Ambience: Platoon (Moebius Four)

      Январь, 10-ое, 2014 год.       Я нашел пианино на складе пока помогал Акаши перенести инвентарь. Она сказала, что мне не обязательно ей помогать и что она может справиться сама, но когда речь идет о снабжении и логистике, я становлюсь помешанным на контроле. Мне обязательно нужно знать что есть что, как много этого у нас, сколько будет поставляться и когда, что я и пояснил Акаши.       Она поинтересовалась — является ли эта черта частью моей личности, так что я рассказал ей об истоках моей привычки.       Во время Третьей Войны в Персидском заливе я командовал кораблем Соединенных Штатов Джордж Вашингтон неподалеку от побережья Израиля. Израиль дал Штатам разрешение на проведение наступательных операций с их территории по Исламскому государству, которое начало полный захват Средней Азии и вторжения в такие нейтральные государства как: Объединенные Арабские Эмираты, Саудовская Аравия и другие. Так что нас отправили разобраться с ними.       ИГИЛ был осведомлен об этом. Они знали, что Израиль разрешил использовать их базы и перемещаться по их территории, поэтому провели неожиданную бомбардировку по нашей пехоте, стоило ей покинуть подконтрольную Израилю территорию.       Множество наших людей было прижато огнем, из-за чего мне пришлось выслать вертолеты с Джорджа Вашингтона с целью доставки припасов к ним, пока ребята в воздухе не избавятся от противника, кишащего перед Израильской границей.       Откуда-то у них появились собственные военно-воздушные силы, состоящие из нескольких истребителей, чего мы не ожидали, и ими они атаковали мой корабль. Тогда я был под палубами, а бомбы разрушили все выходы с них, замуровав тем самым весь экипаж на нижних отсеках на четыре дня, пока нас не вытащили.       Короче говоря, именно в тот момент я и стал помешанным на контроле количества имеющегося снабжения и планировке его использования.       Акаши спросила, думал ли я, что умру в тот момент, ведь учитывая то, как я описал ситуацию, она кажется ужасающей. В ответ же я сказал, что было не так уж и страшно. Ну, если учитывать детали. Так как мы были на нижних отсеках, авианосец был достаточно стоек, чтобы защитить нас от дальнейших авиационных ударов, поэтому мы не находились под угрозой быть замурованными до конца своих дней.       Но я читал романы, смотрел фильмы и играл в игры, в которых выживание имеет огромное значение. Я слышал истории о людях, которые застревали в местах с ограниченными ресурсами. Им приходилось ожидать помощи со стороны, потому как они не могли выбраться самостоятельно.       Я смотрел Angel Beats, черт побери. Пусть я и оправился с тех пор, но тогда я нервничал и был напуган настолько, что у меня все ещё осталась небольшая травма в отношении пригляда за снабжением.       Я сказал Акаши, что не заработай я привычку бережно использовать наши ресурсы во время этого четырехдневного заточения в моем собственном корабле, то мне и команде пришлось бы куда жестче       В то же время, я сказал Акаши, что я не пытаюсь перенести все заслуги за наше выживание на мой навык. Он просто появился из-за жизненной необходимости.       Проще говоря, я сказал Акаши, что он у меня появился, так как внутри я был напуган до чертиков.       Что гомерически смешно, ведь я тренирую своих солдат не бояться смерти и ранений. Если ты солдат, то пуля непременно настигнет тебя однажды. Если не пуля, то нечто другое, что убьет тебя с той же легкостью или скоростью. Тем не менее, мне нужно пояснить, что я тренирую солдат — и себя — не бояться попасть под плотный огонь, быть подстреленным или избитым до смерти, но не голодать до летального исхода.       Я учу людей не бояться умереть героической, кровавой смертью. "Достойной" смертью, если вам угодно. Но не ужасающей, медленной и оцепеняющей разум смертью.       После этого Акаши затихла. Стоило нам закончить с переноской инвентаря, она наконец-то спросила меня: думал ли я когда-либо за эти четыре дня, что умру, пока мы находились в ловушке на нижних отсеках.       Я ответил, что сказав ей "нет", стану худшим лжецом в мире.       Акаши удивилась.       Она сказала, что я был довольно необычным по двум причинам. Во-первых, она пояснила мне, что в японской культуре видимость значительно важней настоящего положения дел. Эта идея называется «татамаэ», что я смутно помню по занятиям по японскому.       Оказывается, здесь, в Японии, тебе нужно любыми методами создавать видимость вежливости, притворясь, что все в порядке, чего бы тебе этого ни стоило, и чтобы ты там не хотел или говорил.       Во-вторых, она сказала, что даже несмотря на то, что я американец, «по-американски» я себя не вел.       Я спросил, что она имела в виду, и она ответила, что я не вел себя так, как по мнению японцев себя ведут американцы. Или, другими словами, я не соответствовал стереотипам иностранцев о шумном, неуклюжем, самонадеянном, невежественном и глупом американце.       Она сказала, что когда спрашивала боялся ли я умереть в тот момент, она считала, что я отвечу нечто вроде: "Да, блин, конечно же я знал, что выживу. О чем это ты вообще говоришь? Я же американец!".       Я спросил Акаши, если она думала, что я шумный, неуклюжий, самоуверенный, невежественный, глупый и грубый американец все это время, и она быстренько стала отрицать все это. Я так и подумал.       Затем мы с Акаши провели некоторое время, разговаривая на межкультурные темы, раз уж мы их затронули. Одно из того, что я запомнил, это мое высказывание того, как мне не нравится идея татамаэ. Я считал бредом то, что японское общество придает подобно значение чему-то столь излишнему и поверхностному, исключительно ради вежливости.       Акаши сказала, что это из-за того, что японцы, обычно, стараются избегать возможности оскорбить других любой ценой, что я могу понять, но все равно, это чушь. Я не говорю, что вежливость — это плохо, или что люди должны оскорблять попавших под руку, но я привык воспринимать все как есть.       Я считаю, что если тебе нужно передать положение дел, или если ситуация призывает отбросить миндальности, а у тебя нет времени или же ты в неподходящем месте для такой фигни как вежливость, то ты должен сделать должное.       Если мне нужно будет отвесить пощечину стерве или сказать мудаку, что он мне надоел, то я это сделаю. Уж поверьте мне на слово, стану.       Думаю, в этом плане я истинный американец, но, разумеется, я не собираюсь быть грубияном, без явной на то необходимости.       Я также помню, как говорил Акаши, что наличие стереотипов о других людях — это отнюдь не хорошо. Я помню, когда проходил через подобное в средней и старшей школе, когда я впервые начал образовывать свои точку зрения и мнение о них.       Я сам купился на стереотипы.       Я думал, что азиаты были умниками и математическими гениями, не заботящимися ни о чем другом, кроме как зарабатывать «отлично» на каждом, чтоб его, занятии, и заполняющими ряды выпускников на выпускном.       Я бы начал косить глазами, чтобы разозлить азиатов, что, если честно, ни разу не срабатывало, так как они не понимали стереотипов об их узких глазах и непонимающе смотрели на меня. Вроде «Эй, что за фигню ты творишь?». И остальных, кроме тех, что про азиатов.       Но армия меня изменила. Стоило мне пройти ROTC* и отправиться в Харгрейв (по большей части, потому что родители меня туда привели при помощи связей. Спасибо кумовству!), как мне пришлось избавить себя от стереотипов и обобщений. Я работал с азиатами, делил койки в одной комнате и общежитии с черными, муштровал с латиносами, стрелял с белыми и так далее.       Множество раз к нам прилетали иностранные оперативники, чтобы тренировать и муштровать нас. У нас был русский спецназовец, прилетевший нас помуштровать — и это было бесчеловечно — на неделю однажды. Затем, перуанский десантник-ветеран демонстрировал нам основы прышков с парашютом. Что доказывает то, что армии нет места для рассовых стереотипов.       Если ты тренируешь свою задницу с мыслью, что парень, пахающий рядом с тобой, может быть тем, кто спасет тебе жизнь в поле, то ты стараешься не подводить его под стереотипы. Это простая истина.       Акаши была очень заинтересована моими рассказами. Она сказала, что все, через что я прошел, и о чем я говорил, звучало весьма интересно, понимая, что это, очевидно, далось мне не легко.       Она сказала мне, что она и остальные канмусу, включая Оёдо, работали только с японской армией с момента их постройки. У них не было шансов поработать с иностранцами или повстречать других людей.       Вот почему флотские девы нервничали о переводе на Окинаву, и вот почему сама Акаши ждала этого перевода, ведь она хотела увидеть каково это, работать со мной, американцем. Она хотела увидеть как я по иному буду руководить, что я буду делать для того, чтобы все работало, грубо говоря.       Возможность вот так говорить со мной не казалась осуществимой или даже вообразима на континенте, сказала она мне. Непринужденно общаться с вышестоящим офицером, когда этот самый офицер был в полной униформе и на службе? Невозможно. Это непрофессионально. Ты не можешь вести подобные разговоры.       Но так как я американец, так как я управляю этой базой, и так как мы вдали от внимательных глаз японского военного командования и правительства, то подобное общение со мной определенно возможно.       Акаши сказала, что нечто столь простое, как общение с кем-то другим, было весьма поучительно.       Из-за этого я осознал, что, может быть, эти девчонки не имели большого опыта во внешнем мире. То, как говорила Акаши, как мне кажется, звучало так, будто ни одна из девушек не знает многого о мире, о людях, возможно, даже о самих себе.       Теперь, когда я об этом думаю, это как... как бы сказать? Как если бы эти девушки были как... как дети или же как чистая доска, как сказал Лок** (Локх? Забыл его имя.), кем бы этот просветленный философ не был. Пустые дощечки без ничего, только лишь узнавшие о мире.       Я должен спросить их возраст. Возможно, если я его узнаю, то сравнение их с пустыми дощечками может быть не слишком далеким от истины.       Это нечто, что, как я сейчас осознал, было вне моих ожиданий, когда я направлялся сюда. Я пришел, думая, что это я буду тем, кто будет узнавать новое о Японии, её культуре и языке. Теперь же это ни разу не близко.       Похоже, мне мне надо будет научить девчонок кое-чему об Америке... может быть, и обо мне тоже, кроме муштры, раздачи приказов, отработки флотских стратегий и всего остального.       И отсюда идет вопрос: хочу ли я рассказывать им о себе? Хочу ли я учить их вовсе? Не в обиду к любой из них, но канмусу не могли выдержать мою муштру, пока я не избавился от наиболее жестких элементов. Так что же может мне гарантировать, что эти самы девчонки смогут совладать со всем тем дерьмом, через которое я прошел, если я о нём расскажу?       Думаю, лучшее решение — подождать, пока они сами не подойдут и не спросят.