We Undead 2.0

Простуда — та ещё мерзкая штука. Ну жил же себе спокойно, в пять-тридцать на балкон гонял, ну, знаешь, чтобы покурить и насладиться безлюдными улицами, там же позволял реально холодному ветру разгуляться по голой шее; игнорировал нелепые — как казалось тогда — вбросы друзей о том, что «ты, братан, завязывай с этим, так и заболеть не долго», смеялся, вертел тупой башкой и огрызался, мол, чё вы со мной как с ребёнком, а потом, бум, укутанный в тридцать слоёв толстых одеял, напившийся всяких оздоровительных микстур и съевший почти весь запас гостиничных таблеток, я виновато глядел исподлобья на тех, кто со мной «как с ребёнком». Довыёбывался, называется. Но коль я болен и всю сказанную чушь могу легко смахнуть на расплавленный простудой мозг, то, полагаю, самое время сказать о том, что, каким бы конченным ебланом я ни был, своих парней — друзей, в смысле — я люблю. Каждого из этих сумасшедших ублюдков, которых по своей глупости я никогда не слушаю. Я никогда не слушал Джордана, что из раза в раз, как пришибленная мамаша, орал на меня за не надетую шапку или чересчур расстёгнутую куртку. Выглядело это своего рода странным, но достаточно забавным, чтобы буркнуть ему в ответ наигранную благодарность и покрепче обнять, как обнял тогда… пару лет назад, в только-только зародившимся моменте с «кучерявым пидрилой». Очень часто, оставаясь вдвоём или будучи в привычной нам компании, мы с ним вспоминаем тот перфоманс. Вспоминаем эти воодушевлённо счастливые рожи фанатов в зале, послушно повторяющие одну и ту же фразу. Было ли мне обидно? Отчасти. Злился ли я? Нихуя. Ведь… ведь злиться на того, кто является твоей безусловной поддержкой и кто знает о тебе больше, чем ты сам, глупо и безрассудно. Всё равно, что злиться на близкого родственника, не совсем удачно пошутившего за обеденным столом. Чарли — он… долбоёб. Правда, самый пизданутый из всех, но на него можно положиться. Ему можно довериться, типа, сообщить, например, о сифилисе, который ты подцепил от вчерашней «девчонки на ночь», или ему спокойно можно рассказать о том, что тебя тревожит. Погода, финансовые отношения стран, глобальное потепление, кризис, да что угодно — этот чувак будет слушать тебя, несмотря на то, какую лютую хуйню ты втираешь ему с серьёзным ебалом. Я испытываю невыносимо тёплые чувства по отношению к Джорджу, который был категорически против моего сегодняшнего выхода на сцену. Он возмущался, хмурился, грозился отпинать любого, кто выпустит меня из номера, и говорил, мол, «урежем время или вернём деньги за билеты, извинимся, объяснимся да дело с концом», но потом он сдался, потому что против меня не попрёшь — проще застрелиться, чем унять мою решительность касательно чего-либо. Знаю, для тебя Джонни — непробиваемая скала, господь-бог, суровый, грозный дядька, почти викинг с обрубленной в бою бородой, но для меня этот мужик всего-навсего старый-добрый Джорджи, к великому сожалению, скрывающий настоящего себя под синей — а то и чёрной — маской. Ты не подумай, он не лицемер, не уёбок и не тот, кому лишь выгоды подавай, просто… он опора для всего своего окружения — это не позволяет ему быть слабым. Все те, кто находится рядом с ним, включая и меня, знают, что когда случается дерьмо — двери дома Рейгана для тебя всегда открыты. Он всегда выслушает тебя, покивает грузной головой, тепло улыбнётся и ободряюще постучит тебя по спине. Потому что это Джонни. Мой лучший друг. Мой брат и товарищ. Тот, кто заступается за меня — хоть я этого и не прошу — перед недовольно ворчащим Сином… и по делу ворчащим, между прочим. Когда я лажаю на репетиции, опаздываю на них или не прихожу вовсе, ссылаясь на в рот ебённое похмелье, именно Джонни велит Джордану завалить ебальник, пока я несколько виновато краснею. Именно Джонни вытаскивает меня из болота жизненной мути, попадать в которое уже стало для меня обыденным делом. И не важно, проделки ли это алкоголя или последствия альварезовской травы — Джонни рядом. А ещё у меня ментальный, душевно-эмоциональный стояк на нашего Дэна. Звучит странно, но как есть. Сейчас он скачет по сцене, награждает всех своим вокалом и, готов поспорить, почти обо мне забыл, но вот часа два назад он буквально не отходил от меня ни на шаг. Носился вокруг, чаи мне приносил, шутил, что может разогреть и пиво, смеялся и травил всякие доселе неизвестные байки о своей школьной жизни. Дэнни у меня ассоциируется с дождём, с сильным, проливным, который буквально из ведра, как в ту ночь. Мы ехали тогда в тур-автобусе в следующий город, музыка из колонок нам наскучила, поэтому мы заумоляли Мурильо спеть. Вот так просто, акапелла, без чего-либо. И он спел. Вытягивал слова, удовлетворённо прикрывал глаза, а я хихикал, видя, как набухает толстая вена на правой стороне его шеи. Мне нравится находится в его компании. Так уютно и тепло, будто дома у камина, с книгой в руках и с бокалом вина на столике. Поверить только, я, человек, скептически относящийся к любому, кто вторгнется на мою территорию, с самого начала принял Дэна в «семью». Мы поладили с ним практически сразу, у нас нашлась куча общих тем для разговоров, мы советовали друг другу группы, говорили о марках пива и о том, что сигареты — лучшее изобретение человечества. А потом он же, подобно Рейгану, вытаскивал меня из уже внутреннего болота. Оно более вязкое и из него намного труднее выбраться, чем из того, что основано на внешней жизни. Я благодарен Дэну за то, что он появился в моей жизни, потому что «второе дыхание» он дал не только группе, но и мне. Могу себе позволить пошутить про стояк и в отношении Дилана. Парня, который раз десять за всё продолжающееся выступление подбежал к моей установке и поинтересовался моим самочувствием. Он, к слову, и поддержал идею Джонни о том, что мне не сто́ит покидать периметр гостиничного номера, но доводы типа «я лучше сдохну на сцене, чем запертый в клетке» его, видимо, убедили, но не то чтобы окончательно, поэтому он и гонял в перебивках до меня, спрашивая не нужно ли мне что-нибудь навроде ещё килограмма таблеток или термоса с горячим чаем. Дилан — это тот, к чьему дому ты идёшь, когда тебе хорошо, когда плохо и когда тебе просто нужно накуриться и обо всём забыть. Ты идёшь к его дому, потому что точно знаешь, что, в каком бы ты виде ни заявился, весь такой красивый, пьяный, с красной мордой и дебильной ухмылкой, тебя впустят. Отвесят пару лещей, конечно, но впустят. Согласно кивнут, мол, ну давай, хуепутало, вещай, чё там у тебя стряслось, и, что неудивительно, будут слушать. Невнимательно, разумеется, так, пропуская слова мимо ушей, закатывая глаза и всё в таком духе. А потом меня, суку противную, уложат спать. И не на твёрдый диван, который при лучшем раскладе я не заблюю, а при худшем… ну ты сам знаешь. Спальное место мне Дил организует прямо в своей кровати, в которую и женщин-то изредка пускает, отмахиваясь тем, что, мол, не хочу каждый день менять постельное бельё. Он же дамский угодник, ебётся чаще, чем дышит, прожигает свою молодость, чертяга. И ещё Джорел. Конечно, Джорел, со своей обворожительной, блять, улыбкой и добрыми-предобрыми глазами, из раза в раз косящими в мою сторону. Он, в отличие от Альвареза с Джорджем, был ярым противником факта моего отсутствия на концерте и поэтому, протараторив грубоватое «если этот хер не идёт, то и я тоже», плюхнулся на край моей кровати, сложил на широкой груди руки и, повернувшись, приятельски подмигнул мне, типа, я с тобой, чувак. Про таких людей, как Деккер, чувак по-имени Франсуаза Подбер говорил: «Человек, который на последние деньги покупает бумажник». И не то чтобы Дог был до мозга костей оптимистом и таким жизнерадостным пареньком, но стакан у него всегда был наполовину полон, а не пуст. Постоянно он находил в самом конце начало, всегда, с какой бы девушкой я ни расстался, с каким бы другом ни поругался, он всегда твердил мне якобы «если чему-то пришёл пиздец, то где-то тебя ждёт литр бесплатного коньяка и три огромных пакета травы». Джею хочется верить, волей-неволей в его словах я нахожу сакральный, потаённый и понятный лишь только мне смысл, иначе он зря распинается. Джорел — это один из тех пятерых, который готов принять меня в половину пятого ночи у себя дома. Спит он, дрочит или занимается ещё какой-нибудь неведомой хернёй, стоит мне лишь появиться на его пороге — он поймёт, что деваться некуда, и любезно пустит внутрь. А я потом как-нибудь отблагодарю. Пивом поделюсь или косяком угощу, там уж как карты лягут. Каждого из этих конченных мудаков я люблю, и мне даже необязательно говорить это вслух, чтобы об этом знали.

~

Когда наш сет-лист подходит к своему логическому завершению, Дэнни во всеуслышание оповещает присутствующих фанов о том, что я, весь такой бедный и несчастный, пригнал на выступление с больной головой и нехилым зудом по всему телу. Публика орёт, хлопает, мол, красава, чё, герой, а я злым взглядом сверлю в Мурильо дырку где-то в районе лба, потому что о таком не кричат со сцены, о таком максимум — в инстаграме, беглым упоминанием. Но мне приходится сойти со своего персонального пьедестала, пройти на середину, как можно теплее улыбнуться и вдруг оказаться зажатым со всех сторон горячими телами. И не то чтобы мне хочется, чтоб тела эти принадлежали сексапильным девчонкам с пышными сиськами, но и пятеро едва живых, не совсем дышащих и очень довольных морд тоже сгодятся. Затем я реально искренне улыбаюсь, обнимаю каждого, не забыв буркнуть Дэну на ухо о том, что мудак он, каких свет не видывал, а потом обращаюсь к залу. Говорю им что-то хорошее на автомате, что-то уже давным-давно заученное, потому что мозг генерирует только хуйню, а мне, как бы приятно здесь ни было находиться, безумно хочется сесть, а ещё лучше — лечь часа так на три, чтобы с закрытыми глазами и покоем. Короче, счастливый я. Болеющий, но такой, сука, счастливый, ты бы знал.