Довакинские будни

Мир Довакина рухнул примерно в тот момент, когда он, норд, всю жизнь мечтавший умереть в бою и после смерти попасть в Совнгард, стал бессмертным и послушным игрушкой Даэдра. Или это случилось тогда, когда для победы над его прошлым слугой, Довакин сам, по своей воле, согласился стать следующим? О, Талос, а ведь он никогда раньше не был даэдрапоклонником! В старых, давно забытых рассказах отца, будущий герой не раз слышал о героях прошлых эпох. Бессмертный Нереварин, после всех своих поистине великих подвигов отправившийся куда-то на север. Чемпион Сиродила, что помог Мартину спасти мир, а затем превратился в Бога Безумия (который, к слову, однажды сам презентовал Довакину свой посох). Ну, а чем же хуже человек, победивший Пожирателя Мира? За что он обязан просидеть всю оставшуюся вечность, прислуживая Демону Знаний? К своему величайшему стыду, Довакин начал забывать, каково это, чувствовать тяжесть оружия в своих руках, леденящий ужас наступающего врага и его же предсмертные хрипы и затихающее биение сердца, победный клич, коим его приветствуют подоспевшие Братья Бури. Ненавистные порой холод и снег на лице заставляют погружаться во все более далекие воспоминания, вызывая ностальгию. Читать книги Хермеуса Моры, и получать все новые знания было если не интересно, то действительно познавательно и забавно первую сотню лет. Книги, к которым мужчина был равнодушен и раньше, он стал едва ли не ненавидеть. Затем же, после нескольких веков бесцельного блуждания в этом Плане Обливиона, дитя битвы начал замечать, что все больше скучает по дому. По тому самому, незабываемому ледяному царству, по дорогам которого он мог блуждать днями, только потому что там действительно красивые пейзажи. По Виндхельму, таном которого он стал незадолго до этого злосчастного путешествия на Солстейм, по Ульфрику, которого он вправе был считать своим лучшим другом. И только понимание, что прошло слишком много лет и все его друзья либо пали в бою на очередной изматывающей войне с Альдмерским Доминионом, либо просто умерли от старости, хотя таких и было ничтожно мало, а от его дома вряд ли осталось что-то стоящее, отрезвляло. Его больше некому ждать. Иногда Довакину казалось, что он сходит с ума. Смотря на плывущих мимо Искателей и Луркеров, он обессиленно приваливался к очередному книжному шкафу и закрывал глаза. В такие моменты ему особенно сильно и реалистично мерещился Зал Доблести. Юрген Призыватель Ветра, Тсун, Гормлейт, Хакон, Феллдир и другие великие герои, тянущие к нему руки. Он тут же просыпался и вспоминал ненавистную маску, грешным делом думая, что понимает Мирака. Сбежать из Апокрифа хотелось нереально. На смену древним забытым, пришли новые, еще более опасные враги, и герои, о которых в последствие также лет двести будут слагать баллады. А о нем, легендарном Довакине, победившем Пожирателя Мира и все тринадцать Драконьих Жрецов, возглавлявшем войска в многочисленных походах в гражданской войне, теперь вспоминают только подвыпившие барды, когда по вечерам, изрядно перевирая, в тысячный раз рассказывают одну и ту же историю. Иногда он думал, что не прочь поддаться искушению и, так же, как и одноименный жрец, найти выход из этого мрачного места, полного отвратительных монстров. А однажды в нем таки взыграла кровь свободолюбивого дова и он, забывшись на пару мгновений, очнулся около стеллажа, где, по словам Хермы-Моры когда-то искал знания Мирак. Последний Драконороженный одергивал себя, говорил, что нарушать условия сделки недостойно и оправдывался, что все равно никогда не сравнится с самим хозяином Апокрифа и не сможет сбежать, но все равно неизменно возвращался к запретным книгам. Это око плывущих щупалец будто в насмешку над нерадивым смертным не вмешивалось и даже само порой предоставляло свои знания о драконах. Немигающий глаз с интересом наблюдал за его потугами. Однажды Довакин не выдержал. После того, как он совершенно нелепым образом споткнувшись об книгу, упал прямо в омерзительную темно-зеленую слизь, он встал, брезгливо поморщился, пытаясь оттереться, и банально высказал Хермеусу все, что о нем думает. Как говорится, выместил всю свою злость на слишком спокойного, внимавшего даже с интересом, единственного слушателя. Он по-змеиному шипел, кричал, то что-то шептал тихо и неразборчиво. В порыве гнева призвал свой самый сильный ту’ум, не отдавая себе отчета в том, что для всесильного Даэдра это должно быть что-то вроде укуса надоедливого насекомого. Неприятно, да, но не убивать же нерадивую букашку, тратя свои силы понапрасну. И даже, на какую-то маленькую долю, норд был рад, что, подобно своему предшественнику, за столько лет не превратился в бездушную куклу, жаждущую власти и мирового господства. - Я тебя ненавижу, - прошипел он и замер от сковавшей его ненависти. Дитя Падомая, очевидно сочтя это заявление слишком мелочным для своей царской особы, даже не пошевелился. Наконец Довакин выдохся и с тревогой посмотрел на яркую пузырящуюся жидкость, на выскакивающие в поисках добычи из нее щупальца, не смея поднять взгляд. Он только сейчас понял, НА КОГО посмел наорать. Око с интересом мигнуло и издало рокочущий булькающий звук, отдаленно напоминающий презрительный смешок. Око еще раз мигнуло, постоянно копошащиеся щупальца дрогнули, и Принц начал растворяться. Медленно, дразня, словно напоминая, что здесь, в своем царстве, он всесилен и непобедим. Распаленный норд с покрасневшими от гнева щеками разъяренно ударил крепким кулаком по тому, что здесь называют полом. Время от времени, через очередное хитроумное устройство повелителя непознанного, Довакин заглядывал в Нирн, в маленький северный уголок. Внешне молодой норд смотрел на своих далеких потомков. На то, как они неуверенно, но крепко сжимают меч, на пока еще неокрепшие удары, на несмелый блеск в глазах, яростный огонек, который Довакин когда-то замечал у себя. Он вспоминал жену, запомнившуюся ему молодой и красивой, которая наверняка до сих пор дожидается его в Совнгарде. В такие моменты он понимает, что лучше самолично позорно будет пытаться покончить с собой, чем станет вторым Мираком. По крайней мере, пока.