Полюбить я посмела Бога

если спросишь меня, почему я так страстно жив, я скажу, что слишком часто был мертвым. Грата

— Бабочка–однодневка! — распалялась прекрасная Эрианэ, нервно меряя шагам комнату. — Даже не бабочка — моль! Ох, вот тут аловолосая эллет была близка к истине, как никогда. В меру упитанное, несуразное насекомое–переросток, которое так вовремя засело в ее гардеробной, старалось сопеть, как можно тише. Что сказать, у меня тяжелая степень топографического кретинизма. Вместо опочивальни таура, пыхтя и раня руки о стебли моих подруг–роз, я, с присущей всем графиням грацией, ввалилась в роскошные комнаты леди Эрианэ. К счастью, на момент моего эффектного появления стервозной эллет внутри покоев не оказалось. Прижав к груди злополучную наволочку с контрабандным грузом внутри, я осмотрелась. То, что комната принадлежит не особи мужского пола, до незваной гостьи дошло мгновенно. К сожалению, личность владельца невезучая чародейка установила слишком поздно. — Почему ее вообще оставили во дворце? — красавица резко остановилась, внимательно рассматривая себя в зеркале. — Неужели у них такой отвратительный вкус? Стоит признать, что какой бы небожитель ни создал столь блистательную прелесть, постарался он на славу. Леди Эрианэ была безупречна, тут даже мне и моей природной вредности нечего было добавить. Ее красота ослепляла и сияла подобно ярчайшим самоцветам в королевской сокровищнице. Будь я мужчиной, едва ли премерзкий характер чудесной эллет был бы мне интересен. Голова в процессе оценивания явно бы не участвовала. Сейчас кровавая масса волос сияющим водопадом стекала по белой спине: к ним хотелось прикасаться с божественным благоговением, в них хотелось зарыться лицом и вдыхать пряный аромат духов. Мысленно я отсалютовала тауру. Кремень! При внешней стройности эллет была не лишена аппетитных округлостей, которые невесомая сорочка практически не скрывала. Мне стало как–то нехорошо. В голову закралась крамольная мысль о возможностях Трандуила, как мужчины. Может, все эти рогатые короны и излишняя раздражительная самоуверенность были лишь попыткой скрыть комплексы? Если даже у леди Эрианэ не вышло вызвать у Владыки… интереса, то куда уж вечно влипающей в неприятности мне? Громкий стук в дверь стал для неудачливой смертной настоящим спасением, так как сдержать позорного вздоха мне не удалось. Нашла время себя жалеть! Эрианэ изящно накинула халат, прекраснее всех моих бальных платьев, и отправилась открывать дверь позднему посетителю. — Это возмутительно! — чинный высокий эльф, который запомнился мне на одном из пиров, с едва сдерживаемой яростью ворвался в комнату. Мерзкое подсознание почему–то мгновенно вызвало в памяти сцену из второй части Гарри Поттера, когда в хижине Хагрида внезапно появился Люциус Малфой. Что ж, однозначно неприятный субъект будет для меня теперь ассоциироваться со Слизерином и их блондинистыми аристократичными представителями. — Аранен ведет себя просто неподобающе для высокородного эльфа. Якшаться с этой… — он зашипел так, что Василиску оставалось только печально скрыться в недрах тайной комнаты. — С человеком! Позволять этой жалкой пигалице так с собой разговаривать! Точеные ноздри раздувались от гнева. Если быть до конца откровенной — я устала. Невыносимо устала от того, что, несмотря на абсолютно сумасшедшее приключение, в которое мои нижние девяносто умудрились угодить, в этом мире все живет по тем же банальным земным законам. Всегда недостаточно хороша. Как клеймо на плече у Миледи Винтер. Как алая буква на груди Эстер. И если в мире простых смертных, эта проблема казалось пыльной и выгоревшей, уже отболевшей, то здесь она ломала внутри меня нечто давно подгнившее. Как доски пола в древнем викторианском особняке: выглядят довольно прочно и прилично, но один неверный шаг — и провалишься по щиколотку. Временами ненавидеть себя так просто, что становится по–настоящему страшно. Леди Эрианэ и местный аналог господина Малфоя говорили о чем–то на певучем и совершенно непонятном языке, который так портила злость и желчь в их прекрасных голосах. Истинное счастье, что смысл сказанного оставался для меня загадкой. Желание убраться отсюда как можно дальше жгло гортань. Хотелось броситься в объятия ландышевой колыбели и жалеть себя, пока Лес позволяет себе проявить сострадание и убаюкивает мою печаль песнями диковинных птиц. Их пение всегда так чудесно, что через мгновение вокруг слышатся не переливчатые трели, а звуки божественных музыкальных инструментов. Лес дарил мне музыку. А я Ему песни. — Идем же со мной, Эрианэ. Ты помнишь наш уговор. Светлоокая эллет вылядела подозрительно притихшей. Она молчаливой тенью проскользнула вслед за королем Слизерина прочь из комнаты. Тем лучше. Теперь в опочивальне остались только мы с наволочкой контрабандиста. Несчастные ноги и шея от пережитых волнений нещадно затекли, но выйти через дверь было сродни походу в логово Горгоны без зеркального щита Персея. Смертельно и абсолютно глупо. Поэтому возвращаться в свои комнаты придется все через тот же злополучный балкон. Спуск, к моему величайшему удивлению, прошел безо всяких происшествий, хотя руки от натуги дрожали, как если бы я только что сдала сложнейший норматив по физической подготовке. Желание выговориться впивалось в виски иголками, но мысль о пробуждении единственного друга казалась мне преступной. Он и так вдоволь настрадался за последние дни от вмешательства одной юной чародейки в размеренное течение августейшей жизни. Задумчиво и медленно я брела по тропинкам посеребренного луной сада. С головой уходя в фантастические миры книг, еще тогда, в своем старом мире, я восхищалась сильными и прекрасными героинями. Благородные женщины–воины, пленительные чародейки, опасные лесные ведьмы и игривые кокетливые русалки. В них всех было нечто необычное, манящее и заставляющее детское сердце выскакивать из груди. Они не боялись осуждения толпы и своей непохожести на всех прочих персонажей историй. А я боялась и стыдилась того, что так явно выделяло меня среди всех: короткого века смертной девушки и щепотки непонятной магии. Глубокий вздох вырвался из груди. Дары Леса всегда к месту и ко времени. У всего этого должна быть какая–то логичная причина, и мне остается только понять цель своего пребывания в мире высокомерных королей и противнейших придворных господ и дам. Чужой взгляд щекочет затылок, и я резко оборачиваюсь, как если бы все это время ожидала удар в спину от наемного убийцы. Закрываю рот ледяной ладонью, давя в себе закипающий крик. Я сошла с ума. Абсолютно и бесповоротно слетела с катушек. И от осознания собственной невменяемости задыхаюсь, не веря видению, стоящему в конце садовой дорожки. Мистер Блумфилд опирается на свою вечную трость, и я готова дать голову на отсечение, что ее ручка выполнена в форме серебряной львиной головы. Рассмотреть лицо директора четко не представляется возможным из–за темноты и расстояния между нами, но уверенность в собственной правоте заставляет меня рвануться в его сторону. Это обязан быть он. Дожидаться моего приближения директор не стал, свернув на одну из аллей эльфийского сада, полностью скрывшись за изумрудной живой изгородью. Легкие горели так, как если бы я проглотила горсть песка. Горло нещадно саднило. Руку с зажатой в ней наволочкой жгло, как от судороги. Догнать и получить ответы. Воспаленный мозг не был способен сосредоточиться ни на чем больше. Я не сошла с ума. Мистер Блумфилд действительно зачем–то тут появился, но не захотел говорить со мной, хотя пожелал явить себя перед юной чародейкой. Это совершенная бессмыслица. Я чувствовала себя без малого Алисой, по ошибке провалившейся в безумное Зазеркалье. Таинственного гостя не оказалось за первым поворотом. И за следующим. И еще за одним. Невезучая аристократка абсолютно неизящно и столь же абсолютно тщетно носилась по саду, как охотничья гончая, лишившаяся драгоценного нюха. В изнеможении плюхнувшись на первую попавшуюся скамью, я тут же подскочила, словно ужаленная в жаждущее приключений место. Зрение у меня явно не может соперничать с эльфийским, поэтому маленькой бархатной коробочки с первого взгляда в темноте заметить не удалось. Я подняла находку, которая на поверку оказалась классическим футляром для хранения ювелирных украшений. Ничего особенного, такие встречаются в каждом магазине, исполняющем дамские мечтания. Любопытство победило, и рука сама по себе распахнула непримечательную безделицу. На этот раз резкий вскрик сдержать мне не удалось. Зубы принялись стучать друг об друга, как если бы на улице царствовал январь, но никак не прохладная мягкая осень. Прекрасное помолвочное кольцо из белого золота сияло слезами чистейших бриллиантов даже при неярком свете бледной луны. Они окаймляли изумруд, своей холодной красотой сравнимый лишь с цветом роскошных крон деревьев Леса. Это кольцо принадлежало моей маме.