Последний шанс Тома Реддла

      Шаманка была стара. Так стара, что время превратило ее лицо в печеное яблоко, а спину согнуло в дугу. Но выражение выцветших черных глаз по-прежнему было глубоким и пронзительным. Она метнула в посетительницу цепкий взгляд из-под нависших век и вернулась к своему занятию — помешиванию в котле какого-то варева. В войлочном шатре все пропахло дымом, который тянулся к отверстию в потолке, травами и шкурами зверей. Аола почтительно склонила голову в приветствии, сложив ладони вместе:       — Мир тебе, Цэрэн-Шулам*.       Старуха повела носом и вдруг захихикала.       — Хёох**, кто ко мне пожаловал! — проскрипела она. — Зачем пришла к простой знахарке, дочь пери? Чем, такая как я, может помочь бессмертной?       — Ты возвращаешь жизнь, Цэрэн-Шулам. Я всего лишь живу свою.       — Кто сказал? — спросила хозяйка шатра, повернувшись к ней.       — Степь полна слухов, — уклончиво, но вежливо ответила Аола.       — Слухи что крупа с половой, — хмыкнула старуха и кивнула на расстеленную у огня шкуру: — Садись, рассказывай.       У внутренне дрожавшей от напряжения миледи чуть отлегло от сердца, и на шкуру она не просто села, а почти рухнула без сил. Двое из тех, кто мог бы ей помочь, уже отказали, и она начала терять надежду. Не торопясь и стараясь не упустить ни единой мелочи, она стала рассказывать шаманке, зачем пришла.       Выслушав, та протянула похожую на птичью лапу руку и потребовала:       — Покажи.       Аола сняла медальон с шеи и с видимой неохотой отдала старухе.       — Не доверяешь? — хмыкнула та.       — Дорожу…       Вынув из украшенных узорами ножен большой булатный нож, старуха подержала его над огнем, повесила медальон на кончик и поднесла к глазам. Разглядывала так и этак, что-то бормотала. Потом сказала:       — Чище слезы. Не вижу зла.       Аола кивнула.       — Но тот кусок, что остался после гибели, не успокоен. Он потерялся между небом и землей, в Великой Пустоте, и как только почует возможность — вернется. Ты уверена, что эта часть, — старуха тряхнула медальоном, — победит ту?       — Нет… — честно призналась герцогиня, опуская голову.       — Много зла он натворил. Не осознает — худо будет. Осознает — еще хуже.       — Я не могу бросить его вот так… Еще раз… — почти прошептала девушка, стиснув пальцы. Шаманка рукоятью ножа подцепила ее подбородок и заставила поднять глаза.       — Любишь?       — Люблю…       — Душа, она такая… если кормить — вырастет. Главное, чем кормить будешь. Трудно будет, ой, трудно… — она цокнула языком. — Поклянешься мне, тогда возьмусь.       — В чем? — спросила миледи, пытаясь справиться с вновь охватившим ее волнением.       — Слово дашь, на крови поклянешься, что убьешь его сама, если он снова черные дела творить удумает!       Она смогла лишь кивнуть в ответ.       — Запоминай, что для обряда нужно, — проворчала шаманка, и стала перечислять компоненты. Потом добавила:       — Это тебе не черная сила, долго все будет. У меня поживешь пока. Я старая уже, мне помощница не помешает.       Аола снова кивнула, а потом спросила:       — Что хочешь в награду, Цэрэн-Шулам? Проси все что хочешь.       Старуха улыбнулась лукаво и проворчала:       — Что хочу? Хе-хе… первенца мне своего отдашь?       Миледи отшатнулась, побледнев как мел. Первенца?! Свою плоть и кровь, которой и в планах еще не было, но которая даже в теории дороже всего на свете?!       — Что, засомневалась? — съехидничала старуха. — Вот так любовь!       Аола сглотнула, лихорадочно ища ответ в своем сердце, и тут шаманка расхохоталась, хлопая себя по бедрам, прикрытым выцветшим тряпьем:       — Ай, попалась как дурочка! Совсем у вас, молодых, с юмором плохо. Больно нужен мне ваш унага***! Вот сделаю дело, тогда сама решишь, чего он стоит, любимый твой. Дашь, сколько не жалко.       Абу ворчал не переставая: вредная старуха ему не нравилась — слишком непочтительно обращалась с его госпожой. Конечно, он слышал их разговор с первого до последнего слова. Мысль о том, что Аола будет жить в закопченной юрте и помогать шаманке, казалась ему сплошным кощунством. Затея самой госпожи тоже не сильно его обрадовала.       — Если что — я сам его того, — свирепо пообещал он, недвусмысленно чиркнув пальцем по горлу.       — Так, кажется, мы на месте, — прервала миледи поток его негодования. Литтл-хэнглтонское кладбище выглядело так же, как и тысячи других старинных английских погостов: замшелые надгробия за невысокой каменной стеной, статуи печальных ангелов и тишина под сенью старых вязов.       Найти могилу Реддлов особого труда не составило, они были людьми богатыми, и захоронение до сих пор сохранилось в неплохом состоянии. Правда, статуя на могиле ей совсем не понравилась. Девушка покосилась на фигуру с косой с некоторой опаской. Символично, конечно, но… Аола изо всех сил старалась не думать о том, кто уложил целое семейство рядком под эти плиты. И о том, какой грязный обряд провели здесь больше двадцати лет тому назад, тоже… Если думать, недолго и передумать возвращать этому поганцу жизнь.       — Прошу прощения, мистер Реддл… — пробурчала она. — Я у вас немножечко генетического материала позаимствую, как сейчас говорят… В конце концов, ваша вина в том, в кого превратилось ваше дитя, тоже есть. И немалая.       Она прошептала заклинание, и слежавшаяся земля задрожала, придя в движение, пошла трещинами, забурлила изнутри, словно вулкан, и вытолкнула на поверхность небольшого размера кость. Аола отправила ее в сумку, привела могилу в порядок и протянула руку джинну, чтобы вместе трансгрессировать.       С местом упокоения Меропы Реддл все обстояло далеко не так просто. Хвала англичанам, чья педантичность не уступает немецкой — все записи о поступивших в приют роженицах и сиротах за минувшие сто лет исправно хранились в городском архиве. Меропу похоронили за государственный счет на старом кладбище Всех Святых на юге Лондона. Оно давно уже закрыто для новых захоронений, но как отыскать одну-единственную могилу среди тысяч других? Выбито ли на ней имя матери Тома, или это непозволительная роскошь для последнего приюта несчастной нищенки?       Прикинувшись скучающей туристкой, Аола выспросила у не менее скучающего сторожа, в какой стороне находятся захоронения двадцатых годов прошлого века, и отправилась в указанный квадрат. Отойдя подальше от ворот, выпустила Абу из сумки. Они разделились и принялись прочесывать территорию. Кладбище было таким запущенным и заросшим, что Аола быстро отчаялась — искать могилу практически в лесу было трудно.       Добравшись до захоронений начала тысяча девятьсот двадцать седьмого года, она не придумала ничего лучше, чем использовать Акцио.       — Акцио надгробие Меропы Реддл! — велела она. Сначала было тихо. Потом где-то в стороне раздался треск, словно сквозь чащу ломился разъяренный слон, что-то большое и темное вырвалось из кустов и ухнулось у ее ног. — Спасибо, что не на голову… — Аола подняла плиту в воздух и велела ей возвращаться на место. Крылья пригодились, как никогда ранее. Джинн принесся, встревоженный шумом, и по пути заметил тот участок, с которого миледи довольно по-вандальски выдрала надгробие.       — Мои извинения, мадам, — девушка изъяла из могилы кость Меропы, вернула камень на место и задержалась возле него. На скромной, грубо обтесанной плите было выбито только имя покойной. К отцу Томми миледи не питала ничего, кроме легкого презрения. Меропа вдруг стала ей немного ближе. Все-таки эта женщина дала Тому жизнь… Сейчас Аола испытывала сложные, смешанные чувства… Собственно, она собиралась сделать то же самое.       — Мы обе оставили его, когда были так нужны… — тихо сказала она. Помедлив, она наколдовала букет полевых цветов и положила его на могилу.       — Кости есть, кровь есть… — шаманка по очереди бросила кости и платок с бурыми пятнами (Томми как-то поранился на пикнике, платочек чудом остался у Аолы и сохранился в шатре) в похожий на огромное яйцо сосуд из кожи верблюда. Герцогиня лично выделала шкуру для него, невзирая на возмущенные вопли Абу, и натаскала воды из далекого родника.       — Чем больше любви и ручного труда вложишь — тем лучше, — пояснила Цэрэн-Шулам. Аола ей верила.       Потом старуха сыпнула в деревянную чашку горсть соли и поднесла к виску миледи свой неизменный нож.       — Воспоминания давай, — велела она. — Все, какие есть.       — Прямо все-все? — спросила девушка и легонько покраснела. Шаманка захихикала:       — Все, все… Если не хочешь получить детскую игрушку, у которой промеж ног гладко, словно лоб новорожденного жеребенка.       Аола покраснела еще гуще, но отдала все, что требовали. Воспоминания стекли цветными нитями в плошку по лезвию ножа и впитались в соль.       — Хёох! — фыркнула шаманка, продолжая веселиться. — Не желаешь чего подправить? Говори, пока можно. Я могу. Хочешь…       — Не надо ничего подправлять! — перебила ее Аола, чьи хорошенькие щечки стали уже просто пунцовыми. — Там все идеально… Просто сделай, как было, этого будет достаточно.       Счастье, что Абу сидит в шатре, который он все-таки вынудил ее установить, опасаясь, как бы герцогиня не наловила в жилище шаманки каких-нибудь блох, и не слышит этих речей. Старой ведьме бы точно не поздоровилось…       — Ну, как хочешь… — протянула старуха, высыпая соль в воду. Следом туда полетел ком глины, какие-то порошки, травы. Потом вдруг шаманка схватила девушку за руку и быстрым движением проколола ей кончиком ножа палец. Аола ни испугаться, ни отпрянуть не успела.       — Зачем это? — спросила только.       — Надо… — буркнула старуха, стряхнув кровь в сосуд. Последним туда отправился медальон. Потом шаманка схватила большой бубен, украшенный колокольчиками, и выгнала Аолу прочь, велев ждать снаружи. Завершения обряда миледи не увидела. Она сидела на плоском камне у входа, прислушиваясь к гулу бубна и гортанным звукам голоса, который то пел нараспев, то взлетал до крика, то падал до хриплого бормотания.       Над головой миледи в черной пустоте космоса сияли звезды. Степь крепко пахла ковылем, пылью и конским навозом. Было немного странно, что ей не отказали в помощи именно здесь… Не в родной Персии, славящейся великими волшебниками. Не в Африке, чьи колдуны внушают ужас даже своим собратьям. А здесь, где природа проста и сурова, и магия вся — от нее, от природы, так же проста и непостижима для чужаков, одновременно…       Абу выскользнул из шатра, стоявшего чуть поодаль, подлетел к Аоле и, кивнув на юрту, спросил:       — Как там, моя госпожа?       — Вроде бы, все как надо… — она уняла кровь и смотрела, как истаивает розовый шрамик на месте пореза, исчезая совсем.       Шаманка пела и стучала еще добрые полночи. Потом потребовала чаю с молоком. Когда Аола принесла его, сосуд был накрыт куском белого войлока.       — Получилось? — спросила она.       — Подождем и увидим, — скупо ответила старуха.       Ждать пришлось долго. Дни шли, степь желтела, герцогиня носила воду и хворост для очага, готовила пищу и подавала чай редким посетителям шаманки. Если в сосуде и происходило что-то — это было скрыто от глаз. Иногда она прикладывала ладонь или ухо к кожаному боку, и ей казалось, что она чувствует какое-то движение внутри.       В первый день осени старуха сказала — пора. У Аолы так колотилось сердце и подкашивались ноги, что она с трудом стояла. Джинн вынес сосуд на улицу и опустил его на землю перед юртой. Трижды плюнув, шаманка вспорола кожу ножом. Из пореза хлынула вода, обычная вода, прозрачная. Аола шагнула ближе, вцепившись пальцами в край. Старуха расширила отверстие, разваливая «колыбель» пополам, и миледи увидела в ней обнаженное человеческое тело, скрючившееся в позе эмбриона с тесно прижатыми к груди коленями. Шаманка звонко хлопнула его по щеке, человек закашлялся, делая первый вдох… а потом открыл чистые голубые глаза, посмотрел на старуху, перевел взгляд на миледи… Взгляд был осмысленным, и радость узнавания в нем ударила Аолу в самое сердце. *шулам (монг.)  — ведьма. **возглас удивления (монг.) ***жеребенок (монг.)