Выбор

      Звуки выстрелов раздаются повсюду. Громкие и оглушающие; пули врезаются в стены академии, оставляя после себя небольшие, почти незаметные с дальнего расстояния ямки. Такетора сидит за огромным камнем, служившим когда-то декором, выстрелы по которому не прекращаются. Ямамото, шёпотом ругнувшись, сильнее зажимает ладонью левое плечо. Кровь струится по пальцам, совсем тёплая — воздух наполняется железным, мерзким до одури запахом; он стекает по пищеводу, пустой желудок скручивает в болезненном спазме; на языке горчит желудочный сок; Ямамото недовольно хмурится, изо всех сил стараясь сдержать рвотный позыв и сильнее сжимает рану — рукав становится мокрым. Алые капли капают вниз, на асфальт, превращаясь в кровавую лужу; она быстро подсыхает, становясь вязкой, неприятной. Руку словно обдаёт огнём — снова, снова и снова — Такетора крепко сжимает зубы, начиная думая, как отсюда выбраться. Их застали врасплох.       Тендо улыбается, прицеливаясь в окно какого-то кабинета. Он, не задумываясь, жмёт на курок. Пуля мгновенно долетает до стекла, которое в следующую секунду оглушительно разбивается, посыпавшись в разные стороны. Тендо улыбается шире, чувствуя, как внутри разливается настоящий восторг. Ему нравится. Сатори ищет глазами выживших. Твари, которые были у забора, медленно начинают идти в их сторону — Гошики стреляет несколько раз, избавляясь от оживших трупов. Он переводит взгляд на территорию академии. Внимательный взгляд цепляется за труп — ещё совсем свежий, не успевший обратиться — скользит от раны в спине, куда пришёлся чей-то меткий выстрел до рыжей эмблемы на плече.       Тсутому держит вечно голодных монстров на прицеле, готовый в любой момент к атаке.       Ответные выстрелы не заставляют себя ждать; Кьётани тут же прячется за большим камнем, в который попадают пули. Он, вытащив из небольшой сумки новый магазин, незамедлительно кидает в сторону Ямагаты — он кивает в знак благодарности, быстро перезаряжая свою винтовку, после этого разворачиваясь и, приняв удобное и относительно безопасное положение для стрельбы, не торопясь прицеливаясь, внимательно обводя взглядом едва ли не каждое окно — и стреляет. Стекло оглушительно разбивается.       Тсукишима мгновенно делает несколько шагов назад, широко распахнутыми глазами смотря на только что разбившееся окно.       — Быстро вниз! — командует он, не узнавая свой голос, — не высовывайтесь... — дополняет Кей после того, как Ямагучи и Ячи сели на пол, опасливо озираясь на окна.       — Нам нужно найти остальных, — немного подумав, отвечает Тадаши, пытаясь унять бешеное сердцебиение в груди. — Нужно найти Даичи-сана. Или Сугу-сана.       Кей щурится, обдумывая слова напарника; он поправляет очки на переносице, глубоко вбирая в лёгкие спёртый воздух — и шумно выдыхает, пытаясь успокоиться и привести свои мысли в порядок. В хоть какой-нибудь. От паники, которая пытается захватить его тело, толку нет никакого совершенно. Нужно найти какое-то решение.       — Бродить по коридорам опасно, — отвечает он, переводя взгляд с Хитоки на Ямагучи, который вцепился в свой автомат — костяшки пальцев побелели от напряжения, — заглянем в кабинет, в котором они обычно находятся. Нам сейчас самим нужно безопасное место. Они следят за окнами и, скорее всего, заметят любое движение. Поэтому, — он удобнее перехватывает пистолет, — двигаемся так, чтобы не попадать в зону видимости. Я полагаю, — смотрит на перепуганную Ячи, — вам не хочется остаться без башки, не так ли?       — Такетора всё ещё снаружи, — рычит Куроо, нервно постукивая пальцами по полу, на котором сейчас расположилась вся команда. — И мы никак не выйдем из академии. Как ты себе это представляешь?       Инуока тут же тушуется под раздражённым взглядом капитана и скомкано извиняется. Тетсуро шумно выдыхает, двумя пальцами потирая переносицу.       Он не хочет больше никого терять. Достаточно жертв. Он, как капитан, как тот, кто клялся всех защитить, не может больше допустить чьей-то смерти. Выйти из академии на улицу, как он понял, возможным не представляется — их тут же пристрелят. По венам льётся страх и тревожность. Ямамото на улице и он, чёрт возьми, один.       — Нам нужно найти кого-то из другой команды, — осторожно предлагает Яку, — работать сообща сейчас лучшее, что у нас всех есть.       Лев чувствует себя птицей, которую загнали в клетку. Которая теперь не может выбраться и полностью зависит от того, кто это сделал — убьёт или пощадит? Хайба на секунду прикрывает глаза, понимая, что их убьют. Всех до одного. Они уже получали от тех людей предупреждения. И сейчас расплачиваются за свой отказ в сотрудничестве — хотя о каком сотрудничестве может идти речь, если бы они, все, кто живёт в этой академии, просто отдавали половину своих припасов взамен на то, что их не тронут? Это ведь трусость? Трусость пойти против кого-то? До этого момента Лев думал, что преимущество у них, ведь их явно больше. Вспоминаются слова Нобуюки: «никогда не стоит недооценивать врага». Каждый просчёт стоит жизнь или даже несколько.       — Однако лучше разделиться, — вмешивается Акааши, — кто-то должен пойти искать других, а кто-то должен рассредоточиться по нескольким точкам, из которых будет наиболее безопасно начать ответный обстрел, — Бокуто удивлённо смотрит на друга, — я... — он вздыхает, — думаю, я способен на это, — Котаро сжимает руки в кулаки, заметив, как ровный и спокойный голос Кейджи на секунду дрогнул, выдавая с головой весь страх и волнение.       — Разве сейчас здесь есть безопасные точки? — вопросительно подняв брови, спрашивает Инуока, подтянув колени к себе. — Кажется, мы тут как в западне. Куда не сунься, везде как на ладони.       — Отчасти, — соглашается Акааши, — однако есть несколько почти слепых зон. По крайней мере, оттуда удар будет неожиданным. Мы с Бокуто-саном исследовали часть академии, чтобы найти их, — щурит глаза, — Куроо-сан, могу попросить листок бумаги и карандаш? Я начерчу примерный план.       Тетсуро кивает Льву, и Хайба, потянувшись за сумкой Куроо, достаёт блокнот, несколькими днями ранее найденный Кенмой и карандаш, в него вложенный.       — Спасибо, — благодарит Кейджи, принимая из рук Хайбы помятую записную книжку. Он, вытряхнув карандаш — не желая читать то, что писал Куроо (это ведь личное, да?) — открывает на последней, чистой странице, принимаясь по памяти чертить линии. — Первая зона — точка А. Вторая зона — точка Б. Снаружи из них меньше всего будут ожидать удар. Скорее всего. Сделаем на это ставки.       Куроо пододвигается чуть ближе, внимательно прислушиваясь к словам Кейджи и прокручивая в голове всё им сказанное.       — Главное не палить по тем ублюдкам, да? — спрашивает Лев.       Акааши согласно кивает:       — Выстрелы должны быть продуманными. И, желательно, редкими, Хайба-сан. Так, чтобы они не сразу поняли, откуда.       — Разумно, — Куроо задумчиво потирает подбородок, — это даст нам небольшое преимущество и сохранит патроны и пули.       — Сначала, скорее всего, должна выступить точка Б. Куроо-сан, остались работающие рации?       — У тебя странное и искажённое понятие нормального, Ива-чан, — хмуро пресекает его слова Оикава, — где, скажи, ты видишь, чтоб всё было нормально?       — Перестань паниковать.       — Я спокоен, — парирует Тоору, — я просто хочу сказать тебе, что в настоящую секунду по нам открыли огонь и высунься хоть кто-то — убьют и имя не спросят. Я не маленький ребёнок, который будет слепо верить в фразу «всё нормально».       Оикава чувствует жгучее раздражение. Он хочет добавить, что был на таких заданиях, которые Хаджиме и не снились, но предпочитает промолчать. Ссоры в данный момент совершенно ни к чему. Сквозь открытое окно слышны чьи-то голоса, почти непрекращающиеся выстрелы, смешивающиеся с рычанием тварей — тех, что остались и тех, что собираются на весь этот шум.       Матсукава видит, что у Ханамаки и Киндаичи залегли под глазами тёмные круги — почти все всё ещё уставшие. Они только-только разобрались с тварями, которые вот-вот грозились сломать хлипкий забор и прорваться на зачищенную территорию, сметая всё на своём пути.       — Всё хуёво, — бросает Куними, решив прервать спор капитана с Иваизуми, — всё очень и очень хуёво, прошу прощения за выражение.       — Боже, тут же дети, Куними-чан.       — Киндаичи не ребёнок, капитан.       — Единственный ребёнок тут, это ты, Идиотокава.       — Перестаньте, — цыкает Ватари, — мы не можем просто так тут сидеть, — задумчиво тянет он, — нужно что-то делать. Но не ругаться. Самое лучшее время нашли, да?       — Нужно, — тут же соглашается с ним Ханамаки, — только вот что? Выбираться на улицу слишком опасно. Можно даже не пытаться.       — Высовываться из окон тоже опасно.       — Кхм, — прочищает горло Киндаичи, — может, стоит поговорить с остальными двумя командами? Я знаю, что никто не горит желанием работать с чужаками сообща, но если каждая команда будет следовать собственной тактике нападения и отражения атаки, то шансы остаться живыми ничтожно малы. Если не поубивают те чуваки снаружи, которых мы с Матсукавой-сенпаем так и не смогли разглядеть, то перебьём друг друга тут.       Оикава молча кивает, давая одобрение словам Ютаро. Он полностью прав. Если каждая команда будет следовать исключительно своему плану, то различных стычек не избежать. Всю ругань можно оставить на потом — на время, когда они все разберутся с неизвестными и останутся в безопасности. Сердце глухо стучит в груди, а рана при каждом движении отдаёт острой болью; вдохи даются с трудом. Поразительно, думает он, их жизни зависят лишь от небольшого выбора, который и решит дальнейшую судьбу. Но сделать выбор среди нескольких вариантов сложно — какой будет обратная сторона? Чем этот выбор обернётся? Что он принесёт? Кто останется жив? Оикава злится. Злится на себя, на свою беспомощность — снова — что он за капитан такой, если должен лежать на больничной койке, когда его люди (такие дорогие, единственные и любимые) рискуют собой? Как он сможет дальше жить, если хоть кто-нибудь погибнет? Ответственность кладёт на его плечи тяжёлые камни, которые невозможно сдвинуть; они давят, тянут вниз — до ломанной боли во всём теле. Всё зависит от его, Тоору, слова. От его решения. Мысли с силой бьются друг о друга, сбивая; пальцы мелко дрожат — он сжимает плед сильнее, чтобы не выдать то, как он напуган. Оикава чувствует на себе почти что пытливые взгляды своих подчинённых; они ждут окончательного решения, по которому и будут действовать дальше. Злость смешивается со страхом; на губах наступающей паники довольная улыбка; она мягко приобнимает за плечи, не сдвигая груз, возложенный на них ответственностью; чувствует лихорадочно колотящееся сердце в груди — оно бьётся, бьётся о прочные прутья своей клетки. Паника шепчет на ухо возможные варианты дальнейшего будущего, будущее сделанного выбора; сильнее цепляется за плечи, впиваясь в кожу, оставляя невидимые кровавые метки. Чувства обострены до предела; они тут, рядом, сидят и спорят между собой. Сбивают. Мысли превращаются в клубок запутанных нитей. Секунды превращаются в вечность, а страх лишь усиливается. Перед глазами буквально стоят различные смерти — какими только могут погибнуть сейчас его люди. Люди, которые вверили себя, свою жизнь в его трясущиеся руки. Тоору с силой зажмуривается, изо всех сил пытаясь заглушить манящие голоса собственных чувств, словно кто-то действительно сидит рядом; пытается унять злость на самого себя.       Недостаточно хорош.       Оикава мечется от одному к другому и не может решить. Ему страшно. Ему чертовски страшно. Страх сковывает тело стальными, холодными цепями — невозможно пошевелиться. Холод пробирает до самой души, покрывая всё тонким слоем белого инея. Тоору делает судорожный вздох, стараясь взять себя в руки, понимая, что нельзя, нельзя показывать свою панику перед остальными — перед теми, кто знает его, чувствует его. Он не хочет, чтобы страх передался остальным. Нужно... нужно запихать чувства поглубже в себя, туда, откуда они не смогут вновь вырваться.       Иваизуми прикусывает нижнюю губу, сдирая только появившуюся кожицу; жестами говорит остальным, чтобы шли пытаться договориться, а он догонит через пару минут. Иваизуми видит, что Оикава стоит на самой грани, едва-едва в руках удерживая здравый рассудок.       Недостаточно хорош.       Слабак.       — Нам нужно спускаться, — пригнувшись, шипит Сугавара, — остальные сейчас наверняка будут нас искать.       — Я знаю, Суга, — обрывает Даичи, — нам нужно добраться до двери так, чтобы нас не заметили. Или, в худшем случае, не подстрелили.       Коуши задумывается:       — Я оставлял дверь приоткрытой. Единственный способ добраться целыми — ползком.       Савамура кивает, соглашаясь с планом напарника. Других вариантов у них всё равно нет.       — Ты первый, — говорит Сугавара, подтягивая к себе за ремешок автомат и кинутую рядом сумку, — я прикрою твою спину, — цыкает, — чёрт возьми, Даичи, не надо на меня так смотреть, пошевеливайся.       — Будь осторожен.       — Ты тоже. Мы доберёмся, — Сугавара дарит ему тёплую, воодушевляющую улыбку, — верь в это.       Верить выходит с трудом. Даичи понимает, что Сугавара мыслит правильно. Однако те люди знают, что они — сам Савамура и, соответственно, Сугавара — на крыше. Они вели короткие переговоры, которые ни к чему не привели. У них есть возможность остановить атаку, остаться всем в целости и сохранности, согласившись на выдвигаемые условия, но Даичи отказывается добывать припасы, жертвуя собой и остальными для того, чтобы их просто отдать чёрт знает кому.       Он подхватывает автомат, перекидывая потёртый ремешок через плечо, а сам чёрный, нагретый солнцем ствол — себе на спину, чтобы было удобнее ползти.       Коуши быстро закидывает недопитые бутылки с водой в сумку — это слишком роскошь, чтобы вот так вот оставлять тут — и наспех закрывает. Он наматывает ремень сумки на руку, положив автомат сверху — перед этим сняв с него глушитель и убрав обратно в один из карманов своего военного жилета — приготовившись волочить вещи за собой. Он смотрит на Даичи, который, веря Сугаваре, ползёт к чуть приоткрытой двери, а затем оборачивается назад, уставившись в небольшую щель, стараясь разглядеть хоть кого-нибудь из тех, кто напал. Они явно всё продумали, думает он, натыкаясь цепким взглядом на крупные машины — на каждой из сторон которой приделаны доски, выполняющие роль своеобразного щита — за которыми они прячутся. Коуши тихо ругается в голос, а затем натыкается на знакомое лицо. Внутри мгновенно всё холодеет.       Он узнаёт Ушиджиму Вакатоши.       Куроо и Лев ещё раз переглядываются, а затем ступают на ещё не нагретый солнцем асфальт. Они поднимают руки вверх, делая неуверенные шаги, показываясь на глаза. Лев намеренно чуть опережает Тетсуро — чтобы в случае чего успеть прикрыть капитана своим телом. У них нет оружия, только ножи, которые никак сейчас не пригодятся.       Выстрелы по академии не прекращаются — остаются только те, что отстреливают приближающихся мертвецов; за одной из машин слышится довольный смешок.       Льву кажется, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. План, который они — совместно с другими командами — составили, паршивый и полный различных дыр, но единственный, в котором есть хоть небольшая надежда выжить. Куроо знает, что в слепых зонах, которые показал Акааши, сейчас сидят как их люди, так и другие; держат на прицеле, но не открывают пока что огонь — хоть один выстрел — и Лев с Куроо трупы.       Тетсуро замечает побледневшего от, видимо, потери крови (капитан тут же замечает, как он держится за раненую руку) Такетору. Он с широко распахнутыми глазами, полными непонимания, смотрит в упор на своего капитана, а затем на Льва. Хайба отрицательно машет головой, давая понять, чтоб Ямамото сидел тихо и не высовывался; в глазах Льва стоит немая мольба ничего не предпринимать, а также страх и безысходность.       — Можешь действовать, — бросает Тендо Ушиджиме, — лучше обойди слева. Их внимание сейчас полностью будет сосредоточено на нас и ты без проблем доберёшься до чёрного входа.       Он отворачивается, слыша сзади копошение Вакатоши, шорох и удаляющиеся тяжёлые шаги, а затем, подхватив пленника под руку, тащит за собой. Тендо не боится. Смерть естественна, все рано или поздно умрут. На плече чувствуется тяжесть автомата. Он выталкивает пленного на видное место; он падает, ударяется и снова сдавленно шипит — синяки и ссадины, которыми Сатори украшал его тело в течение нескольких дней, дают о себе знать, пронзая острыми кинжалами; словно его режут, раздирают на куски зубы тварей.       — Неожиданно-неожиданно, — с ехидной улыбкой на губах говорит Сатори — громко, чтоб его было слышно — он знает, что в здании сидят остальные, наставив на него дула. — Пташки наконец решили покинуть клетку? — он, не дождавшись ответа, с наигранно трагичным вздохом подходит к пленному, грубо хватая его за грязную, местами порванную и заляпанную уже засохшей кровью водолазку, усаживая на колени.       Куроо невольно напрягается, кусая губы; он боится, что Такетора испортит весь план, но также и внимательно рассматривает человека, которого удерживает Тендо.       — Что, даже не узнаёте? — он снова посмеивается, пробегаясь глазами сначала по крепко связанным рукам, а затем по мешку на голове. И медленно снимает его.       Тетсуро чувствует, что задыхается; словно весь воздух одним сильным ударом к чертям выбивают из лёгких. Он пытается сделать вздох, хоть один, но ничего не получается; глаза широко распахиваются, в тёмной воде плещется шок и безудержная боль, тут же охватившая грудную клетку, сжав её в своих сильных руках.       Грязные, уже свисающие сосульками, окрашенные в светлый волосы падают на лицо. Сатори видит весь спектр эмоций, которые отражаются у Куроо на лице — читает его, как раскрытую книгу — тц, так просто? Тендо недовольно хмыкает — слишком скучно — и, крепко схватив Кенму за отросшие пряди, дёргает — так, чтобы он поднял голову и смотрел прямо.       Его лицо всё в кровоподтёках, мелких ссадинах — у заплывшего глаза глаза налился яркий синяк, а нос, сломанный в самом начале сильным ударом армейского ботинка, опух.       Лев напрягается. Он понимает, что Кенму нужно спасать — весь изначальный план вылетает из головы — но Куроо может поддаться эмоциям. Так, что исправить будет невозможно.       — Ну как вам мой сюрприз?       Зайдя в большое здание, Ушиджима чувствует обволакивающую прохладу. Он, достав пистолет и сняв с предохранителя, вслушивается в звуки. С улицы слышны редкие выстрелы Гошики и Ямагаты по мертвецам и издевающийся, испытывающий терпение голос Тендо, внутри академии слышатся разговоры, как понимает Вакатоши, пройдя вглубь заляпанного засохшей кровью холла, доносящиеся с верхних этажей. Всё как и предполагал Сатори: их держат на прицеле, но не решаются открыть огонь — особенно теперь, когда Тендо показал их, Шираторизавы, козырь, спрятанный в рукаве.       — Хм? — тихо хмыкает Ушиджима, услышав сдавленную ругань, доносящуюся из небольшого, узкого коридора.       Судя по всему, человек один, значит, его не составит труда устранить.       Вакатоши смотрит на надпись на двери — медкабинет, значит — и сильнее сжимает пистолет в руке, перемещая указательный палец на курок, бережно его поглаживая. Он поворачивает ручку, толкая поддавшуюся дверь от себя.       И делает уверенный шаг вперёд, оказываясь внутри небольшого кабинета.

***

[за час до]       — Я так устал, — тянет Бокуто и, чуть запрокинув голову назад, прикрывает глаза, — кажется, ещё не скоро отмоюсь от этого запаха и ощущений.       — Зато, может, они примут за своего, — со смешком произносит Куроо, протягивая новому знакомому бутылку с водой, — будешь свободно расхаживать по улицам.       — Ага, — Котаро, приоткрыв один глаз, принимает пластмассовую бутылку, наполовину наполненную водой, откручивая крышку, — ещё бы научиться стрелять нормально.       — Научим, — твёрдо говорит Тетсуро, садясь на пол рядом с Бокуто.       — Я очень тяжело обучаюсь.       — Мы научили Льва, который больше кухонного ножа ничего никогда не держал. И тот — криво. Представляешь? Этот ребёнок почти всегда резал себе пальцы, пытаясь приготовить обычную еду, с которой справится даже школьник, — на его губах проскальзывает усмешка, — но посмотри на него теперь.       — Он выглядит младше всех.       — Так и есть, — Куроо тяжело вздыхает, — ему всего двадцать два. Зелень.       — Он уверенно держится. И за тебя, кажется, убьёт без лишних раздумий.       Тетсуро прикусывает нижнюю губу, задумываясь на несколько секунд. Если не произошедшее с Алисой, то Льву не пришлось бы присоединяться к команде и он мог выбрать любой жизненный путь, который захотел. Но — Куроо усмехается своим же мыслям — тогда, вероятно, его бы уже не было в живых. Отчасти Куроо рад, что Лев присоединился к ним — ещё до апокалипсиса между ними появилась какая-то связь, которую Тетсуро чувствовал почти осязаемо; будто бы предупреждая о таком неминуемом будущем.       Бокуто ставит бутылку рядом с собой. С Куроо — на удивление — легко.       За окном дотлевают тела убитых тварей.

***

      Если бы Кагеяме несколько месяцев назад сказали, что жизнь сведёт его с полным придурком — он не сводит хмурого взгляда с недовольно бухтящего Шоё — он бы не поверил. Он бы в принципе не поверил, что наступит конец света — именно такой, где начнут оживать мертвецы. Словно его, Тобио, засосало в какой-нибудь очень паршивый фильм и теперь ему необходимо жить по правилам, установленным тут, забыв про реальность. Но — он щёлкает Хинату по лбу, сказу же прикладывая ладонь полностью — это не фильм. Это та самая реальность, изменившаяся до неузнаваемости за считанные мгновения.       — Ради всего святого, Хината, чёртов ты придурок, можешь спокойно лежать?       — Мне надоело, — отвечает Шоё, чуть закашлявшись.       Кагеяма вопросительно поднимает брови, а затем, переместив руки на плечи напарника, не сильно давит, укладывая того на спину:       — Что, немного полегчало и всё? Героизм проснулся?       — Мне не нравится чувствовать себя обузой, — подумав, тихо отвечает он, чувствуя, как его тело заботливо укрывают пледом.       Рядом раздаётся чуть раздражённый смешок.       — Заткнись, — Кагеяма садится рядом, потрепав Шоё по волосам, — и спи.       Хината недовольно фыркает, но расслабляется, закрыв глаза. По телу разливается слабость, наполняя собой до краёв. Горло уже болит не так сильно, а кашель не разрывает грудную клетку, лишь вызывая неприятную, саднящую боль. С улицы слабо тянет дымом и сгоревшим тухлым мясом. Шоё чуть хмурится, сглатывая комок в горле; больно, неприятно. Запах проникает в лёгкие, оседает там; перед глазами невольно всплывают изуродованные, зачастую покрытые струпьями, морды тварей, желающих его сожрать. В ушах звучат мерзкие хрипы. То, от чего теперь никогда не избавиться; то, что теперь будет преследовать до самого конца. Ощущение чужого присутствия, ощущение чужой крови на своих руках, незабываемый животный страх, запах тухлого мяса, рык — всё это смешивается, въедаясь в мозг, оставляя после себя чёрное, гнилое — как и твари — пятно, от которого невозможно избавиться. Хината никогда бы раньше не подумал, что будет когда-либо в жизни держать настоящее огнестрельное оружие, а тем более стрелять из него; слышать хруст костей или знать ощущение, тот омерзительный хлюпающий звук, когда острое — немного грязное, с засохшими подтёками мозговой жидкости и крови — лезвие ножа входит в мягкую, податливую плоть, останавливая чьё-то существование раз и навсегда.       Кагеяма скрещивает руки на груди.       Хочется исчезнуть. Закрыть глаза, а открыв — понять, что всё это было одним большим сном.

***

[настоящее]       По венам течёт ярость. Она горячая, раскалённая до самого предела; бурлит под кожей, выжигая на сердце старые, едва затянувшиеся, шрамы; изувеченная плоть шипит, пузырится.       Взгляд Оикавы колкий, злой.       На губах Ушиджимы расцветает, как цветы под ярким, согревающим солнцем, язвительная ухмылка. Глаза чуть сужаются в прищуре — Тоору знает этот взгляд.       Оикава скалится в ответ, усмехаясь. Он стоит чуть сгорбившись, терпя ноющую, стреляющую боль в ещё совсем свежей ране; если швы разойдутся, то ни Ханамаки, ни Матсукава, ни тем более Иваизуми его не похвалят. Тоору хмыкает своим же мыслям: только для начала нужно выжить. Он прекрасно знает на что способен Ушиджима — так же, как и сам Вакатоши знает Оикаву наизусть.       — Какая встреча, — Оикава нарочно тянет гласные, не отводя пристального, разъярённого взгляда от бывшего напарника, — Ушивака-чан.       По телу проходит едва заметная дрожь; она скапливается в подрагивающих пальцах.       — А я-то думал, что ты уже давно кормишь своими гнилыми кишками мертвецов, — он чуть ведёт плечом, словно стараясь что-то — какое-то чёртово наваждение — сбросить, избавиться навсегда. — Но нет, оказывается... — театрально вздыхает, — какая жалость. Но это ведь всегда можно исправить, не так ли, Ушивака-чан?       Слова пропитаны ядом — едким — он попадает на кожу, разъедая её, уничтожая, обнажая горячие, красные мышцы.       Оикава знает — прекрасно осознаёт — что сейчас преимущество отнюдь не на его стороне. У него только лишь ярость, вспыхивающая яркими вспышками в солнечном сплетении и готовые в любой момент лопнуть швы. У Ушиджимы в руках пистолет, он стоит прямо, смотрит пристально, переворачивая всё внутри наизнанку — руками хватает и рвёт, словно бумагу; смотрит в самую душу, словно пытается её уничтожить одним лишь взглядом. На его руках виднеются уже сходящие синяки, на щеке — небольшая, покрывшаяся корочкой, царапина. Ушиджима как всегда в форме.       И он готов броситься в атаку. В любую секунду.       — Не в твоём положении стоит язвить, Оикава, — хмыкает он, крепко сжимая в руке чёрный, уже ставший тёплым от тепла его рук, ствол пистолета.       — Правда?       Голос Оикавы звучит тихо, надломано. Он плюётся ядом, пытаясь больнее задеть, зацепить за живое.       — Если бы ты хотел меня убить, то убил бы сразу, как только пересёк этот порог.       Он чувствует маленькую победу, когда Вакатоши, на несколько мгновений задумавшись, соглашается кивком головы.       Оикава тихо, хрипло смеётся:       — До сих пор тешишь себя какими-то надеждами, а?.. Думаешь, что я кинусь к тебе на шею? О, — он вновь скалится, чуть приподняв голову, — Ты такой... — он оглядывает Ушиджиму с ног до головы, — ...ты смешон. Я прекрасно знаю, почему ты не пристрелил меня сразу. Мой ответ — нет. Никогда. Ни за что. Чёрт, — он сжимает ладони в кулаки до боли, — я просто надеюсь, что ты сдохнешь. Что тебя сожрут, разорвав на клочки.       Внутри больно колет. Пронизывает сердце острыми шипами, оплетает, сжимает, пытаясь раздавить. Оикава чувствует себя уязвимым, как на ладони. Знает, что вывести Ушиджиму из себя — проще простого, даже если внешне он и останется непроницаемым, как булыжник, но ничего не может сделать — слова сами срываются с языка.       Забытые чувства захлёстывают с головой, словно ты попал в воду и не умеешь плавать; барахтаешься, пытаясь — надеясь — выбраться и спастись, но всё равно тонешь в водной толще. Под ней.       Оикава и есть такой: сломанный, но снова пытается казаться сильнее, чем есть, показывая, вдыхая эту свою никчёмную гордость. Она разрушает, серым пеплом оседая в лёгких и мешая дышать — он закашливается, в уголках глаз собираются прозрачные капли, но так и не срываются вниз, мокрыми дорожками расчерчивая всё ещё бледное лицо.       — Ты забавно на меня реагируешь, — Ушиджима делает шаг вперёд — он тяжёлый, отдаётся эхом в голове тут же нахмурившегося Тоору, — ты забавный. Оикава.       — Подойдёшь ещё ближе — и твари будут слизывать твои мозги с этих сраных стен.       Вакатоши ухмыляется в ответ, делая ещё несколько шагов ближе — Оикава невольно дёргается назад, тут же чуть согнувшись от боли в животе. Он пытается выпрямиться, вкладывая в свой взгляд как можно больше ненависти и презрения.       Оикава и есть такой: лживый, наполненный злостью.       Ушиджима останавливается на расстоянии вытянутой руки.       Воспоминания вспыхивают огнём в голове, перед глазами, — невыносимо.       — Как видишь, — хмыкает Вакатоши, — мои мозги всё ещё на месте. Оикава.       От его голоса — низкого и мягкого — пробирает до дрожи. Тоору сжимает и разжимает кулаки, а затем резко делает выпад вперёд, лишь слегка задевая скулу вовремя увернувшегося Ушиджимы. Больно. Живот горит, а под рёбрами сосущая чёрная пустота. Он рывком подаётся вперёд; руку перехватывают, держат, словно хотят разломать, раздробить кости. Лицо Ушиджимы мрачнеет. Он с силой впечатывает Оикаву в ближайшую стену спиной, перехватывает рукой за горло, сжимает, чувствуя, как под ладонью сумасшедше бьётся пульс, как не хватает воздуха. Тоору пытается закашлять, пытается отодрать от своей шеи блядскую руку не менее блядского Ушиджимы; пытается его ударить ногой — Вакатоши умело блокирует, буквально обездвиживая Тоору.       А затем наклоняется, едва ли не вжимая своим телом тело Оикавы и со слабо прикрытой злобой шипит на ухо:       — Сейчас ты ничто. И что сделаешь теперь?       Оикава никогда не признается, как больно режут эти слова. Никогда не признается, что у него не хватит сил убить Вакатоши. Никогда не признается, что за ненавистью всё ещё скрывается совершенно иное. Но сейчас — сейчас он, прищурившись, хватая ртом воздух, смотрит прямо в чужие потемневшие глаза цвета насыщенного тёмного шоколада — тонет, тонет, тонет — и не знает, больше не знает, убьёт ли Ушиджима его. Осознание, что ему нельзя умирать — ради команды, ради Иваизуми, которые в нём нуждаются; они должны идти дальше всей командой, превозмогая сложности, ломая черепа мертвецов, победить. Дойти до самого конца.       Мысли путаются.       Бросает быстрый взгляд на пистолет, который Ушиджима до сих пор держит в руке — прямо на уровне его, Оикавы, глотки — потому что свободной сжимает его же шею, а второй, в которой держит оружие — блокирует плечи.       Чувствует, как из ещё не зажитого шва течёт тёплая капля.       Собирает все свои силы и пытается выхватить из руки Ушиджимы пистолет.       Выстрел.

***

      — Вы такие... — Сатори зевает, — скучные. Но что, если я сделаю, — он невинно хлопает глазами, а затем усмехается, подставляя заряженный пистолет к виску сжавшего зубы сильнее Кенмы, — так?       — Отпусти его, — говорит Куроо, чуть дёрнувшись вперёд; Лев рукой преграждает ему путь, одним лишь взглядом говоря, что нельзя.       Кенма сильнее кусает свои губы.       И молчит, в упор смотря на полностью растерянного Куроо.       Знает, что ничего не сможет сделать. Совершенно беспомощен. Сердце гулко выбивает рваные ритмы в груди; голова идёт кругом от нарастающего страха. Холодное, круглое дуло смотрит ему прямо в висок — Тендо специально чуть давит — и ждёт, пока хозяин прикажет забрать чужую жизнь, сотрясая новым выстрелом воздух. Привлекая новых тварей. Их рык отдаётся в голове; Козуме прикрывает глаза, стараясь унять растущую панику. Он боится. Он по-настоящему боится умереть, жалко сдохнуть вот так после всего, после стольких дней упорной борьбы и выгрызания зубами места для себя в этом погибшем мире.       Льва и Куроо, а теперь уже и Даичи — чёрт возьми, зачем он вообще сюда припёрся? — держат на точном прицеле. Одно лишнее действие — и они трупы. Их люди сидят в академии, затаившись, ждут удобного момента, чтобы... чтобы что? Ещё больше испачкать свои руки в крови? Унять внутренний гнев и отчаяние, копившееся всё это время? Выиграть войну?       Куроо тихо шипит. Он не может потерять Кенму дважды. Он должен... обязан его спасти. Вернуть в команду.       Ямагата насмешливо переглядывается с Кьётани, высунувшись из своего укрытия и не спуская автоматов с тех, кто по другую сторону забора.       Всё смешивается, образуя пустоту, огромную чёрную дыру, которая безжалостно засасывает все эмоции, все чувства, всё.       Сугавара видит как они о чём-то переговариваются и наводит оптический прицел на одного из противников. Указательный палец смещается на курок, оглаживает. Асахи что-то говорит, но Коуши этого не слышит, полностью погружаясь в свои мысли.       — А, Иваизуми-сан, — неожиданно говорит он, обращая внимание Хаджиме на себя, — думаю, кому-нибудь из вашей команды стоит вернуться к своему капитану, — он кивает в сторону напавших на них людей, — одного из них, высокого такого, не хватает.       Хаджиме прищуривается:       — В смысле?       — В прямом, — Коуши пожимает плечами, — я не знаю, насколько мои предположения верны, конечно, но... они далеко не глупы. Изначально с ними он был, — нарочно избегает имени Ушиджимы, — сейчас же — нет. Я сомневаюсь, что он, поджав хвост, побежал обратно.       — Считаешь, что он мог пробраться в здание? — вмешивается в разговор Ханамаки.       — Это всего лишь предложение и не более. Но сейчас все наши силы сосредоточены только в одну сторону. Это всего лишь совет, чтобы у вас была возможность в случае чего обезопасить как своего капитана, так и всех остальных.       Матсукава переглядывается с Киндаичи и Куними, а затем делает несколько жестов руками, говоря, чтобы Иваизуми на всякий случай спустился. Перестраховаться никогда не бывает лишним.       Услышав шаги за спиной и скрип двери, Коуши выдыхает. Ушиджима скорее всего осведомлён о том, что члены команды Аобаджосай находятся тут — Сугавара уверен почти на все сто, что эта атака планировалась как минимум несколько дней, а значит, за ними велась слежка; попались как дети.       Он переключает своё внимание обратно на окно и на свой оптический прицел. Вновь абстрагируется от внешнего мира, построив вокруг себя толстые, прочные стены.       Внимательно осматривает территорию, просчитывая каждый свой шаг.       Каждую деталь.       Тянуть дальше, думает он, нельзя. При любом раскладе шансы спастись у Даичи и тех двоих — пятьдесят на пятьдесят, ни больше, ни меньше.       Коуши цыкает, понимая, что рискует жизнью Савамуры, своего дорогого человека, их капитана, а также и ещё двумя. Сугавара прикусывает внутреннюю сторону щеки.       Противоречивость разрывает голову, будто одна его часть говорит, что стоит сидеть и ничего не предпринимать, а вторая — что нужно действовать, а риск оправдан.       Сугавара закрывает глаза.       Риск всегда был неотъемлемой его частью, его работы.       Коуши нажимает на курок.       Ямагата раскрывает широко глаза, падая назад, на спину. Кьётани тут же садится обратно, начиная беспрерывно стрелять, выбивая окна академии.       — Блять! — Бокуто отскакивает от разбившегося окна и хватается за руку, громко зашипев от пронизывающей жгучей боли.       — Бокуто-сан!       Акааши кидает автомат на пол, парой больших шагов сокращая расстояние до сползшего по прохладной стене Котаро.       Пуля с хлюпаньем входит в висок, разрывая мягкие ткани, повреждая мозг. На губах у Тендо усмешка, насквозь пропитанная злостью.       Всё становится как в тумане. Куроо сам не понимает, как кричит; как Лев, тут же схватив капитана, с силой тащит его к ближайшим валунам — там, где прячется Такетора. Тетсуро не понимает, как пытается вырваться, проклинает чёртового Льва, рвётся обратно, но Хайба шипит в ответ, усиливая свою хватку, не отпуская.       Ногу пронзает острая боль — Даичи подхватывает едва не упавшего Льва, помогая сесть. Прятаться за камнями, являющимися декором, идея не самая лучшая. Савамура в спешке оглядывается: Лев, несмотря на ранение в ногу, продолжает удерживать Куроо, на лице которого неприкрытое отчаяние.       Сердце словно вновь вырывают из груди, оставляя лишь большую кровоточащую рану.       Перед глазами Кенма, валящийся на землю. Перед глазами побледневший, раненый Такетора. Перед глазами раненый Лев, удерживающий его, Куроо, от глупостей, вместо того, чтобы зажать свою рану.

***

      Оикава сжимает зубы, сидя на полу и держа в своих руках Ушиджиму, закрывая руками рану в его груди. Пальцы окрашиваются в багровый; кровь тёплая, пропитывает одежду, крупными каплями стекает на пол.       — Блядский ты... — он запинается, не зная, что сказать, — ...блядский ты ублюдок, не смей сдыхать на моих руках... блять, ты...       Он путается в словах. Глаза широко распахнуты, в них плещется боль, которая ещё немного и разорвёт тело на мелкие кусочки, разбросав по всему кабинету; превратит в развороченный кусок мяса.       Он хотел всего лишь отобрать чёртов пистолет, но никак не стрелять.       Ушиджима касается ладоней Оикавы, чуть их сжав, открывая рот, намереваясь что-то сказать. От губ бежит тонкая кровавая нить, она стекает по подбородку, капая на шею. Из горла раздаётся сдавленный хрип; в глотке бурлит собственная кровь, не давая возможности что-то произнести.       Оикава сломанный. Сломанный и противоречивый, запутавшийся в себе.       Руки Ушиджимы безвольной плетью падают на пол.       Пальцы сильнее сжимают рану и влажную, пропитавшуюся кровью одежду. В воздухе мерзкий запах; пустой желудок скучивает — Оикава сглатывает горькую желчь, чувствуя, как его грудную клетку с нечеловеческой силой сжимает, как со спины насквозь пронзают острые клинки; их прокручивают с хлюпающим, разрывающим звуком; лезвия со скрежетом царапают рёбра.       Хочется кричать.       Не смей, блять, умирать. Не смей.       Дверь в медкабинет с глухим ударом о стену распахивается; на пороге стоит запыхавшийся Иваизуми, сжимающий в своей руке заляпанный грязно-коричневыми разводами нож. Он замирает, словно окаменевший, смотря на то, как Оикава, зажмурившись, сидит на полу, сжимая тело Ушиджимы.

***

      Град из выстрелов.       Тендо скрывается за деревьями, придерживая, видимо, раненого Гошики.       Кьётани цыкает, оборачивается — твари вокруг, они собрались на шум, они чувствуют его запах, сладкий и манящий запах живого человека, по венам которого бурлит вкусная горячая кровь, разгоняемая дико бьющимся в груди сердцем.       Кьётани валится на землю, запнувшись, и тут же дёргает ногу на себя, но ничего не получается; мертвец, успевший за неё схватиться, удерживает стальной хваткой, рычит, смотрит одним заплывшим глазом — вторая часть лица выжрана, в пустой глазнице видно, как шевелятся белые, толстые черви, сжирая мёртвое мясо; бока раны в тёмном, вонючем гное и гнили.       Твари довольно рычат; ловушка захлопывается.       Кентаро шумно вбирает носом провонявший гнилым мясом воздух, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота. Он отползает назад, натыкаясь спиной ещё на несколько тварей, мотает головой, лихорадочно пытаясь найти хоть какую-то брешь, чтобы вырваться и спастись.       Мертвецы склоняются ниже, падая на колени, рычат почти что в уши. Кьётани снова дёргается, а затем кричит — одна из окруживших его тварей склонилась, впившись почерневшими зубами в мягкую плоть, медленно, не торопясь отрывая кусок. Кентаро на миг замирает, в упор смотря на то, как мертвец приподнимается, словно хочет показаться ему, показать своё превосходство, свою победу, держа во рту мясо — и начинает медленно, с гортанными хрипами жевать. Яркая алая кровь крупными каплями бежит по морде.       Другая тварь кусает за щеку, с лёгкостью отрывая кожу. На лицо брызжет кровь, она льётся в рот; Кентаро пытается вырваться, боль горячими волнами заливает тело. Тварь кусает снова — он уже не разбирает, куда, в глазах танцуют чёрно-красные пятна — капля крови попадает на белок левого глаза — слышит, как рвётся кожа.       Истошные крики тонут в победоносных хрипах.       Град из пуль.       Воздух наполнен запахом крови и запахом разлагающегося мяса.       Внутри зияет чёрная пустота, боль потери заполняет до краёв, льётся через, уничтожает.       Мир вокруг вновь рушится с оглушительным треском, превращаясь в песок.       Ничего больше нет.