National Anthem

– А я... Я выступаю, – с этих слов всё и началось. – Музыкант? – По большей части исполнитель... В треугольник стучал в детском саду в последний раз. В душе пел позавчера. – А ты хороший певец, Доминик, – рассмеялся молодой человек. В свои двадцать шесть он уже стал самой продаваемой моделью года в агентстве. А я не дотянул три дюйма по росту. В его смехе можно было подозревать сарказм, но, глядя на всё в ретроспективе, я понимаю, что нет, ничего такого он не имел в виду. Я тоже рассмеялся и сжал свой бокал покрепче – чем больше я пил, тем сильнее боялся налажать. Он просто думал, что я буду хорошо продаваться. Если мы говорили о карьере шлюхи, то о, да, от покупателей отбою бы не было. Софи танцевала со Стивом, который после принёс ей немало проблем. Но обо всём по порядку. Райан вдруг спросил, нужна ли мне помощь, и тогда я очень удивился. Наверное, он принял меня за друга того менеджера, что я поцеловал наугад в щёку и пожал руку. Или он принял мою задницу за золотой паёк. – Здесь главное – приобрести покровителя. Смотри, – он указал тогда бокалом на группу серьёзных дядей в костюмах с гребаными галстуками-бабочками. Мать их галстуками-бабочками. – Один из них не пожалеет денег, и это с их стороны та же благотворительность. Хобби для богатеньких – вкладываться в искусство, – Райан объяснял быстро, поглядывая на красивого мальчика через плечо. – Ты певец, я не могу тебе ничем помочь, – он сжал моё плечо и кивнул вправо, – а вот они могут. Я закусил губу до боли, но не идти не мог, пока он приговаривал «Связи, Доминик, связи это всё». Это было худшим, что я мог когда-либо спиздануть, поверьте мне на слово. Как я потом проклинал себя за эти два слова. Я пою. Я пою как будто мне яйца переехала бугатти, на которой он гоняет и по сей день. Его я первым увидел, когда Райан буквально впихнул меня в их круг. Он был таким же, как и все они, чёрно-белым в своём костюме, с галстуком-бабочкой на шее. Чёрно-белый и проверенный временем, как мои любимые фильмы. Я сразу выделил его, глазами, сердцем, душой. Он что-то красочно расписывал словами, широкие, щедрые, аристократичные жесты украшали его даже больше, чем сигара. Самая настоящая сигара. Я не постеснялся достать свой говеный пал мал. Он вдруг сказал мне что-то по-английски, а потом потянулся в карман. Вся моя уверенность мигом растворилась в смехе других серьёзных и богатых дядей. – Извините, – пролепетал я, как девственная малолетка, ту малость, которую знал по-английски. Его взгляд пронзил меня насквозь. Казалось, он мог тогда видеть, что я гребаная деревенщина, родился на окраине Парижа, а английский в школе прогуливал. О чём в те пару лет не раз пожалел. – Я не говорю по-английски. Он, чистопородный, пафосный, солидный, он улыбнулся со всей щедростью и сказал: – Хорошо, что я говорю по-французски, – чем вызвал усмешки. Я хотел бы упасть на колени и отсосать ему, на худой конец, попросить увезти меня далеко-далеко. Но он... – Мистер Беллами, посол. Наш славный амбассадор, чрезвычайный и полномочный. – Не стоит фамильярностей, Рико, – разговор непринуждённо продолжался по французски, а я просто стоял рядышком и охуевал. – Доминик – восходящая звезда, – «дяди» сочувственно закивали. – По одному его виду ясно – талантливая глотка, – вещал Райан. Ты себе не представлял, сука, насколько. Он, шевельнув пальцами в кармане, достал зажигалку и предложил ещё раз. Просто предложил прикурить. Я втянул щёки с первой затяжкой и уловил такой взгляд от посла, что можно было не сомневаться в его ориентации. Конечно, я ожидал сюрпризов, хотя моя молодая голова ещё не понимала простой истины – в высшем обществе ничто не так, как есть на самом деле. Дяди оказались влиятельными друзьями посла, в шутку его так и называли, но как это возбуждало меня, насколько, я и передать не мог, ни взглядом, ни словом. Мэттью Беллами был не из тех, кто танцевал в клубах, пусть даже и мажорных, он был серьёзным сорокалетним мужчиной с глазами ребёнка. Его залитые лаком волосы, будто вышел из фильма про мафию, или подрабатывал боссом для Тарантино, развязанная уже через миг бабочка – серьёзный юмор, серьёзные разговоры, серьёзная цыпа под боком. Я. Кивающий и смеющийся, когда надо. Он льнул к бару так, будто владел заведением. Хотя чёрт его знает, может и владел. Наверное, я хорошо справился со своей ролью, потому что Райан уже растворился в тёмном углу со своим мальчиком, а я включил режим спящего. Я так часто мечтал об этом, укладывая гадостные брокколи на тарелку рядом с запечённым рисом, что мне не приходилось даже притворяться. Я чувствовал его парфюм, запах его лака для волос и его табака, его богатства и его лояльности. Запах его интеллигентных шуток и потенцию его члена на десять из десяти. Да, я хотел богатого и уважаемого, эти качества в мужчине были моим фетишем номер один, моим предметом поклонения. Богатый значит умён и достаточно жесток, чтобы убрать с дороги своих конкурентов, а уважаемый – значит харизматичен и влиятелен. Только неудачники сидят на стульчиках у стены; такие как он правят балом. А я жался к его боку, будто ближе к стойке (хотя стойка была у меня в штанах), и вовсю расписывал свои несуществующие музыкальные проекты. – Люблю, когда на меня смотрят люди, – честно сказал я, и моя прямота вызывала у них такое же умиление, как если бы я был ребёнком и заливал взрослым, что я обязательно стану доктором, когда вырасту. Кстати, может я и хотел стать доктором, только вот денег на это у меня не было. – Хорошие данные и умение увлечь – всё при тебе, – мой восхитительный посол постучал сигарой прямо по стойке за моей спиной, ненароком проводя между лопаток, и я понял тогда – хит. Взято и упаковано. Да, ему все смотрели в рот. На меня посыпалось столько комплиментов, что если бы они были баблом, я бы уже лежал на Гоа и попивал мартини вторую неделю. Я выловил взглядом Софи, которая уже уходила с каким-то уродом (даже тогда я знал, что Стив урод), и плюнул на всё. Пусть веселится. Моя же жизнь сделала резкий поворот. Дорогой глава британского посольства настойчиво предлагал мне присоединиться к нему и его партнёру по левому бизнесу за ужином. Когда я услышал название ресторана, колени подогнулись, и пришлось оправдать себя только игривым: – Только если серьёзный посол потанцует со мной, – на что он согласился. В принципе, танцевал я, а он просто прижимался нужными местами в нужное время, почти касался моего уха губами и шутил странными шутками, от которых я не уставал смеяться так, как я это умел. Щедро, будто это я был хозяином ночи, будто это он должен был меня развлекать. Будто он не был тем самым богатым папиком, о котором я мечтал с шестнадцати лет. Чудом было уже то, что он не брезговал общением со мной. – Уж прости, но сколько тебе лет, малыш? – Двадцать пять, – во второй раз за вечер я сказал правду. Он всё же знал моё настоящее имя. Меня не интересовал его возраст тогда. Теперь я точно знаю, ему было сорок пять, когда мы встретились. Он обладал редкой харизмой. Каждый слушал его, когда он говорил, и смеялся, когда смеялся он, женщины смотрели на него с явным вожделением в глазах, женщины красивые и образованные, имеющие понятие о многих мне даже неизвестных вещах. А я был мальчиком, полным амбиций, который скрывал отсутствие денег на стиль чёрным цветом одежды и срывал ярлыки подделанных брендов. Лучше бы я сказал, что я дизайнер. Швея из меня не лучше, чем певичка, но рисую я хорошо. Танцор. Художник. Кто угодно, но только не певец. – Пойдём. Сколько проблем можно было избежать разом, если бы только я сказал что-нибудь другое. Но так началась наша долгая история, и я отнюдь не благодарю небо за то, что всё сложилось именно так, как бывает в фильмах. Потому что это не сопливая романтическая комедия.

* * *

Когда я взял в рот целую щепотку этой красной штуки, посол прикрыл ладонью губы на пару секунд, глядя на меня с опасением. Эта ерунда пекла как ад, даже кетчуп с перцем чили был менее ядовит. Я пытался держать лицо, но слёзы скопились в уголках глаз Это конец. – Наивный Доминик, – но ничего осуждающего, никакого позора, презрения в его глазах так и не появилось. – Я не... просто предпочитаю... итальянскую кухню, – последнее я прохрипел. Посол Беллами щёлкнул пальцами, и после чашки тёплого молока мне стало куда лучше. Его партнёр вернулся за столик как раз вовремя – когда я очнулся. В глазах Беллами я видел добрую, почти отеческую усмешку, которая пробрала меня дрожью. – В следующий раз я выберу другое заведение. Уже тогда он говорил обо мне как о своей собственности. Я так понял, серьёзные мужчины отдыхают за разговорами о своих доходах. Вряд ли мне было бы предложено, нищенке с улицы, присутствовать при решении каких-нибудь охуенно важных вопросов. Я держался не в пример моим пустым карманам дерзко и важно, но вся спесь слетала с меня, когда он шутливо касался моего плеча рукой. Мы сидели так близко, и второго, чьё имя я не запомнил, это совсем не смущало. Они большую часть времени говорили по-английски, иногда горячий шёпот посла попадал мне в ухо – он снова шутил свои странные шутки. От такого количества алкоголя мне было смешно втройне – я ни черта не понимал, а от того, что он думал, что я понимал, было ещё смешнее. Его взгляд тоже был заплывшим. Его собеседник вдруг покинул нас, но я даже не удивился, подумывая с глупой улыбкой на лице о том, в какой позе мне удастся впечатлить посла Беллами больше всего. – Просто Мэттью. – Мне нравится называть тебя «посол Беллами», – хихикал я, как баба, а потом промахивался сигаретой мимо рта. Он хмыкал и заказывал ещё какой-то десерт. Я ел всё в промежутках между курением, а его ласковый взгляд, пусть и масляной, превращал его в мою бабулю – он будто знал с самого начала, какой я ненасытный оборванец с окраины. Он не знал. Теперь я понимаю. Ему просто нравилось смотреть, как я облизываю ложку и обмазываю щёки сливочным кремом. – Я не хочу просыпаться, – я смеялся и закидывал голову, когда он подхватил меня за пояс и повёл к стоянке. Уронив меня в солидную машину – его водитель и бровью не повёл, – он залез следом, на задние сиденья, и спросил адрес. Я сказал свой самый любимый – обожал сидеть там и смотреть, как уезжают и приезжают на крутых тачках богатенькие. И завидовать, конечно. А ещё раньше я прятался там с детишками, когда они не хотели идти в школу. – Расскажи мне про свою музыку, – сказал он, и большего мне не требовалось. Я не знаю до сих пор одного – какого чёрта ему так нравились мои сказки? Может, он воспринимал их как мечты. Считал меня самонадеянным. Но посмеивался так по-доброму, а после говорил, что я забавный. Тогда мы оба не представляли, в какое говно я могу влезть из-за одной только лжи. Тогда ещё не было никакого «мы». Был он, весь из себя такой Бог, блистательный и серьёзный, взрослый с глазами ребёнка, с этой его укладкой и дорогими костюмами, и кожаными туфлями, и шёлковым постельным бельём. А я как был соплей на белоснежном платке, так и остаюсь до сих пор. Но до этого ещё долго, так что устраивайтесь поудобнее. Доминик Ховард рассказывает, как пустил свою жизнь по пизде одним лишь заявлением о том, что он умеет петь.