Интерлюдия 12. Апокриф
Последние лучики закатного солнца ласкали долину, в которой притаился город. Самый старый из официальных монастырей Европы - аббатство Монте-Кассино - взирал на него со скалистого холма к западу, где века назад святой Бенедикт основал христианский храм на месте языческого строения, посвященного Аполлону. Аббатство пережило, казалось, все мыслимые невзгоды: его разрушали сарацины и лангобарды, его отдавали на разграбление норманнам, его обитателей изгоняли императоры, и, наконец, от него едва не оставило одни только воспоминания чудовищное землетрясение. То, чего не смогли добиться бесчисленные завоеватели, удалось на славу союзным войскам в 1944-ом году: опасения, что аббатство может быть использовано если не как укрепление, то как наблюдательный пункт для немецкой артиллерии, привели в итоге к решению о его бомбардировке. Сто сорок две “Летучие крепости” B-17, взявшие курс на монастырь ранним утром 15 февраля вместе с более чем восемью десятками иных машин, не оставили от аббатства ничего, кроме дымящейся груды обломков. Ни одного немецкого солдата не погибло - их в монастыре попросту не было, в отличие от итальянских мирных жителей, искавших в стенах аббатства спасения от ужасов войны - то были несколько семей фермеров, осиротевшие дети, тяжелораненые и умирающие. Когда последний уцелевший монах покинул руины, бойцы немецкой парашютной дивизии немедленно заняли развалины, таким образом, сделав именно то, чего должна была не допустить бомбардировка - создали дополнительное препятствие на пути союзных войск. Четыре кровопролитных сражения перемололи не одну тысячу человеческих жизней, но даже с окончанием боев вздохнуть спокойно город не мог - еще много дней марокканские гумьеры из Французского Экспедиционного Корпуса бродили по окрестным селам, отмечая свой путь убийствами, изнасилованиями и грабежами. Отличился, пусть немного и в другом смысле, и 2-ой польский корпус - среди его бойцов был сирийский бурый медведь, которого, согласно легенде, выдрессировали подносить снаряды и разгружать ящики с боеприпасами. Война жестоко обошлась с аббатством, но оно вновь восстало из пепла - как и скрытое среди тех же скал неприметное здание - во время боев никто и не заметил, когда оно успело выгореть до основания, никто почему-то не мог и вспомнить, что же там было до пожара. Так или иначе, сейчас все в том же самом укромном местечке возвышалось массивное сооружение из гладкого серого камня, со всех сторон надежно укрытое высокой оградой, чьи звенья имели наконечники в виде острых копий - перебраться через такую нечего было и думать. Окруженное настоящей крепостной стеной теней, здание чем-то напоминало старинный замок, хоть и выросло из былого пепелища лишь в начале шестидесятых годов. Пока солнце могло подарить хоть что-то запрятанному меж скал и холмов дому, огни в его окнах не зажигались, окна те оставались слепы, а кое-где и вовсе с утра до вечера закрыты плотными ставнями. Из высокой черепичной кровли росли острые громоотводы - четыре мрачных указующих в неба перста. Тусклая бронзовая табличка на широких воротах сообщала всем подобравшимся к ним по узкой горной дороге, что здесь располагался приют имени святого Дагоберта II, покровителя сирот и похищенных детей, но это лишь порождало новые вопросы. Что здесь, в ста с небольшим километрах от Рима, забыло учреждение, названное в честь древнего короля франков, почему оно словно нарочно было размещено в самом труднодоступном месте из всех, которыми могли похвастаться местные горы, и, наконец, почему о нем нельзя было почти ничего найти в официальных источниках? Эти и многие другие вопросы так и оставались без ответа, позволяя плодиться слухам - но даже самым смелым из них до истины было примерно столь же далеко, как до Луны. Посетители сюда не допускались ни под каким предлогом, высокие кованые ворота всегда были заперты, а дорога, что вела к приюту, представляла собой столь безумный горный серпантин, что по ней мало кто решался пробираться на автомобиле - риск не вписаться в очередной крутой поворот и вылететь с трассы был чрезвычайно высок. Случись кому-то из внешнего мира пробраться за ворота, он бы удивился, увидев, каким количеством новомодных камер наблюдения был обсажен начинавшийся за оградой аккуратный дворик - из их поля зрения невозможно было пропасть ни на минуту, все они были размещены так, чтобы прикрывать слепые зоны друг друга. Увидев же тех, кто нес здесь караульную службу, чужак бы удивился еще сильнее, если бы, конечно, успел - эти люди в монашеском облачении и с неизменно хмурыми лицами имели не только оружие, но и право его при нужде применить. В названии приюта крылась понятная только его хозяевам и покровителям злая ирония. Большинство его обитателей и правда были похищены - Церковью. Угловая комната западного крыла выходила окнами на обрыв, под которым змеей извивалась горная дорога. Солнце заглядывало в эти окна с утра до самой середины дня, и пока оно не отступало со своих позиций, окна были плотно завешены темными шторами. Единственный свет, который сюда допускался - одна-единственная, чрезвычайно тусклая лампочка под потолком, убранная вместо люстры в какой-то странный стеклянный кокон. Аккуратно убранная деревянная кровать, на стенах - распятие и книжные полки, по левую сторону от дверей - высокий, набитый книгами, шкаф, один ящичек которого был отведен под одежду. У зашторенного окна стоял аккуратный столик, где, помимо графина с водой, валялись истрепанные четки, какой-то неказистый на вид медальончик, и небольшая музыкальная шкатулка, выполненная из какого-то странного материала и покрытая сверх того темным лаком. Книг самого разного толка здесь тоже была навалена целая груда - “Лики святых” Эрнеста Элло, “Золотая легенда” Иакова Ворагинского, “О подражании Христу” Фомы Кемпийского, Иоаганн ван Рейсбурк, Анджела из Фолиньо, святая Тереза, святой Иоанн Креста Господня… “Темную ночь души” последнего сейчас и читал обитатель комнатушки, осторожно перелистывая истрепанные страницы. Это был худощавый альбинос лет семнадцати, одетый в длиннополую рясу, с неаккуратно подстриженными, совершенно бесцветными волосами, и белым, как молоко, лицом - глаза его, при ярком освещении приобретавшие розоватый оттенок, были сейчас прикрыты затемненными контактными линзами. Несколько костлявые пальцы перевернули очередную страничку, когда у дверей послышался какой-то шорох. -Коррин? Хозяин комнаты вздрогнул, резко оборачиваясь. Невысокого роста светловолосая девушка, на вид примерно его возраста, стояла у порога, смотря словно бы сквозь альбиноса. Глаза Коррина могли показаться кому-то странными, но виной тому была всего лишь его болезнь, в ее же случае приходилось признать: никакой недуг таких глаз создать попросту не способен. Большие, прозрачные, словно родниковая вода, равнодушные и совершенно нечеловеческие - Коррин боялся встречать этот взгляд своим, боялся, что однажды увидит там ледяное озеро с последнего круга ада. Содрав со стола медальончик с вырезанным на нем “J.H.S.”, он немедленно надел его на шею, схватился за розарий, в несколько нервных движений совершил крестное знамение, и уже собирался было поцеловать крест, как вновь встретился с глазами своей гостьи. Сейчас помимо недоумения - самой частой эмоции, которую можно было там прочесть - в глазах гостьи присутствовало что-то, напоминающее жалость и тоску. Говоря проще, такими глазами обычно смотрели на законченных дураков. -Тебе нельзя здесь находиться, Урсула, - строго произнес молодой человек - голос его буквально звенел от напряжения. - Во-первых, это мужское крыло, а во-вторых… Не дожидаясь, пока Коррин закончит, Урсула шагнула в его сторону, вдруг исчезнув, растворившись начисто и оставив после себя только легкую рябь в воздухе. Это не заняло и секунды - альбинос только еще оборачивался, а она уже успела разлечься на его постели, смять безукоризненно чистое и ровное покрывало и достать будто бы из ниоткуда какую-то потрепанную книжку - “The Eight of Swords”, как сообщала обложка. -И не смей исполнять здесь свои бесовские трюки! - чуть не взвыл Коррин, сорвавшись со своего места. - Я устал уже чинить вырванные половицы! Немедленно слезай отсюда, злокозненная дщерь Асмодеева, пока я не позвал… -У нас уборка, - меланхолично проговорила Урсула, не поднимая глаз. - Я подумала, что лучше переждать. Они обычно начинают кричать и ругаться, когда я пытаюсь им помочь… -Потому что последний раз после твоей помощи ремонт затянулся на добрых полгода! - с жаром ответил альбинос, принявшись мерить комнату шагами. - А швабра, которой ты подперла тогда дверь кладовой изнутри? Бедный отец Адольфо так резко ее открыл, что эта несчастная деревяшка вонзилась ему прямо…короче говоря, ему было очень больно! -Зато мы, наконец, выяснили, кто среди ночи туда шастал что-нибудь перехватить. Грохоча при этом на весь дом, что твой паровоз… -Впрочем, кого я пытаюсь усовестить! - Коррин всплеснул руками. - Тебе вообще знакомо такое понятие, как совесть? Милосердные слуги Христовы, не жалея сил, вырвали тебя из мрака неисчислимых пороков, которым была окутана с самого своего противоестественного рождения твоя семья, посещавшая, несомненно, все существующие селения греха… -Тебе тоже предстоит. Спасение заблудших душ, все дела… -Тебе не дали погрязнуть в бесовском блуде и несказанных преступлениях против Господа, ты получила спасительный шанс ощутить омерзение своего существа, так долго прозябавшего в этом гноище, и войти в спасительное лоно твоей Матери Церкви… -Ich pfeife eben auf solche Verwandte (1), - пробурчала Урсула в подушку. -…а что делаешь ты? Ты продолжаешь вести жизнь недостойную, когда Христос в каком-то смысле воскресил тебя из мертвых! Отдаешься болезни, которую от тебя пытаются отвести, с радостью, вместо того, чтобы вооружиться против новых падений! Вот скажи, например, что сейчас на тебе надето? Что это за мерзость? Наряд Урсулы и правда мог вызвать некоторые вопросы. То был чудовищно старый мужской бархатный кафтан эпохи рококо, бывший как минимум на размер больше своей владелицы. Костюм был обильно украшен золотой канителью, петлицы были выполнены из серебряного шнура, а часть пуговиц все еще блестела на свету. Дополняли картину кюлоты традиционно черного цвета и остроносые туфли. -Прадедушкин хлам, - отозвалась Урсула, как и всегда, выхватывая из словесного потока лишь ту крупицу, которая была достойна ответа. - Я попросила привести что-нибудь из дома, вот и привезли. Видимо, те, кто этим занимался, были настолько тверды в вере, что их мозги окостенели… -Твои речи, как всегда, полны… - не закончив фразы, Коррин опустился на стул и устало вздохнул. - Скажи, почему ко мне? Почему ко мне, среди всех несчастных грешников этой скромной обители? Почему среди всех, носящих рану первородного греха, ты являешься именно ко мне? Неужели раскаяние мое не столь твердо? Неужели намерение мое держаться от всякого греха не искоренило мое прошлое? Неужели не получал я святого отпущения… -Я из-за тебя уже третий раз одну и ту же страницу читаю, - недовольно произнесла Урсула. - К тому же, будешь так разоряться - служки точно услышат, что у тебя компания. -Вот именно, - уже значительно тише произнес Коррин. - Ты хоть понимаешь, какие могут пойти слухи, если в моей комнате обнаружат тебя? -Я бы предпочла такие слухи, чем рассказы о том, что когда тебе первый раз всунули четки и велели отчитывать по десятирице, ты решил, что речь не о зернах, а о кругах, и отчитал почти пятьсот молитв, пока удар не хватил… Если бы Коррин мог, он бы определенно покраснел. -Я сдаюсь, - тяжело вздохнул он, захлопнув лежавшую на столе “Темную ночь”. - Я не могу здесь ничего поделать, могу лишь положиться на Господа. Он не допустит, чтобы со мной случилось что-либо непоправимое или непотребное… -Тогда как же, интересно, ты здесь оказался? Коррин заметно помрачнел - и, в этот раз ничего не ответив, отвернулся к окну. Несколько следующих минут тишину нарушал лишь шелест страниц, пока Урсула, наконец, не заметила, что что-то не так. Подняв голову, она уставилась на альбиноса, очевидно, ожидая очередной длинной и путаной речи, но Коррин молчал, нервно играя пальцами то с четками, то с медальоном. -Я что-то не то сказала? - неуклюже попыталась исправить ситуацию Урсула. -Нет, - наконец подал голос Коррин. - Хотя если ты о том случае на исповеди… -Каком таком случае? -Не притворяйся, будто ничего не было! Да знаешь ли ты, несчастная, как вообще должно исповедоваться? Впрочем, откуда тебе, воспитанной во грехе, во всевозможной гадости, которой тебя окружил твой гнусный брат, что стремился, несомненно, растлить и развратить тебя с юности, с каждым годом громоздя на тебя все больше и больше грязи, знать, как вести себя в час покаяния? Запоминай же - ты должна сотворить крестное знамение и испросить благословения такими словами - “Благослови меня, отче, ибо я согрешил”. Потом же прочти Confiteor до mea culpa…а ты что тогда выдала бедному отцу Мартену? -Was kostet das Opium des Volkes? (2) - задумчиво произнесла Урсула. -Повторяет и даже не смущается, - возведя очи горе, вздохнул хозяин комнаты. - И когда же ты только образумишься… -Когда смогу отсюда выйти, - Урсула, устало вздохнув, перевернула лист. - Клаус в последнем письме, говорил, что нашел кого-то, кто может похлопотать…как же он там о нем отзывался… -Неужели тебе не доставляет радости жить под сенью молитв? - тяжело вздохнул Коррин. - Неужели ты хочешь вернуться назад, в царство чернейшей мерзости и разврата? -С вашим-то ему тяжело тягаться, - раздраженно произнесла Урсула. - Хочешь, пробежимся по вашим папам? -Только не снова… - застонал Коррин. -Иоанн восьмой, например. Влюбился в женатого мужчину и похитил его, был отравлен супругой последнего. Или его преемник, Мартин второй - он и вовсе был так неудержим в своих забавах, что умер, за год разложившись заживо… -Девятый век, - кисло произнес Коррин. - Тогда нравы были… -Иоанн двадцать третий, век пятнадцатый. Подослал к своему предшественнику отравителя и сам отравил последнего, изнасиловал около сотни монахинь, состоял в связи с женой своего брата, растлил целую семью из матери, сына и трех сестер, младшей из которых было двенадцать. Папа Борджиа, выдавший разрешение одному из своих кардиналов взять в любовники собственного сына. Как там, говорят, он сказал? “Разве можно отказать подданным в том, что мы сами себе позволяем?”. А знаешь, при Сиксте пятом, посетив сто двадцать два мужских и женских монастырей в одной только Австрии, инспекция выскребла сто восемьдесят проституток, пятьдесят три мальчика или девочки моложе двенадцати лет от роду, а в женских монастырях - почти четыре сотни мужчин, которые помимо того, что исполняли роль прислуги… -Даже не упоминай о монастырях, несчастная. После тех чудовищных эпидемий одержимости в семнадцатом веке… -Которые кто-то, очевидно, с перепоя, повесил на нашего дорогого предка… -Неужто ты желаешь сказать, что вашей вины там нет? -По вашей же собственной классификации, мы есть каратели злодеяний, - важно заметила Урсула. - Мы приходим лишь к тем, в ком видим уродство моральное. -Но вы вторглись на земли Церкви! -Ну и где здесь противоречие? Коррин тяжело вздохнул - продолжать разговор ему явно не хотелось. -Может, поговорим немного и о ваших знаменитых реликвиях? Если собрать все стружки с креста, которые раздавали верующим в память о смертных муках Иисуса, можно провести в тепле две-три зимы. Но ладно стружки, вы же помешались на трупах! Самим Мерольтам до вас далеко, а уж те видные знатоки по этой части! Продавали такие части тела своих святых, что их и назвать-то вслух неудобно! А продажа пустых коробок, в которых якобы засунули вздох Христа? К слову, при Александре седьмом в ящиках с мощами знаменитых мучеников обнаружили ослиные бедренные кости, собачьи голени… -Пожалуйста, Урсула… -…а голова святого Фортуната, когда ее окунули в кипяток, расплавилась - оказалось, ее вылепили из картона… -Ну зачем, зачем ты это делаешь… -Или вот, например, забавный случай при Пие восьмом. В каждой деревенской церквушке поставили какое-нибудь механизированное “чудо”. У одних статуи плакали, у других истекали кровью, у третьих качали головой…и что ты думаешь, в итоге? Каждый приход, который получил свою маленькую бутафорию у общества Иисуса, считал своим долгом дискредитировать чудеса конкурентов. На границах приходов священники, церковные сторожа, даже дети из хора - собирались единственно для того, чтобы намять друг другу бока… -И ты еще говоришь мне, что я мешаю тебе читать? - воскликнул Коррин. - Да ты же сама постоянно отвлекаешься! -Книга скучная, - пожала плечами Урсула. - Хотя по сравнению с той гнусью, в которой ты купаешь свою бедную головушку… -Это… -Не надо, я знаю. Пыталась как-то читать я твоих святых, - уперев взгляд в разложенные по столу книги, Урсула резко моргнула - и один из томиков тотчас оказался рядом с ней на подушке. - Ну вот, например, вот эта, - она перевернула несколько страничек. - Ухаживала за немощными и больными, собирала милостыню на улице…допустим, допустим. Ага, вот. Тут пишут, что она испытывала, представь себе, такие страшные искушения плоти, что прижигала раскаленными углями…хм, в общем, там, где чувствовала…в наши дни она угодила бы поначалу в больницу, а потом и в желтый дом, тебе не кажется? Или вон, дальше…увидев на улице прокаженного, она выхлебала воду, которой омывала его струпья, и наказала себя за тошноту, глотая всю эту чешую…б-р-р-р…меня саму сейчас вывернет… -Уж лучше, чем эти твои детективы, - фыркнул Коррин. - Если ты не прекратишь меня донимать, я поведаю тебе, кто является убийцей в этом и… - сообразив, что сказал немного лишнего, альбинос поперхнулся - а Урсула прыснула в кулак. -Клаус говорил, что уже скоро меня выпустят из этого цирка, - повторила она спустя какое-то время. - Тот, кого он нашел, правда, чересчур нервный для серьезной работы, так он писал. Такой, словно проснулся в поезде на пару остановок раньше, а его окружил полицейский отряд. Но даже он, наверное, получше чем… Урсула замолкла на полуслове. Комната Коррина, казалось, поплыла, раскололась надвое, затем натрое, а после того и вовсе предстала в ее глазах десятками отдельных кусочков, до боли напоминающих мозаику. Бездумно глядя куда-то сквозь них, она инстинктивно потянулась, чтобы поправить те, что стояли слишком криво… -Урсула! Что ты творишь? Стол Коррина с хрустом треснул, развалившись на две аккуратные половины, сам же он вскочил со стула, и даже топнул ногой по полу от злости… Нет. Уже по потолку. -Ты что, не носишь ограждающие амулеты? - взвыл, заламывая руки, хозяин комнаты. - Немедленно верни все как было, ты, бесовское… -Они руки натирают, - как-то отрешенно произнесла Урсула, вовсю занятая проблемой комнаты - еще одно неосторожное движение привело к тому, что кровать Коррина уменьшилась до тех размеров, в которых вполне была способна пролететь через игольное ушко. - Не шевелись, иначе я тебя задену. Я не думала, что так случится…я вроде бы сегодня даже выспалась… Одну из стен вывернуло наизнанку и поставило на прежнее место вверх ногами, другая теперь больше напоминала гармошку. Том “Темной ночи души” раздувался и будто бы жирел, пока, наконец, не лопнул - его страницы облепили пол и потолок, которые вновь поменялись местами, позаимствовав куски друг у друга - те, что не подошли по размеру, из потолка тут же вылетели. Чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, Коррин собирался было выскочить из комнаты прочь, но ее сжало, словно в тисках, а после растянуло - дверь, которая была от него в двух шагах, теперь требовала не меньше двух дней пути к себе. Оставалось еще окно. Не обращая более никакого внимания на Урсулу и ее окрики, Коррин было кинулся к спасительной дыре, выпрыгивать через которую точно было безопаснее, чем оставаться в свихнувшемся напрочь пространстве, но окно тут же растеклось по полу, как скверно прожаренный блин. -Я…погоди… - закусив почти до крови губу, Урсула обводила напряженным взглядом беснующуюся комнату. - Я почти поняла, как…так, а что если этот кусочек вот сюда…Коррин! Осторожно! Предупреждение едва не запоздало - дернувшийся было снова к дверям альбинос едва не оказался разрезан на несколько долей вместе с участком пола, на который ступил - и который теперь в разрозненном виде наполнил стены. Растворившись в воздухе, он появился уже в углу, в который и сполз по стене вниз головой. На то, чтобы унять комнату, ушло еще добрых минут десять - но даже после того, как реальность прекратила выкидывать новые коленца, вид у нее не стал менее удручающим. Забившийся в угол Корррин пока не мог решить, что же было хуже – торчащие из подоконника ножки его кровати или же шкаф, нижняя часть которого вырастала теперь из потолка. Урсула Морольф, сидевшая сейчас рядом, на размышления времени отнюдь не теряла - последние десять минут она подробно и без лишней спешки высказывала Коррину все причины, по которым он чуть было себя не угробил. Причины эти заключались в том, что он был разиней. Простофилей. Растяпой. Шлепанцем. Садовой головой. Шляпой. Бестолочью. Недотепой. Дудкой. Раззявой. Калошей. Тетерей. Фетюком. Нет, последнее слово, кажется, было выдуманным. Или нет? Если даже и нет, то немецким оно точно не было - так говорил тот русский мальчишка из седьмой комнаты, которого привезли полгода назад. Тот, что еще забирался на крышу и кричал…как же там было - “свободу попугаям”? Или нет, погодите, он не был венгром? Чтобы прервать поток мыслей, Урсуле пришлось отвесить себе звонкую пощечину. Это помогло не только вернуться в реальность, но и заметить, что там пребывал в полной мере уже и Коррин - он не ругался, лишь полным грусти взглядом осматривал комнату. -Третий раз за год, - наконец, произнес он. -Четвертый, - меланхолично поправила его Урсула. - Я не нарочно… -Я знаю, - Коррин устало покачал головой. -Ты ведь не будешь снова сердиться? -Ты же знаешь, что нет… Еще несколько минут томительного молчания. -Коррин? -А? - альбинос поднял голову. -Покажешь еще раз ту шкатулку? -Ну нет, - встрепенулся он. - Довольно с меня. Я тебе не балаганный фокусник! -Детям же ты показываешь… -Так то детям… - некоторое время глядя ей в глаза, он, наконец, с вздохом поднялся на ноги. - Ладно. Но ты поможешь мне здесь прибраться. И нормально, Урсула. Так, как убираются люди. -Посмотрим, - проворчала та. На то, чтобы найти шкатулку, ушло добрых десять минут - оказалась она в самом дальнем углу, под очередным обломком несчастной кровати. Установив ее на изуродованный подоконник и осторожно приоткрыв, Коррин коснулся причудливого механизма, прошептав несколько отрывистых слов. -И что теперь? - шепнула приткнувшаяся рядом Урсула. -Теперь не толкайся и сиди спокойно. В крышку шкатулки с внутренней стороны было вставлено небольшое зеркальце. Осторожно сжав ее в руках, Коррин прикрыл глаза, которые - это Урсула успела заметить - подернулись туманной дымкой. Механизм крутился, но шкатулка, казалось, не способна была издать ни звука. Она, конечно, знала, что это не так. Просто музыка была отнюдь не для них. Первым на подоконник приземлился взъерошенный воробей, затем - две вороны. В зеркальце из шкатулки Урсула увидела себя, но не потому, что смотрела туда - просто сейчас на нее были направлены глаза птицы. Повинуясь очередному неслышному приказу, все трое сорвались с подоконника вниз и понеслись куда-то в сторону ограды. -Раньше улов был получше. -Что есть, - не открывая глаз, ответил Коррин. - Мне их отпустить, или хочешь посмотреть, что делается в горах? -Если ты не слишком… -Это мелочь. Ничего сложного. К тому же… - альбинос вдруг распахнул глаза и отшатнулся, едва не выронив шкатулку. -Коррин? Что такое? -На дороге… - удивленно произнес он. - Машина на дороге. У нас гости, Урсула. Таксиста с достаточно крепкими нервами Асколь нашел далеко не сразу - лишь третий по счету согласился провезти их по извилистой горной дороге. Словоохотливый водитель постоянно прощупывал его на предмет дополнительного заработка, похвалив вначале немцев, что несколько месяцев сдерживали в этих горах наступление союзников, после неодобрительно отозвался об американцах с их бомбардировками, пустил, наконец, слезу по погибшим полякам. Ничего из этого ему не помогло - отбивавшийся от него в основном односложными и скупыми ответами Кат был погружен в свои мысли. Единственной мыслью, что его посмешила немного в пути, была мысль о том, как бы разъярился водитель, узнав, что вместо одного человека он вез двоих - расположившаяся на заднем сиденье Амальгама отнюдь не горела желанием появляться у кого-то на виду без лишней на то необходимости. Остановившись неподалеку от ворот, водитель с унылым видом принял причитавшуюся ему сумму, и, когда палачи выбрались наружу, осторожно начал сдавать назад - нужно было как-то развернуться и при том не улететь с узенькой дорожки в пропасть. Когда машина скрылась за поворотом, Неус сбросила покров из чар - и черные стекла ее очков-консервов уставились на Асколя. -Я думала, этот человек никогда не замолчит. Хорошо, что не все итальянцы настолько болтливы… -Это намек? - чуть улыбнулся палач. -Быть может… - Амальгама пожала забинтованными плечами, поверх который был накинут привычный плащ. - Они извещены о нашем визите, Кат? -Да, я звонил утром. Думаю, многие будут рады тебя здесь снова увидеть. -Прошло столько лет… - Неус заметно погрустнела. - Боюсь, уже не осталось никого, кто бы помнил времена, когда я здесь работала. -Я все еще жив, - подходя к воротам, произнес Асколь. - Или ты уже забыла, кто тебя отсюда выдернул? -…и лишил спокойствия, - грустно рассмеялась Амальгама. - Конечно, нет, Кат. Не боишься, что я захочу вернуться? -Честно? До дрожи, - хрипло усмехнулся в ответ палач. - Без тебя в группе останется всего одна работающая голова… -Я передам Оскару, он будет польщен, - коснувшись кнопки звонка, Неус чуть улыбнулась - он угадал это по натяжению бинтов. - Я должна спросить, Кат. Это из-за того дела в Союзе, не так ли? -Я бы соврал, сказав, что нет, - проворчал он. - Но еще и из-за того, что нас ждет впереди. Хотел бы использовать шанс - он вполне может оказаться последним… -Грех уныния, я погляжу, все еще ходит у тебя в любимчиках. -Что уж поделать… Во дворе давно не убирались - облетевшие с деревьев листья устилали небольшие аккуратные дорожки плотным желтым ковром. Закончив возню с документами гостей, охрана вернулась на свои посты - палачи же, которым полагалось немного подождать, прошествовали к ветхой скамеечке под частично уже облетевшим деревцем. -Вам нелегко пришлось у русских. -Не тяжелее, чем вам с Хлыстом у Матиаса. -Нет, Кат, мы-то как раз почти ничем не рисковали. Текущий глава семьи - человек способный, но слишком испорченный людской жизнью, чтобы его стоило всерьез опасаться. Я уж молчу про его сына - этого иные маги и вовсе сожрут без соли, если он срочно не возьмет себя в руки. -Но про старика ты так не скажешь. -Я его не видела. И, надеюсь, не придется. Но ты снова это делаешь, Кат. -Делаю что? -Уходишь от темы. Если все то, что мне рассказал - правда, значит, ты связан… -Ничего это не значит, - Асколь отвернулся в сторону ворот. - Я думаю, Аус прав. Планетарный терминал… -Говори потише. -…просто засадил свой…сигнал в кого-то не того. -Тебе просто хочется верить в это, Кат. Признайся - мне ты можешь сделать это без опаски. -Признаться в чем? - раздраженно произнес палач. - В том, что нас снова окунули по шею в дерьмо, надеясь, что мы по какой-то причине не почуем запаха? В этом я охотно признаюсь - за них всех, потому что они-то никогда… -Кат. -Что? -Хотя бы меня не обманывай. -Там погибли десятки людей, - наконец, произнес он. - Мы проложили себе путь по их трупам. Выпустили всю ту дрянь, что они там держали. Я сомневаюсь, что из умерших в тот день найдется хоть один, который знает об этом Кае. Знает, что он такое. -Мне не меньше твоего жаль, что иного пути у вас не осталось, - медленно произнесла Амальгама. - Я буду молиться за них всех. Им это нужно и по иной причине… -По какой же? -Я вышла из Дахау, Кат, - после недолгого молчания ответила Неус. - Вышла такой, какой вы меня знаете. Вышла, не помня даже собственного имени - и потому взяла имена тех, с кем собиралась, чтобы помолиться в ожидании наших последних часов, тех, кого учила молитвам. Я боюсь смотреть в зеркало. Не могу подолгу оставаться в запертых комнатах и сидеть спиной к дверям. А от работы, которая связана с заполнением каких-нибудь формуляров меня просто-напросто начинает трясти… Поежившись от холода, Неус опустила голову, глухо продолжив: -Мы все приговорены навечно. И неважно, что другие вышли оттуда людьми, а я вышла этим. Каждый из нас вывез с собой дым крематория и горы трупов. Они всегда с нами. Днем и ночью. И этот страх. Беспричинный и бесконечный. Его не вытравить ничем. Те, кто вышел вместе со мной, вышли стариками, хотя многим из них не было и тридцати…а уже тогда газеты писали, что тех, кто обрек нас на все это, нельзя судить слишком строго за их, как они говорили, “заблуждения”, - поправив сползшие очки, Неус продолжила голосом совсем тихим. - Умыть руки очень легко. Очень легко сказать, что ты лишь выполнял приказ. Виновен ли тот, кто, стараясь сделать свою работу хорошо, истребил десятки тысяч? Здесь многие ответят почти не задумываясь. А виновен ли стрелочник на железной дороге, который дает проехать поезду в лагерь? Виновен ли машинист того поезда, который знает, что и куда везет? Забинтованные пальцы сцепились в замок. -Вера без дела мертва и оправдаться все мы можем лишь нашими делами. Деяния этих людей говорят сами за себя, и неважно, служили они напрямую Каю или кому-то, кто передавал его волю. Все они служат режиму столь же ужасному, как и тот, что породил когда-то меня, Кат. Все они думают, что лишь делают свою работу и никогда не понесут за то наказания. Они точно никогда не искали прощения за то, что творят…значит, я должна сделать это за них… Ответить Амальгаме палач не успел - ветер принес новые голоса со стороны здания. Резко повернувшись, он увидел, как приближались по усеянной листвой дорожке их источники. Один, вернее одна, даже делала это с песней.Wir sind des Geyers schwarzer Haufen, heia hoho, Und wollen mit Tyrannen raufen, heia hoho… (3)
-Урсула, только не опять! Ну есть у тебя совесть или нет? Он узнал оба голоса - и никак не мог определить, чего же хочет больше: радоваться одному или пугаться второго. Говорившие приближались, и чем слышнее становилась песня, совершенно не подходящая для этого голоска, тем большее желание обратиться к какому-либо защитному Таинству он испытывал. Удерживало от того две вещи: знание, что эта девушка не испытывает никакого желания причинять кому-либо здесь вред и знание куда более мрачное - что если такое желание появится, она, скорее всего, перевернет весь приют кверху дном раньше, чем кто-нибудь успеет даже помыслить о мерах защиты.Spiess voran, drauf und dran, Setzt auf`s Klosterdach den roten Hahn! (4)
Урсула Морольф. Трофей, без которого Церковь определенно могла бы обойтись, заложник, который являлся таковым лишь потому, что у него не было - пока что - особого желания вырывать свободу силой. Разгромленный палачами дом это существо предпочло оставить в пользу своей текущей темницы, но если верить тому, что рассказывал ее старший брат, ничего в общем-то не изменилось. Такое количество чертовой крови не появлялось ни у кого из Морольфов уже пять, если не больше, поколений: наголову превосходящая и своего отца, и тех, кто был до него, Урсула, как следовало из экспертных заключений, каждый день, каждый час своего существования балансировала на грани - самой тяжелой из загадок было то, почему она до сих пор ее не перешла.Wir wollens dem Herrn im Himmel klagen, kyrieleys, dass wir den Pfaffen nicht duerfen totschlagen, kyrieleys…(5)
Одетая в какое-то допотопное тряпье девушка с совершенно прозрачными глазами приближалась, и ему оставалось лишь опустить руку в карман, нашарив там самое верное оружие, припасенное специально для этой встречи. Сделав это, Асколь позволил себе перевести взгляд на ее спутника - того, чей голос он не слышал уже… Сколько - год, два? Больше? Молодой человек в строгом черном облачении укрывал лицо капюшоном и тянущейся из-под него вниз плотной темной сеткой наподобие вуали. Из всех двенадцати типов глазно-кожного альбинизма Коррин Флаэрти страдал самой тяжелой - риск ожогов при контакте с солнечными лучами был для него настолько высок, что даже сейчас, на закате, он не желал рисковать, появляясь без своих обычных защитных приспособлений. Флаэрти. Глядя на спутника Урсулы, Кат в который раз вспомнил, скольких усилий Церкви стоило спрятать его от бдительного ока сородичей, сколькими связями пришлось тряхнуть ему самому. Флаэрти. Грозные потомки Брана Благословенного, род с тысячелетней историей. Едва ли есть еще одна семья столь же монолитная, столь же единая в достижении своих целей, как и в отрицании права кого-либо, кроме их самих, судить свою родню. Флаэрти не оставляли за бортом никого и никогда. Исключений не было - потому как существование той единственной крохотной ветви семьи, проклятой еще века назад, ветви, из которой происходил Коррин, родом никогда не признавалось. Истреблять ее обнаруженных членов они предпочитали в строгой тайне - и тот, кто узнал бы о ней, узнал бы о тех, кого Флаэрти считали своим величайшим позором, тоже вряд ли мог надеяться прожить долго.Geschlagen ziehen wir nach Haus, heia hoho, Uns`re Enkel fechten`s besser aus, heia hoho… (6)
Ему пока везло. Как и Коррину. -Отец Кат! -Неус! Каждый поздоровался с тем, кого был рад видеть больше - когда палач встал со скамьи, Коррин уже в несколько быстрых шагов до него добрался. -Отец Кат, вы так давно не приезжали сюда, я уже думал, что с вами стряслось нечто ужасное… -Все такой же оптимист, я погляжу, - потрепав альбиноса по плечу, он взглянул в лицо полукровке. - Здравствуй, Урсула. -Здравствуйте, - меланхолично произнесла та. - Вас, случаем, послал не Клаус? Заглянув в прозрачные глаза, Асколь попытался подобрать ответ получше: еще когда он тащился сюда в такси, палач сочинил целую дюжину - и все они сейчас словно выветрились. Рисковать не хотелось - кто знает, что она может устроить, узнав, что ее брат в плену у русских…если и вовсе еще жив. Рисковать не хотелось - и потому оставалось применить то грозное оружие, что было заточено специально для поражения Урсулы Морольф. Выдернув последнее из кармана, Асколь протянул его полукровке. -Держи, - бросил он, передавая Урсуле потрепанную книжечку. - Все убийства - в запертых комнатах, как ты любишь. -Спасибо, - едва слышно пробурчала та, схватив книжечку и одним движением глаз заставив ту исчезнуть вовсе - привыкший к подобным фокусам еще при общении с Клаусом, Асколь не повел и бровью. - Можно было и не на людях… -То, что твой брат подсадил тебя на подобную литературу, и так уже ни для кого не секрет, - чуть улыбнулась Амальгама. - Этого автора ты, кажется, уже до дыр зачитала… -Ну, не всего еще. Кстати, в “Трех гробах” никакого убийства в запертой комнате не было, - пробормотала Урсула. - Жертва сама пошла кое-кого убивать среди ночи, получила пулю, дотащилась до кабинета и уже там испустила дух… -Для тех, кто пересказывает содержание того, что собеседник еще не читал или не смотрел, в аду стоит отдельный котел, - прищурился палач. -Ну и что? - пожала плечами сестра Клауса. - Такие как я разве что дрова под него будут подкладывать. -Как ты, Урсула? – поинтересовалась Амальгама. - Отец Филиппо больше, надеюсь, не пытался тебя сдать в Бюро? -Отец Филиппо…здесь больше не работает, - вместо Урсулы ответил Коррин. -Что же случилось? - вкрадчиво поинтересовался Асколь. -Я побила его как мальчика наследием классиков, - гордо ответила Урсула. -Последний раз, когда он и его люди попытались ее выкрасть, в лицо ему прилетела “Сумма теологии”, - мрачно перевел Коррин. - Вышибло три зуба и сломало нос. А когда отец Филиппо удирал, она дала ему вдобавок по хребту томом “О граде Божьем” Августина Блаженного… -Рад видеть, что все по-прежнему, - усмехнулся Кат. - Ну что же, пройдемся, покуда нас отсюда не выгнали? Ветер ни на минуту не прекращал играться с листвой, азартно гоняя ее по дорожкам. Запалив третью за час сигарету и позволяя взгляду скользить по ветвям ближайших деревьев, Асколь говорил, время от времени делая паузу, чтобы в очередной раз затянуться или же, напротив, выпустить дым. -Почему вы не приезжали так долго, отец Кат? -Были кое-какие дела. В могилу они меня не свели, хоть и попытались. Коррин сидел, чуть сгорбившись, то и дело потирая руки - холодно ему что летом, что осенью было совершенно одинаково. -Я не знал, что думать, - пробормотал он. - Из года в год ходили слухи, что вы мертвы, и стоило только появиться опровержению одного такого, как тут же на свет рождался новый… -Это-то как раз вполне объяснимо, - палач пожал плечами. - Не всем я по нраву, Коррин, чего уж греха таить. И кое-кто не прочь был бы уложить меня в гроб живьем. Кто-то даже не на словах… -Это просто возмутительно, - тут же произнес альбинос. - Вы так много сделали для Церкви…и для людей… -Что, например? - хитро прищурившись, спросил Асколь. -Вы разгромили шайку, которая готовила переворот в высших эшелонах Ассоциации - ту, что создал спятивший на последних годах жизни чешский алхимик Сохор. Вы выследили и уничтожили троих магов из A.E.I.O.U., за которыми боялись идти даже охотники Башни, - с жаром заговорил Коррин. - Если бы не вы, неизвестно, осталось бы вообще что-то от Нидерландов…а то дело с похищенными послами Атласа? Без вас могла начаться война… -Вот уж вряд ли, - хмыкнул палач. -Вы…вы спасли меня от расправы, - решился Коррин. - После того, что я сотворил с тем городом, любой другой убил бы меня на месте и был бы в своем праве, но вы… -Тебе просто повезло. У меня тогда Ключи кончились. -Бросьте, отец Кат. Я же знаю, что это не так. Вы каждый, каждый раз из кожи вон лезете, и если они этого не ценят… -Мы работаем отнюдь не ради наград. -Вы знаете, что я имею в виду. Вы один из лучших. Всегда им были. Почему они вас так ненавидят? -Потому что я никогда не делаю так, как хотят они. Из триумвирата одна Зола понимает, почему я поступаю так или иначе, и то лишь потому, что всю жизнь работала в поле. Дело Сохора и его клики, что ты упомянул, тот бардак, что мы устроили в его замке, по правде говоря, полный провал - во всяком случае, так они считают. Почему, спросишь ты? Потому что я вскрыл глотку тому, с чей головы не должен был упасть и волос, потому что смерть этого слизняка, который, как считалось, просто пошел по кривой дорожке, спровоцировала такой скандал, что головы летели два года кряду. Я мог иначе? Мог, наверное, считают они, упирая на то, что казнь этого типа была строжайше запрещена, и неважно, что за вещи вы найдете в его покоях, неважно, во что превращал людей ради забавы этот, как они хныкали, несчастный оступившийся мальчик. Я, впрочем, его и не казнил. Казнят людей. Я придавил гниду. Взял ответственность, которую все остальные брать боялись, - палач затянулся. - Ты упомянул австрийцев? Громкие дела, согласен. Еще громче орали на меня, когда выяснилось, что все их наработки по установке стабильного канала связи с некоторыми…чужеродными областями, которые когда-то звали Ши, я уничтожил вместе с Метками их авторов, а от мастерских осталось ровно столько, чтобы поместилось в мешок для мусора. Роттердамское дело? За Апостолом стоял один из наших, Коррин, и знаешь что? Многие считали, что лучше бы мне было принять потом его любезное предложение и все его взятки, чем выметать весь сор наружу - ведь это вылилось в целый год чисток и кадровых перестановок! Мы можем говорить об этом целый день. Ткни в любое мое дело - и я скажу тебе, как оно должно было быть проделано по их мнению. Хотя…почему в любое? Хочешь знать, сколько из них желало твоей смерти? Сколько хотело с потрохами выдать тебя Флаэрти, чтобы заручиться на пару лет их благосклонностью? -Отец Кат… -Прости, - устало выдохнул Асколь. - Ты сам спросил. То, чему меня учили с детства, не способно спокойно стоять на одной полочке с тем, что мне говорят год за годом в Доме Резни, а то, чего хочет Дом - заставляет порою сомневаться, на той ли я вообще стороне. Вопросы веры остаются за дверьми, Коррин, равно как и вопросы долга. Святой Престол занимается ровно тем же, что и Ассоциация большую часть времени. Это просто работа. Бизнес. И пара спасенных душ на закуску… - он горько рассмеялся. - Уж прости, если я сказал тебе больше, чем ты хотел бы услышать… -И вы меня простите, отец Кат. За то, что я не могу в подобное поверить до конца, даже с ваших слов. Ваша работа… -…отнюдь не святая, и суть ее - бесконечно поддерживать статус-кво, не более того. Без того, что оправдывает существование Восьмого таинства, оправдывает вседозволенность, которую оно дает, кем мы будем? Полагаю, теми, на кого изо дня в день сами смотрим через прицелы. И кому выпускаем внутренности Ключами, - сбив пепел на землю, он сухо продолжил. - А времена, когда в непогрешимость чего-либо можно было заставить верить силой, уже давно минули. -Но ваша семья… -Семья, - тихо кивнул Кат. - Она, конечно, иная. Они все еще сохранили цель, ради которой когда-то взяли в руки свечу и меч, они все еще сохранили веру. Веру в свой долг, и, конечно, веру в Господа. Веру в то, что право судить было дано им свыше и что они должны подготовить Землю для другого, последнего суда… - бросив окурок на землю, палач растер его сапогом. - Потому-то их все еще и боятся. Потому-то их все еще почитают…и ненавидят. -Не говорите так, отец Кат. Ваша семья - опора Церкви, без нее… -…многие определенно жили бы себе спокойно. Я, например, - палач тихо улыбнулся. - Мог бы по памяти тебе процитировать каноны, на которых строится семья Асколь. Как-никак, учил наизусть…могу ограничиться тем, который нарушила моя мать. Вытащив из пачки очередную сигарету, Кат, прежде чем дать познакомиться с огнем, задумчиво покрутил ее меж пальцев. -Она, как говорили остальные, во всем была виновна. Виновна в том, что испортила меня и, в меньшей степени, моего младшего брата. Виновна в том, что послушание семье и ее делу, которое должно быть на первом месте, у меня там вовсе не оказалось. В том, что я стал сомневаться, стал задавать вопросы - ведь этому она меня и учила. Она была слишком добра для этой семьи, слишком непокорна. Но у нее были Цепи. И, что важнее, были…пусть и не вечные, но чувства к тому, кто зовется моим отцом. А у него, хочется верить, было хоть что-то похожее… - запалив, наконец, сигарету, палач так и не донес ее до рта, позволяя тлеть меж пальцев. - В одном ее могу обвинить и я. Именно из-за нее я начал курить. -Так это она вас научила? -Первую я выкурил через несколько дней после того, как ее не стало, - уставившись куда-то в пустоту, ответил Кат. - Сидел на каком-то берегу, мокрый от дождя, грязный и замерзший, сидел и давился каким-то дешевыми сигаретами. Жалкое зрелище, - через какое-то время добавил он. - Как есть жалкое. С тех пор - каждый день. Поначалу - из-за нее, после…что ж, причина подымить найдется всегда, - словно в подтверждение недавних слов, палач зашелся кашлем. - В этих чертовых легких грязи столько, что можно мусорную баржу снарядить, - рассмеявшись, он отшвырнул сигарету прочь, в ближайшие кусты. - Ты спрашивал, Коррин, как так вышло…со мной. Все очень просто. Я оказался недостаточно тверд в своих убеждениях, чтобы быть достойным Асколем, и недостаточной змеей, чтобы достойно служить тем целям, которыми прикрывается Дом Резни. Что есть, то есть, - очередной смешок. - Ни рыба, ни мясо…пока вот справляюсь… -Почему вы это постоянно делаете? -Что? -Стараетесь казаться хуже, чем есть на самом деле? -Хороший вопрос, Коррин, - немного помолчав, Асколь вдруг встрепенулся. - Черт, я ведь приехал сюда вовсе не для того, чтобы жаловаться на свою работу, вовсе нет. У меня для тебя есть хорошая новость. -Отец Кат? -Я дернул кое-какие рычажки в Ассамблее, так что…у тебя ведь уже подходит к концу четвертый год, правильно я помню? -Все верно, - несколько нерешительно ответил Коррин. - Мое начальное обучение практически завершено, но… -Вот и отлично, - перебил его палач. - Я все уже устроил. Работа будет интересной, это я могу гарантировать. -Отец Кат, я благодарен вам за помощь, но… - Коррин совсем опустил голову. - Я хотел сказать, что я, конечно… -Успел передумать? - поинтересовался палач. -Нет, что вы, я совсем не о том, - испуганно произнес Коррин. - Я просто думал, что вы могли бы мне помочь…могли бы замолвить слово в другом месте… -В каком же? - прищурился Кат - голос и взгляд его равно похолодели. -Все эти годы я думал только об одном, отец Кат. О том, что вы сделали для меня. И для других людей. О том, что мог бы сделать для них и я…все эти годы я готовился, я ждал, я надеялся, что вы поможете мне…поможете мне оказаться там…там, где вы служите сами… -Ты спятил? Голос палача был сухим, как те листья, что гонял вокруг ветер. -Отец Кат, я думал… -Ты спятил? - рявкнул Асколь, поднимаясь на ноги - и рывком вздергивая Коррина за собой. - Отвечай! -Я хотел вам помочь! - выкрикнул в ответ Коррин. - Это несправедливо - то, о чем вы говорите мне! Вы один ничего не сможете сделать, чтобы изменить ситуацию, которая вас так гнетет, но я… -Что ты? Что - ты? - палач тряс его за плечи, словно куклу. -Я еще не успел так испортить свою репутацию, как вы! - вырвавшись и отступив на шаг, закричал альбинос. - У меня, в отличие от вас, может быть шанс! Шанс пробиться наверх! Шанс взять все в свои руки! Шанс изменить все это изнутри! -Коррин… - Асколь почувствовал, как злость уходит, словно пойманная неким невидимым громоотводом - он просто был не в силах злиться на него. - Ты не понимаешь, о чем просишь…о чем говоришь… -Я все понимаю! - с жаром продолжал тот. - Все годы, что я провел здесь, я отнюдь не сидел сложа руки! Я постигал Таинства, я изучал нашу историю! Изучал наше прошлое, чтобы создать для нас будущее! -Коррин… -Если я добьюсь цели, если я встану во главе Дома Резни, я верну его к основам, которые он позабыл! - Коррин в сердцах топнул ногой о землю. - Под Восьмое таинство больше не будут подводить всяких проходимцев, которые истолковывают его на свой лад, вседозволенность больше не будут покупать благодаря личным связям и знакомствам! Эту ношу будут принимать отныне лишь добровольно, и никто не посмеет обречь на нее тех, кто не способен от нее отказаться! Семей, подобных вашей… -Хочешь, значит, помочь? - вдруг совершенно спокойно спросил Асколь. -Да! -Что ж, хорошо. Палач опустил руку в карман - и выдернул оттуда небольшой, хорошо известный им обоим предмет. Коррин, правда, видел подобные ему не так уж часто - в основном, на выцветших картинках в старинных книгах - и уж точно никогда не держал в руках. Не прошло и нескольких секунд, как предмет ожил, пророс коротким клинком - сжав рукоять Черного Ключа, палач шагнул к Коррину, и с силой вложил оружие в его бледную руку. -Значит, хочешь стать во главе нас? Никогда еще на памяти Коррина голос Ката не звучал столь зло. -Хочешь стать палачом? Коррин чуть было не отшатнулся, но рука Асколя, сунувшая ему клинок, сжала его собственную до боли. -Сходи убей Урсулу. Глаза Коррина, казалось, сейчас выскочат из своих орбит. Скривившись от боли, он нашел в себе силы лишь выдохнуть: -За…что? -Убей Урсулу. После можешь сходить и прикончить остальных полукровок, которые содержатся в этом веселом приюте. Потом заняться магами. Сколько там сейчас самому младшему из местных обитателей? Пять, шесть? -За что? - выкрикнул Коррин в лицо Асколя. - За что? -На этой работе не существует вопросов, - прорычал тот в ответ. - Существуют лишь приказы, которые должно исполнять. Я старший твоей группы. Я отдал тебе приказ, Коррин. Иди убивай! - проорав ему в лицо последние слова, Асколь оттолкнул альбиноса от себя. - Ну же, иди! Голова Коррина качнулась, плечи задрожали. -Она ничего не сделала! Ничего и никому! -В ее жилах течет чертова кровь, а в сокровищницу ее дома Святой Престол хочет запустить свои лапы! Этого достаточно! Было достаточно, чтобы прикончить ее отца! А тебе не нужно знать и этого, чтобы убить! Рука, до боли сжимавшая рукоять клинка, отпустила Ключ - тот свалился в листья, жалобно звякнув о какой-то камушек. -Я…я так не могу… -На этой работе не существует вопросов, - повторил Кат. - Если, конечно, ты хочешь достигнуть тех высот, на которые пускал, сидя здесь, в тиши и покое, океаны слюней. Если, конечно, ты хочешь осуществить свои смелые проекты. А если ты эти вопросы задаешь, если ты сам знаешь, как поступать, ты ничем не лучше меня. И выше, чем я, никогда не поднимешься! Коррин молчал, уставившись куда-то в землю, в листья. Руки его чуть дрожали. -Тебе это не нужно, - подобрав с земли Ключ, Асколь заставил его клинок рассыпаться, оставив после себя лишь безвредную заготовку, что скользнула в карман. - Я знаю, о чем говорю, Коррин. Альбинос медленно-медленно поднял голову, уставившись на палача взглядом, в котором смешалось столько эмоций разом, что это напоминало какой-то безумный салат. -Это не твоя война, и, даст Господь, никогда ею не станет, - уже спокойнее произнес Кат, подходя к нему. - Я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты получил нормальную жизнь…ну, для того, кого эти сбрендившие любители пернатых приговорили с рождения, - он невесело усмехнулся. - Знаю, что сделал мало. За то прости. -Отец Кат, вы не должны так говорить, это я должен… -И ты знаешь, что я никогда не попрошу о плате, Коррин. Но если ты хочешь отплатить, есть одна вещь, которая меня очень бы порадовала. -Отец Кат, я все… -Даже не говори больше о том, чтобы стать палачом. Нет, даже не думай больше о том. Я видел слишком много для того, кто желает спокойно спать, и сотворил слишком много такого, о чем просто не смею говорить. Все это останется со мной. А ты распорядись своей жизнью так, чтобы мне не стало вдруг стыдно, что не угостил тебя Ключами еще там, в Уэльсе… Коррин определенно хотел что-то ответить, вот только такого шанса ему не представилось. Выскочившая из-за угла дома Амальгама быстрым шагом - едва ли не бегом - направилась к ним. -Уж простите, но это срочно, - бросила она, едва отдышавшись. - Кат, тебе звонок из Рима. Грозят оторвать голову по прибытии, если не перезвонишь им в ближайшие минут десять. -Я скоро, - более чем неуклюжее извинение Асколя даже не походило толком на таковое. - Я скоро вернусь, Коррин. Бросившись следом за Неус, он, как и она, не заметил того, что альбинос так и не сошел со своего места. Расправив плечи, он смотрел, почти не моргая, туда, куда не так давно уронил Ключ. Взгляд его постепенно прояснялся. И становился холоднее. -Ну что там у них еще стряслось? - почти вприпрыжку направляясь к крыльцу, раздраженно выговаривал Асколь. - Русские в отместку за бардак на “Огниве” сбросили на Апостольский дворец какой-нибудь списанный спутник? -Поверь мне, Кат, ради этого я бы не стала прерывать вашу беседу. Я же знаю, что каждый из вас ее ждал… -Во всяком случае, прибыл я точно вовремя. Вовремя для того, чтобы выбить из его головушки лишние идеи. Он вновь просился к нам, можешь в это поверить? -В этом нет ничего удивительного, Кат. Не забывай, когда ты спас его от расправы, он был еще так мал…немудрено, что он видит в тебе героя…или подменил тобою же образ своего отца - как-никак, он его почти не помнил… -Я одинаково убого смотрелся бы в каждой из ролей, - огрызнулся Асколь. - Я тогда просто сделал то, что счел правильным. -Тогда почему ты продолжаешь его навещать? Почему тебя заботит, кем он станет? -Не выматывай мне душу, Неус. Лучше скажи, что там в Риме. -Скорее, “кто”, а не “что”, Кат. -И кто же этот кто? -Ты удивишься. Тот, к кому ты недавно отсылал нас с Оскаром. В комнате был приглушен свет - оставалось довольствоваться тем, что пробивался через занавешенные тяжелыми шторами окна. Коре Кетильхесс, что провел его до самых дверей, был мрачнее тучи, был заспан, зол и встревожен. Из путаных объяснений, которые Асколю удалось получить по пути, выходило, что зеркальных дел мастер Матиас Карон явился в Рим сам, невзирая на все предъявленные ему еще века назад обвинения, которые так и не были сняты. Старый маг, казалось всем, просто-напросто выжил из ума - впрочем, для заключенного в зазеркалье на протяжении столетий существа это не могло быть чем-то необычным. Старый маг говорил, что готов на все - лишь бы ему устроили встречу, которой он так жаждет. Встречу с ним. Перед тем как впустить палача в выделенные для гостя покои, Коре тщательно обыскал его, изъяв все, что могло сойти за оружие. Он не противился, прекрасно понимая, что если уж Матиас добровольно отдал себя в руки Дома Резни, то уж точно не для того, чтобы убить одного из его служителей. Он догадывался…нет, он знал о причине. В комнате не было решительно никакой мебели, кроме одного небольшого кресла - и вытянутого зеркала в красивой раме, что стояло прямо напротив. Готовый и к этому, Асколь спокойно прошел через комнату и сел. Он бы закурил, если бы параноик Коре не оставил его без сигарет. -Я пришел, Матиас. -Я рад, что ты смог это сделать, палач. По зеркалу пробежала рябь, как по воде после брошенного камушка. Она становилась все сильнее и сильнее, и вот, наконец, наружу начали проступать краски. Увидев лицо мага, Асколь почувствовал замешательство - он прекрасно знал, что Матиас не являл своего облика никому уже много столетий. Неужели все было настолько плохо? -Ты хотел меня видеть? - хрипло произнес Асколь. - Я полагаю, дело в осколке? -Ты не будешь задавать вопросы, - ответствовало зеркало. - Во всяком случае, пока я того не позволю. Ты пришел, чтобы слушать, а не спрашивать. -Не очень-то приятно разговаривать с кругами на воде. -Наглец. Ты видишь лицо, которое давным-давно стерлось из людской памяти. Прояви к его обладателю хотя бы каплю уважения. Было бы за что… -То, что вы мне принесли, разрушило мой внутренний покой, палач, сбило меня с пути, по которому я шел год за годом, век за веком. То, что вы мне принесли, едва не лишило меня жизни. -Ты знаешь, что это? - резко спросил Кат. -Да, - грянуло зеркало. - Это есть худшая вещь. -Те же слова, что и раньше. Те же слова, что я уже слышал. Но они и на дюйм не приближают нас к разгадке. -Разгадке? - фыркнул Матиас по ту сторону зеркала. - Самонадеянный болван, разгадка, которой ты у меня испрашиваешь, способна свести с ума! Единицы за все время существования посвященных знали ее и лишь воля, которую они взращивали с рождения, удерживала их от того, чтобы добровольно шагнуть в бездну! Я вижу тебя насквозь, палач, и ты нисколько не изменился с поры своего прежнего визита. Ты был рожден в семье убийц и судий, добровольно взваливших на себя тяжелейшую ношу, но ты змеей изворачиваешься год за годом, пытаясь отвергнуть ее! У тебя нет того стержня, которым славились с древнейших времен судьи из Асколи. Ты слаб. Ты не стоишь своего имени. Ты прогоревшая головешка, с которой время стряхивает пепел. -Тогда почему ты позвал меня? -Лишь потому, что никто иной мне не поверит. Мелодичный перезвон, рвущийся из зеркала наружу, не дал Асколю заговорить – маг, вздернув руку, призвал его к молчанию. -Я открою тебе тайну, палач. Я открою тебе древнейший апокриф. Напряжение растекалось по телу против воли и обычные способы унять его нисколько не помогали. Чуть наклонившись вперед, Асколь уставился на лицо мага, лицо в зеркале, по которому то и дело пробегали волны. -Тебе известны концепции обратной силы, палач? -Ты позвал меня для того, чтобы обсуждать теории из вашего круга? Зеркало, казалось, сейчас выплеснется наружу от ярости. -Теории? Теории никого не спасают, палач. И не губят. Наш мир имеет волю, живую и разумную - пусть и не в том смысле, который в это слово привыкли вкладывать мы. Наш мир хочет одного - жить. Того же хотят и люди. -И это всеобщее подсознательное желание становится той стеной, что нас укрывает, - кивнул Кат. - Азбучные истины. Ваши, во всяком случае. Сила, о которой идет речь, столь же “разумна”, как и упомянутая тобою раньше, и, согласно этой концепции, вмешивается лишь когда нужно сгладить очередной угол…нет, только самые острые из них. Восстановить равновесие, когда смерть угрожает всем нам. Пусть даже ценой тысяч, если это спасет миллионы. -Кое-чему тебя обучили, - поджав губы, произнес Матиас. - Но есть и то, чему не учат никого. Есть то, о чем не говорят. Есть и третья сила. -Я видел письмо, - сухо сказал Асколь. - Письмо о ком-то по имени Кай. -Расскажи мне. Расскажи мне все. Деваться было решительно некуда - глядя сейчас на бегущие по зеркальной поверхности волны, он чувствовал, что просто не сможет встать и уйти. Он зашел уже слишком далеко - ради ответов, ради того, чтобы нащупать вновь дорогу к давно утраченному покою, ради…ради тех синих глаз, что молили о помощи. Он не мог уйти, чем бы ни оказалась правда мага. И потому он говорил - говорил обо всем, что видел, слышал, читал… -Человек, отправивший тебе это письмо, бросил вызов той силе, - такими были первые слова Матиаса после того, как рассказ оказался завершен. - И закономерно проиграл. С нею невозможно сражаться, палач. И тем не менее - необходимо. -Назови ее, наконец. -Ты знаешь ее имя. Мы все знаем ее имя, палач, потому что мы все приходим в мир вместе с ней. Мы рождаемся с ней и она, когда приходит время, рождается в нас… - в голосе Матиаса на миг почудилась грусть, тяжесть. - Ты ведь не просто убийца, ты и священник. Ты не можешь не знать о первородном грехе и о том, чем мы награждены за него, - маг вздохнул - и в одном этом вздохе была чудовищная, невозможная для человеческого существа усталость. - Семя тления, палач. Смерть. Всего лишь смерть. -Ты упомянул некий…апокриф, Матиас. -Да. Он старше, чем ты можешь себе представить. И если и передается, то обычно лишь из уст в уста. Ты ведь знаешь, что раньше, во времена, которые многие зовут эпохой богов и чудес, таких, как мы, не было? -Магия была… -Не магия, палач, не этот убогий костыль, что мы подоткнули под оболочку мира, из которого сами выпустили все кишки и связали их в беспорядке. Не магия. Волшебство. Истинное чудо. И чтобы обратиться к нему, не нужны были никакие Цепи. -Я не понимаю, к чему ты… -Ты когда-нибудь задумывался, что есть наши Цепи, палач? - вновь оборвал его Матиас. - Дар? Проклятье? Аномалия в развитии? В тебе ведь тоже есть, пусть и немного, но есть…в тебе ведь тоже есть это. -Можно строить теории и ломать копья, как делали веками, - чуть погодя, ответил Асколь. - Истинной причины, по которой они с нами, не знает никто. Твой апокриф говорит о ней? -Задумайся, почему из нашего мира ушли чудеса, палач. Задумайся, что победило их, что разъело их, словно ржавчина. Задумайся, почему когда время богов и чудес ушло, мы стали теми, кто мы есть - носящими свои Цепи. -Ты хочешь сказать… -Задумайся, кто нам их дал и зачем. Ты же не просто убийца. Ты не можешь не знать, кто пришел, чтобы искупить наш первородный грех. Его бросило в жар, и он сам не мог понять, отчего. Происходящее напоминало какой-то безумный спектакль, над которым положено было посмеяться - вот сейчас, прямо сейчас - но он не мог выдавить из себя ни слова… -Апокриф говорит, что он не мог сделать многого, палач. Но он оставил нам то, что должно было по крайней мере дать шанс. Заронил в некоторых из нас семя жизни. Ту простую вещь, что он оставил в наших душах, обычно зовут надеждой. -Ты утверждаешь, что… -Выкристаллизованная надежда, палач, что пускает корни из наших душ в наши тела. Вот твой ответ. Вот твои Цепи, - в глазах Матиаса стояли тоска и боль - не каждый бы выдержал глядеть в них больше пары мгновений, настолько они были сильны. - Мы все получили шанс. Мы все должны были потратить немногое время, что для нас было выиграно той великой жертвой, чтобы найти способ сбросить с человечества это ярмо. Мы все должны были унять бездну, сотканную из страданий наших душ, обреченных вечно бежать по кругу. Мы все потратили эту силу на самих себя, на то, чтобы возвеличить себя и возвысить. На то, чтобы сбежать и оставить всех остальных дожидаться конца - и сделали мы так потому, что мы все изначально испорчены. Он чувствовал, что задыхается. Это было глупо. Это было чудовищно. Это было… -Наше время почти вышло. Бездна больше не может ждать. Она вновь воплотилась в одном из нас, чтобы прервать свои муки. -Я должен поверить в эту ересь? - рявкнул Асколь. -Коли не желаешь верить в нее, к твоим услугам десятки иных изложений ровно того же, - ответил Матиас. - Не нравится религиозная трактовка? Взгляни на вещи иначе, палач - человек был тем единственным животным, чье желание жить, размножаться и подминать под себя все сущее было столь сильно, что породило отдельную волю, способную на равных стоять против воли Земли, его породившей! Человек вышел из отведенного для всего живого цикла, и стоит ли удивляться, что с тех самых пор с ним все пошло наперекосяк? Стоит ли удивляться тому, что он, изначально испорченный, разродился со временем не только желанием жить, но и желанием прямо противоположным? - зеркало звенело от ярости его хозяина. - Наши души замкнуты в бесконечный цикл, палач, и, умирая, они оставляют там свой след, а возвращаясь, о том уже не помнят. Не помнят о тех муках, которые причиняет им этот бессмысленный круговорот, но муки копятся без счета, образуя то, чему мы даже не решились дать имя! -То, чему служит Кай, - как-то отстраненно пробормотал Асколь, все еще будучи не в силах опомниться. -Кай. И те, что приходили до него. Ты волен верить мне или нет, но мы все пляшем под дудку обратной силы, палач - а некоторые сами жертвуют ей свою душу за чудо, сами становятся ее стражами, которые не будут знать покоя до самого конца времен. В случае с той силой, о которой веду речь я, все куда хуже. Она зрела чудовищно долгое время, но, наконец, смогла…войти в контакт. -Как? -Есть только версии. Слухи, легенды…сказки, - зеркало дрожало. - В одну такую сказку, написанную не так уж и давно, вложили часть правды, палач. Там не говорится о тех, в чьи сны вошла бездна, о тех, кто вошел в бездну сам, дав ей возможность познать наш разум и нашу форму. Но в этой сказке говорится о том, как они придали бездне огранку. Как они сотворили зеркало. -То, что… -Молчи! - вскричал Матиас. - Эта мерзость разрушила то, что я строил веками и едва не отправила мою собственную душу туда, откуда она уже не вернется! -Быть может, это и есть ваш хваленый Исток? - чувствуя, что должен отбиться хоть чем-то, произнес Асколь. - Может, именно к этому вы всегда и стремились? -Теперь уже твои слова - чистая ересь, достойная кары, - огрызнулся маг. - Не тебе рассуждать об Истоке, не тебе, не сумевшему стать даже толковым палачом. Зеркало, отлитое нам всем на погибель, было надежно спрятано, а его создателя сковали и скрыли в недрах Часовой Башни. Глава Ассоциации пожертвовал собой, создав машину, известную лишь единицам, известную, как Маятник, а его слуги натянули поверх этого глупую легенду о злом духе… -В чем же правда? -В том, палач, что в Маятнике - наша смерть. Создатель зеркала. Или то, что пришло в него, использовало его разум и тело как форму и инструмент, чтобы то зеркало сотворить. Я не знаю, - тяжело вздохнул Матиас. - Но я знаю, что механизм не выпустит никого из них, пока другой не будет сломлен. Я знаю, что сказано в апокрифе о жертве, которую принес величайший из магов. -Ты снова… -Тот, что дал нам надежду, палач, обрек себя на вечные муки. Век за веком он сдерживает напор бездны, сотканной из страданий душ человеческих. Он один сумел ее обуздать. У него одного хватило мужества ей открыться. Но сколько бы сочувствия она не получила, ей все равно не хватит. Она страдает, потому что не может не страдать. Как и ее эмиссар, что видит лишь худшее во всех нас, что испытывает боль от одного факта нашего существования… - чуть успокоившись, маг продолжил. - Ты спросишь, чего он желает, палач. Нашему роду ведома тайна и я передаю ее тебе, потому что мои собственные потомки ее не переживут. У лордов Башни есть ключи от системы. Не у всех семей, лишь у самых могучих и страшных из них. И каждая думает, что честь доверена лишь ей одной. -Чтобы истребить все правящие семьи Лондона, никакого Клуба не хватит! -Верно, палач. Но Кай способен сделать это. Он искалечит их души и пережжет ту ложную надежду, что так больно жалит самую его суть, пережжет их Цепи… -Операция “Красная смерть”… - вспомнив письмо, выдохнул палач. - Маги Клуба раскрыли слишком многое и слишком многим, и, чтобы не утратить само свое искусство, им нужно уравновесить то, что было сделано. А для того должно стать меньше людей, в это искусство посвященных. Или меньше самих магов. Разумеется, они протолкнули руководству Клуба последний вариант, назначив врагом своего основного конкурента - Ассоциацию, и, если наши данные верны, десятилетиями готовились к этой войне. Расчет понятен - убрав из игры европейские магические сообщества, они усилят себя в обоих смыслах и скинут то ярмо, которое на них накинула людская половина организации во времена ее основания. Последняя того, конечно, не может не понимать, и наверняка уже наточила какой-то свой нож, который пока еще спрятан за спиной… -А победит в итоге Кай, который играет обеими сторонами. Он сорвет все печати и выпустит в мир то, что от него скрывали. Человечество заглянет в зеркало, заглянет в бездну, а бездна посмотрит на него в ответ. Наши души растворятся там все до единой, мир отхаркнет, наконец, ту заразу, ту ошибку, что известна как человечество, все страдания и боль закончатся. Наступит вечный покой. -Как со всем этим связан планетарный терминал? - чувствуя, что усидеть на месте больше не получится, Асколь вскочил на ноги, принявшись прохаживаться по комнате. -Я не знаю, палач. -Не знаешь? - почти вскричал тот. -Мне известно многое, палач, мне известно больше, чем доброй половине живущих ныне магов. Но я не всеведущ, а за то, что знаю, заплатил весьма дорогую цену. Как ты думаешь, отчего я так торопился достигнуть Истока, бросая в топку своих желаний и амбиций своих же потомков? Время уходит, палач. Мое, твое, человечества. Земли. Кай…мне не дано знать, какие еще ходы он измыслил, но я думаю, у него вполне может получиться задуманное… -Думаешь, значит… -Слишком много времени было упущено. Я склонен согласиться с тем, кто написал тебе письмо, палач - единственным нашим шансом остается последовательное разрушение всех до одного планов Кая. Всех. То, что вы сорвали в России, этот несостоявшийся проект по стерилизации - думаю, даже не четверть его замыслов. Все планы, все проекты, все, даже самые ничтожные затеи, которых он касался, должны быть сорваны, и даже тогда мы не сможем быть до конца уверены, что что-то не упустили. И освобождение терминала - то, что вы должны осуществить в первую очередь. Нет, я скажу иначе. Это должен сделать ты. -Тот повторяющийся сигнал, что я вижу, вряд ли предназначался мне. -Но получил его ты. И ты не смеешь от него отворачиваться. Скверно сгибавшиеся ноги донесли его до окна. Остановившись там и отдернув шторы, Асколь уставился на залитую утренним светом улицу Рима. -Видишь этих людей, Матиас? Там, внизу? - сухо произнес он, упершись руками в подоконник. - Вот где я должен быть, вот о чем я думаю каждый раз, когда снова чудом избегаю очередной гадкой смерти. Посмотри - они могут жить, не зная о магах, об Апостолах, о нас. Не зная про обратную силу и прочие…противовесы. Они могут быть счастливы. Имеют на то право. Они. А мы - никогда. -Если ты столь недоволен своей судьбой, палач, так заверши ее, - зло ответил ему маг. - Это сделать несложно, ты же знаешь. Открой это окно и шагни к людям, одним из которых тебе никогда не стать. Дай Каю победить. Дай принести покой, желание которого в тебе сильно настолько, что случись тебе с ним сойтись, ты примешь от него смерть с благодарностью! - сорвавшись на крик, продолжил обитатель зеркала. - Но ведь ты не стремишься к этому, не так ли, палач? Во всяком случае, еще не до конца? Если бы ты действительно не желал продолжать, ты бы не стоял сейчас здесь, предо мной. Ты бы сдался еще раньше, в одной из тех битв, куда тебя бросала судьба. Ты продолжаешь, палач. Ты несешь в себе Цепи, несешь в себе надежду… -Умолкни, Матиас. -…слепую надежду, какой она и должна быть. Ответь же мне, зачем? Он вспомнил слова, сказанные не так давно Коррину. И заговорил, глухо и страшно, едва разжимая зубы. -Там, откуда я, Матиас, очень хорошо учат убивать. Делать это так, как сделала бы машина. Но убить себя машина не может - для этого нужно кое-что, чего у нее недостает. И никогда не будет, - отвернувшись от окна, он подошел к зеркалу. - Я не могу добровольно принять смерть, не могу пожелать этого с той отчетливостью, которая нужда для последнего шага. Мне никуда не деться от своего имени, это сущая правда. И я могу делать лишь то, к чему оно обязывает. Делать так хорошо, как был тому научен. Но права ненавидеть это у меня отнять так и не смогли. И никогда не отнимут. Зеркало молчало. -Быть может, дело в том, что я просто не умею ничего другого. Быть может, в том, что иногда - пусть даже иногда - я вижу тех, кто действительно стоит нашей защиты. Быть может, дело в чем-то еще. Я не знаю, будет ли этого достаточно. Не знаю, действительно ли я так важен, как кажется тебе. Знаю одно - страдать из-за меня не должен никто. Он молит о помощи не того, но отвернуться, не сойдя при этом с ума, я просто не смогу. Он получит свободу, о которой просит уже столько лет. Если же по пути попадется этот ваш Кай… - лицо палача прорезала усталая улыбка. - У меня все равно уже был к нему очень долгий разговор. -Если к делу не подойти серьезно, палач, пострадаешь не ты один, - зазвенел Матиас из своего зеркала. - Ты хоть понимаешь, что… -Серьезный подход довел мир до того, что мы теперь расхлебываем, - направляясь к дверям, устало бросил Кат. - И мне все больше начинает казаться, что верный ответ немного иной…малость безумный. -Палач… -Не волнуйся, Матиас, - остановившись у порога, произнес Асколь. - Я все еще знаю, зачем живу, пусть это мне и не очень-то по душе. Я все еще знаю, как делать свою работу. И я все еще знаю, какие нежные чувства ко мне питают вышестоящие. -О чем ты? -Если верить твоим словам, в Лондон придет сама смерть. Думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кого Дом Резни пошлет встречать ее с цветами?