Мне было восемь лет, когда соседский мальчик, истерично смеясь, на моих глазах распарывал брюхо живой бродячей кошке, которую моя мать периодично подкармливала. Уже тогда я понял, что с ним что-то не так, и уж тем более совсем не удивился, когда узнал, что в канаве неподалёку нашли останки его опекунов.
Поджав коленки, вжимаясь всем телом в пружинистую спинку дивана и поскрипывая вспотевшими пальцами по горлышку крепкого пива, Арон проклинал себя, проклинал Деккера и весь мир за компанию. Ещё Арон проклинал чёртов закадровый голос, обладатель которого явно без наличия совести, потому что как он может рассказывать о таком сумасшествии, мол, «ну, мне было семнадцать, когда я насчитал на его руках сто двадцать один порез», так спокойно и непринуждённо, будто он говорит о чём-то повседневном, о чём-то вроде приготовления завтрака или прогулки с собакой. Он, наверное, псих, как и все в этом фильме. — Эй, ты что, дрожишь? — инициатор этой дурацкой затеи — смотреть ужасы в двадцать-три-сорок — приоткрыл рот в усмешке и перевалил одну руку за диван, почти всем корпусом поворачиваясь к сжатому в калачик тридцатилетнему мужчине. — Арон? — Что? — тот отхлебнул пива и безынтересным взглядом уставился на телевизор. — Тебе страшно? — Я чё, по-твоему, маленький ребёнок, который… о господи, о боже, он ест чьё-то сердце, бля-бля-бля. Лицо у «взрослого человека» скорчилось и теперь напоминало последствия поедания лимона. С губ сорвалось жалобное мычание, а глаза испуганно зажмурились. Так он просидел секунд сорок, пока в колонках не зазвучала какая-то чересчур контрастная ободряющая мелодия, обычно сравнимая с мелодиями в средневековой таверне. Потом, почувствовав на плечах и в левом боку приятное тепло, Арон расслабился, но затем сразу же смутился. — Я могу справиться и без этого, — недобро зыркнув на бойфренда, фыркнул он. — Ага, как бы потом диван в химчистку сдавать не пришлось. Предполагаемая причина разорения деккеровского кошелька что-то недовольно пробубнила, поёрзала в чужих объятиях, которые — пора признать — были очень кстати, и, сделав ещё несколько решительных глотков, со стуком опустила бутылку на пол, своим вниманием одаривая в рот ебённый фильм.~
Так пролетел почти час, в течение которого бесстрашный и непоколебимый Арон успел сократить расстояние между собой и Джорелом до минимального, уже чуть ли не сидел у него на коленях, уткнувшись куда-то в область татуированной шеи. Пиво было забыто окончательно. Тот обвил своими трясущимися ручонками стройную талию и скрепил пальцы на противоположной от себя стороне. Впился носом в чужую, приятно отдающую кондиционером для одежды, майку и, раз десять за минуту жмурясь, с мужеством и отвагой справлялся в задачей под названием «потерпеть и отпиздить Джея всем, что имеется в доме».— Твои страхи живут в твоей голове, — едва вымолвил мужчина. — И что же мне тогда делать, Витус? Тот кинул беглый взгляд на косу, стоящую рядом с сараем, и прошептал: — Уничтожить место их обитания.
Арон ненавидел Джорела и его тупое пристрастие к подобному мракобесию. Потому что… ну почему именно сегодня? Почему не завтра или три дня назад, когда обнародовалась когда-то забытая бутылка водки? Почему, блять, именно сегодня, когда за завтраком Эрличман начитался разъедающего мозг некролога и практически весь день убил на то, чтобы донести до старого приятеля одну простую истину о том, что даже обычный столовый предмет, такой, как, например, вилка, в конечном итоге может оказаться у него в глотке. Причём совершенно случайно, без каких-либо преднамеренных планов. Тот, конечно, Арона нахуй слал и рекомендовал почитать что-нибудь более полезное и занимательное, а ещё лучше — к врачу обратиться, идиоту такому. Под вечер, когда пришёл Джорел, у Арона вообще крыша полетела. Он начал истошно тараторить ему, что нужно быть со всем осторожным, нельзя брать лишний предмет в руки, мешал бедняге поесть и отдохнуть после трудового дня в студии. Джорел Арона всего любил, но искренне мечтал искоренить эту его ебанутую впечатлительность, которая иногда аж до тошноты доводила.— Доктор, вы… вы думаете, что он психически неуравновешен? Болен? — Линда, этот молодой человек заставлял своих жертв поедать собственные органы, высмеивая их душевное уродство, а после выставлял обнажённые тела напоказ. Разве он может быть здоров?
— Так, всё, в пизду, — Арон вскочил с места и, оглянувшись, схватил свою оставленную бутылку. — С меня хватит, я за коньяком. — Будь осторожен, — не отрывая взгляда от экрана, проговорил Джей. — Чё? — Говорю, вдруг Витус тебя скушает. — Пошёл нахуй. Двигаться по неосвещённой квартире было делом не из лёгких. Кухня была ближе входной двери, где с одной стороны располагался выключатель, поэтому, собравшись в силами и вспомнив, что мама однажды сказала, что он «самый сильный и ничего не должен бояться», Эрличман, благодаря режиссёра за яркие-яркие кадры, которые играли роль своеобразного источника света, медленно поплёлся за своей целью. Ноги подкашивались, сердце колотилось необычайно быстро, а пальцы, что успели оплести узкое горлышко, нервно постукивали по стеклу. После, прижав задницу к прохладной столешнице, он стал предпринимать попытки перевести дыхание, успокоиться и наспех осушил стакана два крепкого напитка, так резко бьющего по голове. Арон подумал, что ещё один заход явно не будет лишним, поэтому, передёрнувшись, повернулся к гостиной спиной и принялся доливать себе ещё. Потом слишком громкое «мяу» над ухом, бутылка недешёвого коньяка успешно полетела на пол, а сморщенный лоб Эрличмана с глухим стуком поздоровался с навесным шкафчиком. И пока и бедное животное, и его второй почти владелец пытались придти в себя, Джорел быстро сбегал до двери, одарил апартаменты светом и, с непрекращающимся смехом, вернулся к членам своей семьи. Один испуганно тёрся об ноги другого, а тот, в свою очередь, прикладывал холодный стакан к ушибленному месту, гневно поглядывая на шутника. — Я тебя ненавижу, — прошипел он. — Эй, Тайгер, откуси ему нахуй рожу. — Тай не обидит своего папочку, — гордо заявил Дог. — Зато его папочку обижу я. — Очень эротично, — состроив ебало соблазнителя, парировал тот. — Джей? — Да? — Пошёл нахуй. В конечном итоге им потребовалось несколько минут, чтобы остудить нервы, привести в порядок кухню, под горькие «ну и еблан же ты» стирая любимое спиртное с паркетного пола, и в сотый раз обматерить друг друга на чём свет стоит, не забывая добавить, что за свои грехи они отправятся в ад. Теперь они оба сидели за барной стойкой с разных сторон, злостно смотрели друг другу в глаза и мысленно прикидывали способы убийства. — Я никогда больше не сяду смотреть с тобой ужасы, — твёрдо объявил пострадавший. — Ладно, — пожав плечами, согласился тот, отталкиваясь двумя руками и направляясь в сторону спальни. — Трахаться идём или как? — Но я всё ещё тебя ненавижу. — Да сколько угодно. Идёшь? — Иду.