Проклятые вечностью

      Жаркое июньское солнце начинало медленно клониться к горизонту, заставляя заснеженные Карпатские вершины гореть багряным пламенем на фоне сереющих небес. Пламя это отливало всеми цветами радуги: темно-голубым и пурпурным цветом сияли зубчатые скалы, золотисто-зеленым — травянистое покрывало, укрывшее массивные громады, а кроваво-коричневым — обнаженная земля, хранившая в себе память недремлющего ужаса. На многие мили вокруг расстилалась покрытая дубравами местность. За зелеными волнистыми холмами возвышались горные каскады, усеянные могучими сосновыми лесами. У самого подножия гор узкой змейкой серебрилась речка, несущая свои прозрачные воды вглубь таинственных ущелий, за которыми простиралась страна, полная древних страхов и мрачных суеверий. К северу от нее пробегала небольшая грунтовая дорога, по которой с феерической скоростью неслась черная карета, сопровождаемая небольшим вооруженным отрядом. Подпрыгивая на каждой кочке, она грозилась в любой момент сорваться с обрыва, отдавая несчастных пассажиров в холодные объятия смерти. Однако ни кучер, ни всадники, казалось, не собирались сбавлять темп, скрывая под молчаливой завесой тайны истинную причину спешки.       С каждой минутой этого бесконечного путешествия солнце все ниже склонялось к закату, отдавая посох власти над ночью своей возлюбленной — луне, вошедшей в небесные чертоги в сопровождении тысячи мерцающих подруг, коими были бездушные звезды, холодными глазами взирающие на разворачивающуюся пред ними картину панического бегства.       Когда вечерний туман начал белесой пеленой обволакивать все вокруг, а последние проблески дневного светила скрылись за горами, люди начали выказывать признаки истинного беспокойства, сильнее погоняя вороных скакунов, которые из последних сил пытались обогнать окружающую их темноту, несущую в себе лишь холод и смерть.       Девушка, чье лицо было скрыто за шелковым капюшоном, высунулась из небольшого окошка, всматриваясь в оставшиеся позади горы. Крепко прижимая к своей груди небольшой сверток, она неустанно подгоняла кучера. Пронзительный звук от удара кнута разрезал вечернюю тишину, как острый нож разрезает масло, и, недовольно встряхнув головами, лошади ускорили свой бег. Карета подскочила на кочке, раскачиваясь во все стороны, как корабль, захваченный штормовыми волнами, но, несмотря на опасность крушения, неслась вперед, навстречу неизбежности.       Тьма сгущалась все сильнее, а небо стали заволакивать огромные тучи, предвещавшие грозу, однако, взглянув на них, создавалось совсем иное впечатление. Казалось, чья-то злая воля скрывает обезумевших от страха путников от лишних глаз, чтобы ни луна, ни звезды не стали бессмертными свидетелями кровавой бойни, которая могла разразиться в любой момент.       Каждый шаг, каждый звук заставлял охранников, обнаживших серебряные мечи, беспомощно озираться по сторонам, сильнее прижимаясь к несущейся карете. Лошади сверкали налившимися от крови глазами, будто ужасные ночные порождения, обезумевшие от страха не меньше всадников, ими управляющих. Со стороны было ясно, что продолжать путь в кромешной тьме — самоубийство, но эти люди, видимо, придерживались иного мнения. Девушка, молитвенно сложив руки, безмолвно шевелила губами, читая очередную молитву. Все ее тело сотрясала мелкая дрожь, а душу — ни с чем не сравнимый ужас. Непосвященным в кровавые тайны этого региона людям эти страхи показались бы не более чем простым суеверием, но тем, кто воочию видел восставших из могил предвестников Апокалипсиса, было ясно, какие секреты хранит ночь. Эти люди ценили серебро превыше алмазов, а святое распятие превыше жизни, ибо, расставаясь со своей бренной оболочкой, они спасали бессмертную душу.       Волчий вой, заставивший остановиться трепещущие сердца, разнесся по округе. Спустя минуту ему начали вторить десятки других, выбравшихся из своих укрытий порождений ночи. Липкий страх окутал путников сильнее, чем туман, лишая их воли, пробуждая в воспаленном мозгу пугающие видения, способные свести с ума любого, кто осмелится отмахнуться от них, справедливо считая их плодом больного воображения. С каждым вздохом преследователи приближались к своим жертвам, смыкая вокруг их шей смертоносные объятия, пока наконец командир отряда срывающимся голосом не приказал остановиться. Всадники моментально перегруппировались, заключая карету в кольцо и невидящими глазами начали вглядываться в темноту. Острые клинки засеребрились под светом луны, выглянувшей из-за облаков, а потом все стихло. Вокруг воцарилась такая пугающая тишина, что ее не смела нарушить ни одна живая душа. Стихли ночные птицы, не осмеливались дышать люди, умолкли кони, даже ветер утих, переставая шелестеть кронами могучих деревьев. Казалось, что в этот момент карета существовала вне времени и пространства, сумев пересечь невидимую грань между жизнью и смертью: люди еще не умерли, но в тоже время простились с жизнью. Они ждали. Каждый из них ждал.       Наполненным ужасом взглядом девушка смотрела в темноту. Вдруг, будто два фонаря, во мраке зажглись два желтых глаза, за ними еще пара, и еще... Они окружили карету, молчаливо выжидая, изучая своих жертв, наслаждаясь их страхом точно так же, как через несколько минут предвкушали наслаждение от вкуса их плоти. — Господь Всемогущий, сохрани нас, ибо на всё воля твоя! Уповаю на милость твою, передаю наши жизни в твои милосердные руки. Об одном лишь молю: позволь этому младенцу встретить утро, такое же чистое, как и его душа, — проговорила женщина, поцеловав убаюканную постоянной качкой малютку в лоб.       Девочка, слегка поежившись от нежданного прикосновения, расплылась в ангельской улыбке, такой безгрешной, какой способен улыбаться лишь новорожденный ребенок, незапятнанный грехами отцов.       Еще один волчий вой, прозвучавший в нескольких метрах от кареты, вытащил всех из мрачного оцепенения. Это был тот сигнал к началу бойни, который ожидала каждая живая душа. Лязг оружия, звук битвы, стоны умирающих слились в одну единственную мелодию — мелодию смерти. — Защищайте госпожу, — скомандовал капитан стражи.       Оставшиеся воины сомкнули свои ряды, прижавшись вплотную к карете. Девушка чувствовала, как на деревянные борта с воем бросаются массивные волки, нет, не волки — оборотни! Она слышала предсмертные крики, хруст ломающихся костей и ужасающий, ни с чем не сравнимый звук пира. Не успев закончить кровавую жатву, эти нелюди погружали свои огромные клыки, поглощая человеческое мясо, пока остальные пытались довести начатое до конца. Пробирающий до глубины души скрежет когтей прошелся по крыше, и в этот миг огромная окровавленная туша упала вниз, обнажая в предсмертной судороге чудовищные клыки. — Миледи, мы не сможем удерживать их дольше. Бегите, это Ваш последний шанс! — прокричал один из защитников, открыв дверцу кареты.       В ту же секунду, издав пронзительный крик, мужчина был буквально разорван огромным оборотнем, сделавшим попытку ворваться внутрь; девушка издала протяжный крик и тут же почувствовала, как на ее лицо брызнула какая-то теплая вязкая жидкость, заливая шею, грудь и платье. Найдя в себе силы раскрыть глаза, она увидела огромную отрубленную голову этого демонического создания, из оскалившейся пасти которого багровым пятном растекалась кровь.       Медлить было нельзя; сильнее прижав к себе навзрыд кричавшую малышку, девушка выскочила из кареты и буквально застыла от ужаса. На несколько десятков метров вокруг все было залито кровью, разбросанные части тел — человеческих и лошадиных — с жадностью поглощали огромные оборотни, лишь отдаленно напоминавшие волков. Оставшиеся в живых защитники из последних сил пытались сдержать натиск этих тварей, но с каждым ударом количество бьющихся сердец уменьшалось, а на кровавый пир поступали все новые и новые «яства». — Миледи, сюда, — прокричал какой-то воин, ухватив девушку за руку и потянув за собой.       Не разбирая дороги, спотыкаясь о кровавые останки, утопая по щиколотку в крови, превратившей поле брани в вязкое месиво, она бежала вслед за своим защитником, обезумев от страха. Тошнота подкатывала к горлу, ноги буквально налились свинцом, но она бежала. Вдали послышался звук приближающейся погони и, к своему стыду, девушка была вынуждена признать, что она не хочет больше бежать. Увиденное несколько минут назад настолько поразило ее и перевернуло мир вокруг, что единственным желанием было оборвать жизнь, а вместе с ней и этот непрекращающийся ужас. Она больше не просила Бога о милосердии, ибо потеряла веру в его существование. «Нет, не может существовать Бог, который позволяет в своем мире существовать такому...» — пронеслось у нее в голове. — Бегите, бегите, моя госпожа, я задержу его, — прокричал воин, отпуская руку женщины и оставив на коже липкий кровавый след. — Сорин, — прокричала девушка.       Хотя разве имело сейчас какое-то значение имя этого несчастного, вместе с остальными отдавшего свою жизнь ради того, чтобы она спаслась?! Разве могла она вообще спастись из этой кровавой бойни с младенцем на руках?! Разумеется, нет! Ее дни сочтены, и никто не сможет изменить предначертанную ей судьбу. Возможно, это бы удалось сделать ее супругу, но его проклятая душа была заключена в ледяной темнице, покинуть которую не могло ни одно существо, прошедшее сквозь зеркальную гладь. И теперь она, хранительница этого знания, погибнет, унося с собой в могилу эту мрачную тайну. До чего же несправедлива жизнь и глух к ее мольбам Господь!       За спиной раздался звук удара, серебряный клинок вошел в плоть монстра, а дальше все стихло. Лишь монотонный звук шагов эхом разносился по округе. Забившись в небольшую пещеру, девушка нервно покачала малышку, надрывающуюся от крика, лежа в залитых кровью пеленках. Сняв с шеи небольшой медальон, в котором плескалась белесая жидкость, она вылила все содержимое в рот девочке, которая начала моментально успокаиваться, пока не затихла окончательно. Вдали послышался звук возобновившейся погони, которая воистину превратилась в кровавую охоту, где не имеющая ни шанса на спасение жертва была загнана жестокими хищниками в угол. — Это лишь маковое молоко, — проговорила женщина, будто девочка могла ее понять, — я делаю это лишь ради тебя!       Положив малютку на небольшой камень, она выбежала из своего укрытия, грозившего в любой момент обернуться ловушкой для них обеих. «Я должна увести их как можно дальше. Я должна спасти ее», — повторяла она себе, задыхаясь от непрекращающейся погони.       Мелкие ветки, сквозь которые она пыталась протиснуться, нещадно хлестали ее по лицу, оставляя на нежных щеках, которые когда-то алели, как розы, глубокие кровавые царапины. Как будто костлявыми руками, деревья хватали ее за волосы и одежду своими сучьями, в клочья раздирая французский шелк ее платья, с корнем вырывая вьющиеся локоны из прически. Во рту появился солоноватый привкус крови, глаза застилала белесая пелена, а мир вокруг кружился-кружился, выбивая почву из-под ног. Обессилив окончательно, девушка, споткнувшись о предательскую корягу, рухнула на покрытую росой траву. Хватаясь руками за землю, она пыталась ползти, чувствуя, как ее преследователи остановились, довольно клацая зубами, слыша их приглушенный рык, и в тот момент, когда она уже собиралась обернуться, чтобы встретить смерть, как пристало истинной правительнице, огромная лапа когтями вонзилась в ее спину, раздирая кожу до самых костей. Издав пронзительный крик, девушка впилась руками в выступающий из земли массивный корень, и тут же почувствовала, как по щеке стекает омерзительная слюна, а острые клыки вонзаются в шею, обрывая ее бренное существование. «Господи, прими грешную рабу в свои объятия!» — как молнией пронеслась последняя мысль в ее голове, а после — все стихло.       Спустя несколько часов алый рассвет возвестил не только о наступлении нового дня, но и о прекращении беспощадной бойни, произошедшей у самого подножия Карпат этой ночью. В этот час небольшая группа строителей и каменотесов, следовавших к небольшому ущелью, где по настоянию одного из старейшин возводилась подобная лабиринту тюрьма, предназначенная для удержания древнего ужаса, обнаружила следы ужасающего пира, устроенного проклятым зверьем. Истерзанные останки людей и животных, разбросанных по дороге, подверглись осквернению не только оборотнями, но и вороньем, слетевшимся поживиться падалью. Разбитая в щепки карета валялась на обочине дороги, и лишь серебряные клинки, горевшие на солнечных лучах, проливали истину на произошедшее. — Матерь Божья, — проговорил один из строителей, осеняя себя крестным знамением. — Что здесь произошло этой ночью? — с не меньшим ужасом спросил второй. — Это волки? — с надеждой в голосе поинтересовался третий. — Да где ж тут волки?! Отряд господ, явное дело: карета, доспехи — не простые то были путники. Посмотрите, мечи серебряные! Ни один волк не нападет на хорошо вооруженный отряд. Только взгляни, их тут не меньше двадцати человек было, а может, и больше, — вглядываясь в кровавые следы, уходящие в самую чащу, проговорил архитектор. — Ты хочешь сказать, что это... — Оборотни. Для их вожака ведь возводим темницу, — не дав договорить каменотесу, бросил он. — Следы уходят в лес, возможно, кому-то удалось скрыться, нужно пойти посмотреть!       Оглянувшись на своих спутников, мужчина лишь увидел кучку напуганных крестьян, столпившихся вокруг адского поля. Кто-то из них беззвучно читал молитвы, закрыв глаза; кто-то, склонившись к дереву, изрыгал рвотные массы, не сумев перенести тяжесть увиденного; кто-то в нерешительности переминался с ноги на ногу, но ни один не выступил вперед, чтобы поддержать затею своего предводителя. — Хорошо, — проговорил он, поднимая с земли серебряный меч, — я пойду один.       Сопровождаемый молчаливыми взглядами, мужчина углубился в лесную чащу, на каждом шагу находя устрашающие следы ночной битвы. По покрытой росой траве разливались кровавые лужицы; военная амуниция, разбросанная в разные стороны, вместе с истерзанными останками воинов, носивших ее, горела под лучами восходящего солнца. Чуть поодаль от тела мужчины, он увидел молчаливое подтверждение своих предположений — огромная туша оборотня, которую в спешке позабыли забрать с собой собратья, распласталась на земле с серебряным кинжалом в груди. В пятистах метрах от нее мужчина обнаружил растерзанный труп женщины, стеклянными глазами взирающей на небеса. На ее лице застыл леденящий душу ужас, а в уцелевшей руке — небольшой флакончик с золотой цепочкой. Темные вьющиеся локоны разметались по земле, открывая исцарапанные щеки.       Глядя на нее, мужчина отметил, что при жизни это была поистине красивая женщина, пред которой покорно склоняли головы многие кавалеры. Детский плач, а может просто игра по натянутым нервам, заставили мужчину оглянуться. Нигде не было ни одного подтверждения его предположениям. Тряхнув головой, чтобы отогнать не прошеную иллюзию, он направился назад, но этот навязчивый плач опять прокрался в его разум. Звук был настолько слаб, едва уловим для человеческого уха, но все же не испарялся. Тогда, собрав остатки мужества, мужчина последовал за этим голосом точно так же, как моряки, которые следуют за зовом сирен, ведущих корабль на скалы.       Через несколько минут ему удалось найти небольшое углубление в горной расщелине, на каменной плите которого лежал небольшой сверток, протягивающий ручки к свету. Взяв младенца на руки, мужчина отбросил окровавленную пеленку, разглядывая заплаканное личико.       На вид девочке было не больше пары месяцев, в ее чистейших голубых глазах будто отражалась нестерпимая боль и грусть, кладущие на ее лицо отпечаток ночных событий. Мужчина не мог точно сказать, сколько он простоял в лесу, прижимая к груди этот кричащий кулек. В этот момент время будто остановилось для него, но когда через несколько часов он вышел из леса, в округе не осталось и следа пребывания его спутников. Лишь растерзанные тела свидетельствовали о реальности всего происходящего.       Завернув малютку в льняную рубаху, он направился назад, надеясь успеть добраться в деревню до темноты. С каждым шагом в его душе крепла уверенность в том, что божественная рука позволила ему найти ребенка, а соответственно, он несет ответственность перед Всевышним за жизнь этого крохотного создания. Когда последние проблески солнца упали на землю, мужчина уже находился у ворот своего дома. Взглянув на светящееся в лунном свете лицо малышки, он наклонился и произнес: — Отныне тебя зовут Селин. Ты будешь моей дочерью, моей богиней, моей луной!