонь. Дыхание сбивается за секунду, и воздух вдруг кажется таким горячим, а шум в ушах нарастает. Он знает, что будет дальше. Предугадывает каждое движение, каждый выдох, словно чувствует друга кожей или читает мысли. Опускает ресницы, когда Дэн тянется вперед, касается лбом горячего лба и просто дышит глубоко несколько бесконечно-длинных, нескончаемых мгновений. Он пахнет шампанским и сигаретами. И Колтон чуть облизывает губы, когда Дэн невесомо касается их своими. Раз, другой, будто старается распробовать. Это невыносимо-нежно и похоже на сладкую пытку, и этого настолько мало, что Хэйнс наклоняется вперед, перехватывая инициативу, он размыкает языком губы Шармана, скользит внутрь, а пальцы путаются в кудряшках. Ловит губами низкий стон, что отдается в паху пульсацией и приятной тяжестью. И, как во сне, чувствует, как его руки стягивают рубашку с плеч, и сразу же тянутся ниже, опускаются на ширинку, где ткань так плотно облепила налившийся член, что вот-вот, и лопнет по шву… Дэниэл разрывает поцелуй, скользит губами от щеки к скулам, прикусывает кожу на шее, языком вырисовывает влажные узоры на ключицах. Когда кончик языка обводит по контуру плоский сосок, Колтон почти что скулит, сжимает плечи Шармана, мнет ладонями тонкий хлопок рубашки. Он чувствует, как пальцы Дэна касаются пояса шорт, чуть оттягивают, замирают так на мгновение, а потом он тянет вниз собачку молнии, выпуская на волю член – твердый, пульсирующий от желания. Обхватывает его и скользит – от основания к головке и назад, снова и снова. А губы, его губы блуждают по телу, и звезды спускаются с неба, чтобы взрываться в голове сгустками раскаленной плазмы – снова и снова… Язык ныряет во впадинку пупка, и кажется, он может кончить только от этого, и хочется крикнуть: «Дэн, что ты делаешь, Дэн?», но получается лишь мычать что-то нечленораздельное, и его губы, его пальцы… они везде. А в голове все сплетается клубками ярких, спутанных мыслей, когда Шарман опускается на колени и наклоняется, касаясь ртом влажной, блестящей от смазки головки. У Хэйнса колени слабеют, и он рухнул бы прямо в песок, будь он на ногах в эту минуту. Но Колтон просто откидывается назад и жмурится так, что перед глазами плывут концентрические круги – черные, красные, зеленые. Шарман ведет языком по кругу, скользит по всей поверхности члена. Хэйнс кусает собственные губы, чтобы не заскулить в голос, а Дэн уже обхватывает губами, легонько посасывает. Так хочется вцепиться пальцами в мягкую шевелюру и двинуть резко бедрами вверх – так, чтобы войти на всю длину, так, чтобы заполнить целиком его рот… Такой влажный, такой… умелый… Он едва сдерживается, он может кончить прямо сейчас и готов вывести в уме логарифм из бесконечности, лишь бы продлить эту сладкую муку. «Что ты делаешь, Дэн?», - рефреном колотится в голове. – «Что ты делаешь, Дэн? Ты же натурал. Ведь ты никогда прежде…» Мысль обрывается, исчезает в пучине наслаждения, когда Дэниэл, слизав капельки смазки, вновь обхватывает член губами, заглатывает его почти полностью. Движется вверх и вниз, чуть сдавливает пальцами основание… Колтон стонет хрипло и громко, поддается бедрами навстречу раз, другой… Еще немного, и… - Дэн… Тот выпускает член и вскидывает глаза – прозрачно-мутные, как чистая родниковая вода, по которой круги расходятся от брошенного камешка. Они подернуты дымкой желания, и Колтон видит, что парня ведет от возбуждения. - Д-дэн… Ленивая улыбка трогает влажные губы, и Шарман тянется вперед, почти опрокидывая друга в песок, он нависает над ним, и в свете полной луны кажется, что бронзовые кудряшки окутывает какое-то серебристое свечение. Целует Колтона – не нежно, жадно, животно, погружается языком в рот, и Хэйнс чувствует собственный вкус на чужих губах… И словно Млечный путь, закручиваясь пульсирующей спиралью, водит вокруг хороводы, и будто уносит – если не в параллельную вселенную, то в соседнюю галактику, как минимум. Не сразу он понимает, что руки Дэна стягивают его шорты к коленям, а потом мягко переворачивают на живот. Он отстраняется на какое-то время и Колтон слышит тихое шуршание одежды, когда Шарман расстегивает молнию, освобождаясь от джинсов. А потом чувствует, как член друга касается ягодиц, скользит по ложбинке. Дэниэл ведет ладонями по спине невесомо, едва касаясь, проводит вдоль позвоночника. Раздвигает ягодицы и, смочив палец слюной, осторожно вводит его, и Колтон стонет в голос, когда к первому пальцу присоединяется второй. Дэн растягивает его, двигая пальцами, постепенно наращивает темп, и рваные всхлипы Хэйнса сносят крышу. - Пожалуйста, Дэн, - выдыхает он, захлебываясь воздухом, и то ли просит остановиться, то ли умоляет продолжать… Шарман убирает руку и упирается влажным от смазки членом в колечко мышц, нажимает, проникая медленно, осторожно, хотя хочется войти резко, до упора, хочется трахать, до синяков стискивать пальцами бедра, насаживать на себя, снова и снова. Но вместо этого входит тихонько, по дюйму… И когда мышцы сжимаются вокруг члена, это… это не сравнимо ни с чем, и небо словно падает на голову, когда Колтон подается бедрами навстречу, и Дэн прокусывает губы до крови, он движется резче, с каждым толчком проникая все глубже. Сжимает его бедра, оставляя на коже кровоподтеки и полоски от ногтей. Он видит, как мышцы на спине Хэйнса перекатываются под кожей, что в звездном свете стала серебряно-матовой, видит, как капельки пота, отражая лунный свет, блестят на широких плечах. Наклоняется, слизывая их языком, прикусывает, оставляя на шее и вдоль позвоночника следы от зубов. Колтон дышит хрипло, со свистом. Он прогибает спину, и Дэниэл понимает, что вот-вот кончит. Не прекращая двигаться, утыкается лбом в мокрую шею, хрипло шепчет что-то сбивчиво-нежное, бессвязное. Перед глазами плывет и двоится, и Шарман жмурится, прижимается к другу теснее и тянется, обхватывая пальцами горячий, пульсирующий член. Ведет ладонью вверх и вниз, чуть сжимая, приноравливается к собственному темпу. Выдохи, всхлипы и влажные шлепки тел друг о друга сливаются, сплетаясь в голове в какую-то чарующую мелодию плоти. Его сотрясает такой мощный оргазм, что в голове будто взрываются сверхновые, а тело плавится, размягчаясь, как воск от огня. Почти сразу же Колтон кончает с протяжным стоном, чуть не падая лицом в песок. А у Дэна сил нет, чтобы скатиться с парня, он буквально распластался на нем, уткнувшись в изгиб шеи. Пощипывает губами солоноватую кожу, глотает терпкий запах Колтона Хэйнса с нотками мускуса и миндаля, слушает, как кровь колотится в висках, чувствует, как расщепленное на атомы сознание вновь складывается микроскопическими пазлами – один к одному. Перекатывается на спину и сжимает пальцами ладонь Хэйнса. Подтаскивает ближе и касается губами губ, не жадно, ненасытно – нежно и словно бы трепетно. Ладонь к ладони, и пальцы сплетаются в замок, а слабые улыбки скользят по губам. Колтон опускает ресницы и дышит, просто дышит – впуская в себя ночную прохладу, а еще этот аромат, что впитался в кожу, стал частью его – фисташки и море. Они в песке извалялись, будто ныряли в бледно-желтые барханы, погружаясь с головой. Песчинки налипли на кожу, они скрипят на зубах и путаются в волосах… - Ну и вид у нас, - Хэйнс улыбается, но его глаза кажутся такими темными и тревожными, а еще он все время прикусывает нижнюю губу, и, если бы это не было так сексуально, Дэн явно заподозрил бы что-то неладное. Но Шарман лишь ведет пальцем по его спине, словно бы пересчитывая позвонки. Ему лень даже говорить, хочется лишь лежать, слушая это теплое дыхание и плеск темного до черноты моря, что равномерно дышит, покачивая на волнах серебристую дорожку от света плывущей среди звезд луны. - Если мы пойдем туда, - одними губами шепчет Дэн, сплевывая треклятый песок, и кивает в сторону воды, - это будет, как в дешевом бульварном романе. - Как же я любил раньше подобное чтиво, - так же тихо отзывается Колтон, вглядываясь в прозрачное небо: чистое-чистое, словно и воздуха-то здесь нет, и потому звезды кажутся такими яркими и огромными. Песок летит в разные стороны бледно-желтыми брызгами, когда они наперегонки несутся к морю. Вода теплая, как парное молоко на ферме, обнимает обнаженные тела, ласково гладит мокрыми пальцами. Шарман с разбега ныряет на глубину, дрыгнув в воздухе длинными ногами. Две секунды, и Колтон бросается следом, поднимая в воздух такой столб воды, будто откуда-то со дна бьет гейзер. А небо такое черное, словно выдолблено из сплошного куска обсидиана, оно сливается с чернильными волнами, и никак не получается разглядеть, где та линия, незримая нить, соединяющая верх и низ. «Мы тут утонем к чертовой матери, не выплывем просто», - паника мечется в голове, колотится о своды черепа, выплескиваясь наружу. Но тут руки Дэна обхватывают поперек ребер и тянут на себя. И все становится пустым и неважным. Все, кроме этих пальцев и его губ, вычерчивающих узоры на коже, скользящих по ключицам и линии плеч, а потом смыкающихся на губах. Они солоноватые от морской воды и пахнут фисташками. «Я люблю тебя. Я просто люблю тебя», - думает Хэйнс, запуская пальцы в мокрые кудряшки парня, что снится ему так часто. Они опускаются под воду, переплетясь, как сиамские близнецы. Руки, и губы, и стук сердец друг о друга – тихий-тихий в гулкой подводной толще. И дыхание – одно на двоих. А потом они лежат на мелководье у самого берега, и медленные волны то накрывают теплым прозрачным одеялом, то отступают, и тогда прохладный ветерок холодит кожу, и мурашки бегут по рукам и бердам. - Иди сюда, - у него даже голос вкусный, как мед диких пчел, а волосы стали темнее от воды и льнут ко лбу и вискам золотыми колечками. – Какой же ты… Господи, Колтон, какой же ты… И затыкает свой же рот губами, наваливается сверху, чувствует, как член трется о член. Воздуха, воздуха так мало. - Колтон, боже… Сжимает его не крепко – нежно, и язык скользит в сладкую глубину рта. Влажно, терпко, горячо. Сжимает бедра ногами, толкается вперед. … Замирающие отсветы спрятавшейся в низких тучах луны гаснут в волнах, когда Хэйнс кончает, откидывая голову назад, опускаясь затылком на мокрый свалявшийся песок. Волны накатывают одна за другой, и Дэн дышит в шею так горячо… И это правда похоже на смерть… - Скоро рассвет, - ведет пальцами по бедру и втягивает легонько кожу на шее, будто пытается ожерелье из засосов изобразить. – Нам бы убраться с пляжа, чтобы не устроить сенсацию в твиттере, когда ранние пташки из туристов выложат в сеть снимки наших голых спящих тел, спутавшихся, как осьминоги щупальцами в сильный шторм. Хэйнс вырубился бы прямо здесь и сейчас, но Дэниэл прав. - Тут мотель неподалеку. Я там утром вещи бросил. Перед тем, как пошел искупаться. Вот так искупался, думают оба и ржут в голос. - Я первый в душ, - выдает Колтон, подхватывая измятую и мокрую одежду с песка. - Вот уж хрен я тебя одного отпущу, - обнимает сзади за плечи, пощипывает губами затылок. Сердце колотится в груди, словно ему там ужасно тесно. Кожа пахнет гелем для душа и пылает от поцелуев. И, кажется, будто его губы, его руки были везде, исследовали, изучили, испробовали каждую клеточку, каждую частичку тела. Они успели разбить что-то в душевой, расколотили светильник на столике и разнесли пузатый телефонный аппарат у самых дверей. Запутались в простынях и раскидали подушки по крошечному номеру. Мало, так мало… Господи, мне просто мало тебя… - Какого черта мы не сделали этого раньше? Губами по губам вместо ответа. И россыпью поцелуев по бледной коже. Кудряшки под пальцами, будто шелк, Колтон перебирает их, словно четки. А потом легонько толкает Шармана в грудь, заставляя рухнуть на спину. - Ты красивый, Дэн. Ты просто охуеть, какой красивый… И раздвигает его ноги коленом, скользя губами от живота по груди, прикусывая за шею. Всхлипы вместо слов и стоны вместо признаний, и каждое касание – как обещание. Через несколько часов Колтон тихонечко спит, обхватив руками подушку. За окном рассвет разливается по небу жидким золотом, бросая косые лучи сквозь приоткрытые шторы. Дэн сидит на подоконнике и курит одну за другой, затягиваясь в кулак. У него на голове такой беспредельный пиздец, будто волосы облили густым сиропом и долго возили макушкой по полу. Он быстро пишет что-то на наспех вырванном из блокнота листочке. Чиркает, рвет бумагу в мелкие клочья, и начинает сначала. Весь пол усыпан такими обрывками, а пальцы изрисованы чернилами, как у школьника. А сам он пахнет, как… пахнет как Колтон. Пропитался его запахом насквозь – так, что ни отшоркать, ни смыть. Да и не хочется. Гребаный трус… «Нужно подумать, чувак. Просто небольшой перерыв, ты пойми… Нам было так хорошо. Но это пиздец как сложно…», - буквы выходят кривыми, они спотыкаются и разбегаются в разные стороны, и голова тяжелая, как из свинца. Колтон вздыхает во сне и переворачивается на спину, откидывая руку назад. Солнечный лучик соскакивает с подушки, прыгает на лицо, и скачет по носу и щекам, будто веснушки пересчитывает. Шарман чертыхается беззвучно, чувствуя, как под ребрами сладко тянет и ноет. Колтон открывает глаза и потягивается, солнце светит прямо в лицо, чайки над морем верещат, как шальные, а ему хочется петь, хочется обнять весь мир, и … Взгляд падает на пустую подушку, что все еще пахнет Дэном. Комната пуста, и из ванной не доносится плеск воды. Хэйнс осторожно садится в постели. Он не расстроен, нет. Грудь не ломит от боли, и сердце не сжимается, комок не застрял в горле, и даже курить особо не хочется. Дэниэл уехал. Уехал. Это же не могло продолжаться долго, так? Ночь закончилась, схлынуло навеянное алкоголем наваждение, и Шарман просто одумался… Не больно, не пусто. Привычно, быть может. Он даже не слышит, как открывается дверь, впуская в комнату шум прибоя и влажный бриз, налетающий с моря. - Эй, соня! Проснулся уже? – журчащий смех и озорная улыбка. – Я думал, ты до полудня продрыхнешь. Смотри, я нам завтрак принес. Любишь же круассаны? Эй, ты в порядке? - Дэн? – Моргает так часто, будто привидение видит. И сердце в груди, наконец, оживает, колотится где-то в горле, мешая нормально дышать. – Я думал… - Думал, я свалил по-тихому? Больше не думай, ладно?.. И крепко-крепко прижимает к груди, зарываясь носом в колючий ежик волос. - Ты фисташками пахнешь, - шепчет Колтон, закрывая глаза.