***
На ужин ХанБин так и не явился. ДжиВон, как юла, вертелся вокруг своей оси, со скоростью света разнося заказы и забирая пустые тарелки, надеясь только на то, что он ничего не перепутал, и еда достигает своих заказчиков. ДонХёк бесконечно встряхивал коктейли и относил списки с заказами на кухню, где ДжунЭ общался с ним не иначе как матом, а ДжинУ присел за один из столиков, где на протяжении всего ужина пил «Секс на пляже» из трубочки и листал какой-то журнал про ландшафтный дизайн. Идиллия, чтоб её. Под конец смены у ДжиВона болели ноги и голова, и он чуть не застонал от блаженства, когда опустился на твёрдую поверхность стула. Единственное, на что он надеялся — то, что ХанБину хорошенько надерут задницу за прогул. Но его надежды не оправдались. ХанБин спустился вниз, когда ДжунЭ уже ускакал домой, а ДжинУ пошёл разбираться с бумажками, поэтому единственными, кто его осуждал, были красноречивые взгляды ДжиВона и ДонХёка. — Хён, это нечестно, — горячо начал ДонХёк, хотя во всей этой ситуации он, по правде сказать, не был главным пострадавшим, — поскольку сегодня ты пропустил ужин и отдыхал после обеда, завтра ты будешь колоть дрова за нас. — Окей, — легко согласился ХанБин, пожав плечами и склонившись над своей тарелкой с рисом. ДонХёк и ДжиВон переглянулись: такое поведение совершенно не было свойственно ХанБину. Это их насторожило. Ужин прошёл в тишине. После того, как трапеза кончилась, парни оставили грязную посуду ХанБину (опять же, по причине того, что он бездельник и иждивенец) и разошлись. Но память в который раз сыграла с ДжиВоном злую шутку: уже дойдя до своей двери, он вспомнил, что собирался покурить, а сигареты оставил внизу. Чертыхаясь, он вернулся на кухню, и в самых дверях столкнулся с закончившим ХанБином. — Эй, — чужая ладонь крепко схватила дживоново запястье, и он застыл, не зная, как реагировать: старший никогда не позволял себе таких вольностей. — Я написал новый трек. Хочешь послушать? ДжиВон ошарашенно посмотрел на старшего. ХанБин написал трек. Не песню, не мелодию, а именно трек. Конечно же, ДжиВон хотел послушать! Курение могло и подождать. Это было странно, но мистически правильно. Когда замок на чужой двери щёлкнул и ХанБин впустил его в свою комнату, ДжиВон вновь почувствовал себя шестнадцатилетним мальчишкой, впервые пришедшим туда, где ему быть не положено. И от этого ему ещё больше хотелось быть там, впитывать в себя лунный свет и запоминать каждую деталь пространства. То, как скрипела под его весом кровать, каким невообразимо ярким казался экран ноутбука в темноте и как ХанБин спокойно сидел напротив, и только его глаза выдавали предвкушение и волнение. Это будоражило даже больше, чем моменты, когда они жили вдвоём, когда только руку протяни — дотянешься до другой и переплетёшь с пальцы. Тогда, там, была их общая территория — одежда ДжиВона умудрялась валяться даже на стороне ХанБина,— поэтому интимности не чувствовалось. Но сейчас ДжиВон был полностью в чужом пространстве, где каждый миллиметр пах одеколоном ХанБина и каждый предмет отражал его чистоплотность и смиренность. Это место полностью принадлежало ХанБину, и ДжиВон здесь был лишь гостем. Гостиница была забита посетителями: снаружи, в коридоре, кто-то ходил, общался и хлопал дверьми. Вокруг было полно людей, но здесь, на этом клочке земли, они были одни. Эта ситуация напомнила ДжиВону тот момент, когда он впервые пришёл домой к девчонке для понятных целей. Но ХанБин не какая-то «девчонка». ХанБин — это ХанБин. Пока ДжиВон неуютно жался на чужой, идеально заправленной кровати, ХанБин стоял на корточках перед ним, пытаясь включить трек. — Я давно не писал ничего в жанре хип-хоп, — честно признался ХанБин, водя пальцем по тачпеду и даже не смотря на собеседника, — я не думаю, что вышло что-то впечатляющее. ДжиВон думал, что ХанБин либо скромничает, либо недооценивает себя: они оба прекрасно знали, какая мощная сила дремала в нём, и эта сила, именуемая «даром», ещё ни разу его не подвела. — Вот, — ХанБин ткнул в тачпед последний раз и развернул ноутбук к ДжиВону, чтобы ему было лучше слышно, а сам уселся на кровать напротив. ХанБин не соврал, когда говорил, что уже давно не писал хип-хоп, но это даже к лучшему. То, что услышал ДжиВон, было в десятки раз лучше того, что люди называют «классическим хип-хопом». Мелодия имела чёткий, ясно обозначенный ритм, но не теряла своей плавности и музыкальности — того, чего обычно не хватает песням подобного жанра. Наверное, такой отпечаток в работу внесла нынешняя любовь ХанБина к классике: ДжиВон был уверен, что если бы Бетховен был хип-хоп композитором, он бы писал именно так. Через всю песню невидимой, печальной нитью проносилась мелодия пианино — тихая, но отчётливая, — а в особенно лиричные и напряжённые моменты вступала скрипка, и сердце ДжиВона замирало. Шаткость и нестабильность, скованность и неуверенность — эта песня была полной противоположностью той, которую ХанБин написал за одни выходные, стоило ДжиВону только попросить об этом. Но сейчас, как и тогда, два года назад, ДжиВон увидел в этом треке себя. Музыка кончилось. Глаза ХанБина отражали лунный свет, пока он без единого сомнения смотрел на ДжиВона. И Ким ответил на этот взгляд. — Вау, — шокированный, произнёс ДжиВон, — да ты чёртов гений. Как всегда, потрясающе, — ДжиВон протянул руку, и когда ладонь ХанБина ударилась об неё в привычной попытке «дать пять», по его позвоночнику словно ток пустили. — Ты льстишь мне, — хмыкнул ХанБин, но не смог скрыть внутреннего удовлетворения от похвалы. Увидев это, ДжиВон рассмеялся. — Брось! Ты же знаешь, что нет. ХанБин улыбнулся. — Если тебе так понравилась песня, — неуверенно начал он, переводя взгляд на окно, будто то, что он собирался произнести, смущало его, — я могу отдать её тебе. Лицо ХанБина освещали звёзды, у него были аккуратные, тонкие пальцы, белая, как снег, шея; он сидел в мятой домашней футболке и был самым потрясающим композитором из всех, которых ДжиВон когда-либо встречал. — Да, я буду счастлив. Их взгляды встретились, и ДжиВон понял. Они оба знали, что эта песня была написана для него. С самой первой ноты и до последней. Этой ночью ДжиВон всё-таки вернулся на кухню за сигаретами.***
ДжиВон уже успел забыть, насколько это кайфово — писать тексты под бит, который тебе нравится. Он назвал песню волевым «Straggle» и всё никак не мог наслушаться, вновь и вновь ставя её на повтор. Он закрывал глаза, и под его тяжёлыми веками скользили яркие образы, смутные проблески собственных чувств и ощущений, которые разгорались пожаром в самом солнечном сплетении. Днём ДжиВон жил абсолютно мирской жизнью, занимался изнурительным физическим трудом, предавался низменным переживаниям и совсем не поэтично материл всё и вся, в десятый раз намывая «недостаточно чистый пол» (ДжиВон, наверное, слепой, раз не видел тех пятен, в которые его носом тыкал ДжинУ). Но ночью он полностью падал в объятия искусства, сгрызая колпачок ручки и вертя слова и так и этак в попытке как можно ярче, как можно полнее выразить себя. Текст писался легко, но ДжиВон оставался им недоволен: то ему казалось, что он оттеняет музыку, то ему чудилось, что он не дотягивает по своей мощности до мелодии. ДжиВоном овладел азарт: один-единственный трек превратил его из раздолбая в привередливого перфекциониста, что был готов неделями сидеть над одной и той же строчкой, которая, по его мнению, «выбивалась из общего ритма». Удивительно, но в конце концов ДжиВон остался доволен собой (хотя, это же ДжиВон — для него он сам и всё, что он делает, априори идеально) и текстом, который вышел из-под пера его изгрызенной до неузнаваемости ручки. ДжиВон с радостью и смущением презентовал своё творение всем: сначала, неуверенно, ХанБину; потом, более решительно, ДонХёку; и, в конце концов, раскрепощено и одушевлённо каждому встречному-поперечному. Под конец недели все обитатели имения Ким слышали этот текст раз двадцать, и им хотелось блевать от него, как от звучащей из каждого утюга попсовой песенки. ДжиВону было всё равно. Он был счастлив. Он с радостью слушал, как вечерами ДонХёк и ХанБин наигрывали классические мелодии на скрипке и фортепиано, и чувствовал, как плавный звук обволакивает его и исцеляет изнутри. Ещё месяц назад он не хотел даже знать о музыке, а теперь ему не терпелось услышать все новинки сезона и приступить к записи песни. Но на этом моменте он всегда натыкался на железобетонную стену реальности. Он ведь совсем забыл, почему он здесь. В редкие моменты его накрывала апатия: последние, но цепкие признаки проходящей болезни, сдавливающие своими щупальцами его горло. Надежда боролась в нём со страхом абсолютного краха, и его колотило от мысли о том, что это не он хозяин своей судьбы и не ему решать, в какую сторону повернуть колесо фортуны. — Чего грустишь? — взгляд ДжиВона наткнулся на тряпку, круговыми движениями полирующую барную стойку до блеска, и он поднял взгляд на улыбающегося ДжинУ. — Да так, — неопределённо махнул рукой ДжиВон, загипнотизированный, смотря на хаотичные движения чужой ладони, — лето кончается. — Ещё только август, — возразил ДжинУ со слабой улыбкой. — Кошмар, уже август, — траурным тоном возвестил ДжиВон, и со стуком опустил голову на столешницу. ДжинУ рассмеялся. — Почему ты так боишься, что лето кончится? Тебе же в школу не идти. — Ну и что. Есть кое-что похуже, чем школа, — неловко улыбнулся ДжиВон, отрывая голову от стола. — И что же это? — Неопределённость. Я не знаю, что мне делать, когда лето кончится, — честно сказал ДжиВон, тяжело вздыхая. ДжинУ понимающе кивнул головой, мол, вот как. — Да, в этой жизни не всегда всё происходит так, как нам хочется. Я, например, думал, что буду певцом, а сейчас все мои мысли занимают счета и ландшафтный дизайн. ДжинУ мягко рассмеялся, а ДжиВон еле выдавил из себя смешок. По правде говоря, он не видел в этом ничего весёлого. — Но как же ваша мечта? — неуверенно начал он, растерянно смотря на то, как ДжинУ удаляется от него, чтобы протереть стойку с другого конца. — И как же ДонХёк? Он ведь учится ради вас?.. — Ради меня? Это он тебе так сказал? Вот фантазёр... — ДжинУ не выглядел расстроенным, озадаченным или счастливым; казалось, эта новость ничего в нём не поменяла и ничего не поменяла для него, потому что его рука, полирующая поверхность стойки, даже не дрогнула. — Ради себя он учится. Я — всего лишь удобное оправдание его эгоизму. — Но ДонХёк не похож на эгоиста, — горячо возразил ДжиВон, — и на лгуна совсем не похож. — А он и не лжёт. Он искренне верит в то, что говорит правду, и я понимаю его, — ДжинУ убрал тряпку на место и грустно посмотрел на ДжиВона, — так легче. Но на самом деле, всё, что мы делаем — мы делаем для себя. Другие люди — оправдание нашим амбициям и слабостям. — Тогда почему вы до сих пор тут? — не унимался ДжиВон; чужие слова ломали привычную картину его ценностей, и он пытался удержать её целой любой ценой. — Почему не уехали учиться вместо младшего брата? На лице ДжинУ отразилась абсолютная задумчивость. Он приложил указательный палец к губам и нахмурил брови, будто впервые за многие годы действительно задумался о причине своих действий. — Наверное, не так уж и хотелось, — безразлично пожал плечами он, — может, испугался. Не знаю, если честно. Но мне ясно только одно, — ДжинУ серьёзно посмотрел на ДжиВона, — если бы действительно хотел — наплевал бы на всё и уехал в Сеул. ДжинУ улыбнулся так, будто выиграл приз в лотерее, и в этот самый момент для ДжиВона всё стало ясно. Один разговор дал ответ на вопрос, над которым он бился несколько месяцев. Действительно, если бы хотел — наплевал бы на всё и сделал. ДжиВон улыбнулся, думая, что они и вправду очень похожи с матерью.***
С того самого злополучного вечера, когда ДжиВон и ХанБин по собственной глупости заблудились в лесу и несколько часов провели наедине друг с другом и разговорчивым, шумящим кронами лесом, ДжиВон ни разу не попробовал заговорить с ХанБином о том, что там произошло. Но это не значило, что он не думал об этом. Напротив, он думал об этом постоянно. В своей голове ДжиВон прогнал сотни вариантов того, как начать разговор об этом. Его воображение подкидывало ему картинки, где он подходит к ХанБину, хлопает его по плечу и говорит: «Ну чё, как жизнь? Не хочешь поговорить о нас?» Или: «Тогда, в лесу, одно твоё присутствие согревало меня, детка». Или... ДжиВон чувствовал, что лёд тронулся. Ледяной панцирь, покрывавший сердце ХанБина словно землю Антарктиды, под палящим летним солнцем начал таять и скользить вниз, обнажая драгоценное, нежное нутро. Что-то в поведении ХанБина изменилось, преобразилось. Со стороны казалось, что он вёл себя абсолютно так же, как и до этого, но ДжиВон видел, как ХанБин жаждал разговора с ним, какие взгляды бросал на него и как ненавязчиво хлопал его по спине или прикасался к его плечу своим, когда они сидели рядом. Но самое главное: ХанБин перестал отталкивать его. ДжиВон убедился в этом, когда старший подарил ему песню. Было в этом жесте что-то символичное, что-то интимное, и, прослушивая трек снова и снова, ДжиВон гадал, действительно ли этот поступок ХанБин совершил, руководствуясь своей симпатией к нему, или это был лишь акт доброй воли. Возможно, ДжиВону следовало просто собраться с мыслями и спросить: раньше бы он бы так и сделал. Но теперь ДжиВон боялся. Вдруг это всё — лишь игра его воображения, жадного до любви и ласки? Вдруг он всё сам себе придумал? ДжиВон всегда мечтал добраться до нежного мяса, спрятанного за илистой, серой ракушкой. И когда плотно сомкнутые створки сами начали открываться ему на встречу, он испугался, что вместо крошечных жемчужин увидит внутри лишь пугающую пустоту мёртвого моллюска. Он совсем забыл о том, что, когда идёшь к цели, нужно избавиться от сомнений.***
По данному вопросу ДжиВон консультировался со всеми, с кем только мог. — Не ломайся, — говорил ему МинО; до его выступления осталось меньше получаса, и Ким мог слышать его частое дыхание и тихое перешептывание на заднем плане. — Ты, чёрт возьми, победитель «ShowMe TheMoney». По тебе текут все, кто хоть мало-мальски разбирается в хип-хопе. Просто сделай это! Как выяснилось потом, МинО так волновался, что лишь смутно догадывался о том, что от него требуется. Он, не задумываясь, говорил слова стандартной дружеской поддержки, пока его разум был занят лихорадочным повторением текста. — Дерзай, — СынЮн взял трубку только на пятый раз. Он был на прослушивании в крупной музыкальной компании, и его голос был спокойным, но напряжённым.Он звучал так расстроено, что в этот раз ДжиВону пришлось принять на себя роль жилетки: — Я боюсь, я выложился не на все сто, — говорил он, тяжело вздыхая, — но они обещали мне позвонить. Что ж, поживём — увидим. — Я смог, и ты сможешь, — ТэХёна было плохо слышно из-за шума самолётов, гомона людей и женского голоса, объявляющего посадки на рейсы, — ничего страшного, если тебе откажут: здесь главное не опускать руки. Они с СынХуном планировали вернуться в Сеул неделей позже, но обстоятельства сложились иначе. — Он выиграл какой-то дурацкий конкурс, и из-за этого наш отдых сократился на целую неделю, — жаловался ТэХён. А СынХун на заднем фоне ворчал: — Это не дурацкий конкурс! — По ту сторону телефона послышалась возня, крики, и голос друга зазвучал неожиданно близко и громко: — G-Dragon будет танцевать под мою хореографию! — СынХун чуть ли не плакал от счастья. — Я БУДУ РАБОТАТЬ С GD! «Невероятно, — подумал тогда ДжиВон, крича, как полоумный, в унисон радостным крикам из трубки, — невероятно, как мы все постепенно приходим к чему-то, будь то успех или неудача». ДжиВон и сам чувствовал, что он устал сидеть на месте и ждать, когда же на белый песок волной цвета аквамарин вынесет морские сокровища. Похоже, придётся поднапрячься и самому достать ракушку со дна.***
ДжиВон знал, что сделать это с первого захода не получится: глубина слишком большая, а он так давно не нырял, что воздух закончился слишком рано. Но он хотя бы попытался. Ребята вернулись на пляж только через неделю после неловкого случая, из-за которого ДжиВон и ХанБин чуть не скончались в лесу от холода и голода (и страха, да). ДжинУ провожал их, как провожает мамочка детей, впервые уговоривших её пойти в школу самим, и в его взгляде явственно читались неодобрение и «Смотрите у меня». ДжиВон чувствовал, что его спину прожигают взглядом даже тогда, когда хён полностью исчез за горизонтом. Август был в самом разгаре, во всех смыслах слова «разгар»: ДжиВон надеялся, что погода хоть чуть-чуть устаканится, но вокруг было чёртово пекло, а под босыми ступнями рассыпался не песок, а раскалённая лава. Море всё так же нежно лизало языком волны пляж, и, пока ДжиВон и ДонХёк нежились в воде, распластавшись по самой поверхности «звёздочкой», ХанБин задумчиво ходил по самой кромке в своей дурацкой панамке и белых разводах на лице из-за крема для загара. И ДжиВон нырнул. Он схватил ХанБина за запястье и потянул его в воду, туда, где прохладно и глубоко. Он смеялся, натыкаясь на отчаянное сопротивление, он цеплялся сморщенными от воды пальцами за чужую намокшую майку, и тащил, тащил, тащил за собой глубже, к самому дну. Когда хён почти вырвался, другая пара рук толкнула его в спину, удерживая от побега, и ДжиВон увидел ДонХёка, смеющегося над этой забавной шуткой. ДжиВону было весело думать о том, каким злым будет ХанБин, когда он вынырнет из волны, а потом погонится за ним по всему пляжу, матеря его на чём свет стоит. ДжиВон хотел, чтобы ХанБин раскрепостился. Чтобы он понял, что в этом нет ничего такого. Чтобы он тоже проникся атмосферой искренности и веселья. Он никак не ожидал, что ХанБин не умеет плавать. — Эпик фейл! — бесстыдно смеялся в трубку СынХун, пока ДжиВон, весь покрытый красными пятнами смущения, переминался с ноги на ногу. — Я давно так не смеялся... «Меня давно так не материли», — угрюмо думал ДжиВон, вспоминая лицо ХанБина, которое по яростности можно было сравнить лишь разве что с буйволом, и то, ему казалось, буйволы поспокойнее будут. — Полный провал, — траурно прокомментировал голос ТэХёна, и ДжиВону отчего-то захотелось спрятаться за маминой юбкой и зарыдать.***
Когда в следующий раз они попали на пляж вместе (это случилось нескоро: ХанБин долго отказывался возвращаться туда с этими маньяками), ДжиВон решил сменить стратегию и перейти от стремительного наступления к аккуратной осаде. Он долго караулил хёна, ходил вокруг да около, смотрел украдкой, ждал, пока тот расслабится и ослабит оборону, и, когда, как ему показалось, момент настал, он тут же материализовался рядом. — Хён, го купнёмся, — ДжиВон понятия не имел, что стало с его речью, и каким образом он умудрился не осечься, когда ХанБин поднял на него полный ненависти и сарказма взгляд. «Полный провал», — зазвучал в его голове голос ТэХёна, сопровождающийся диким смехом СынХуна на заднем фоне. — Зачем? Чтобы ты ещё раз попытался меня утопить? — «Больной психопат», — про себя закончил за ХанБина ДжиВон и нервно рассмеялся. — Кто ж знал, что ты не умеешь плавать? — ХанБин закатил глаза, и ДжиВон понял, что опять понёс полную ахинею. И в этот момент в его голове загорелась лампочка, и он выпалил: — Хочешь, я тебя научу? ХанБин посмотрел на него, как на идиота, а потом закрыл книгу и отложил её в сторону. — А давай, умник. ХанБин ухмыльнулся, и ДжиВон наконец-то вдохнул полной грудью: в этот раз он ракушки не достал, но это было близко. Заплыв можно было считать успешным.***
— Хён, ну скажи, — канючил ДжиВон в трубку, как маленький мальчик: у них уже неделю с ХанБином всё было хорошо, даже прекрасно, настолько пугающе прекрасно, что зашуганное сердце ДжиВона не могло не учуять подвоха. — Ну чего тебе стоит? — Спроси у него сам, чего ты меня мучаешь? — устало отвечал ДжинХван, вызывая в ДжиВоне новую волну просьб и негодования. — Я во всём этом сумасшествии участвовать не собираюсь. — Но вы же лучшие друзья, ты не можешь не знать, — возразил ДжиВон, — я нравлюсь ХанБину? Ну скажи мне. ДжинХван тяжело вздохнул. Август клонился к своему концу, дни становились всё более и более прохладными, но в противовес этому атмосфера между ДжиВоном и ХанБином накалялась. Они продолжали ссориться и ругаться, но это было неизбежно при том огромном количестве времени, которое они проводили вместе. Они писали песни, загорали на пляже, ДжиВон плавал, у ХанБина не получалось (как не прискорбно, кто-то из них был полным бездарем: то ли ДжиВон, как учитель, то ли ХанБин — как ученик), ДжиВон бесился, ХанБин смеялся. Они вместе варились в этом непонятном котле из противоречивых чувств друг к другу, и, казалось, ещё чуть-чуть, и их расплавит, и они растворятся в кипящей воде ощущений. Но ДжиВону всё ещё было страшно. Колющая неуверенность сжимала его сердце и мешала преступить к решительным действиям и таки взять эту крепость, к осаде которой он так долго готовился. Нужен был лишь один шаг, одно волевое решение — и ставки приняты, назад пути больше нет. И этого ДжиВон боялся больше всего. Поставить на кон всё и в итоге остаться ни с чем. Поэтому он пытался перестраховаться и получить хоть малейшую надежду на то, что выигрыш возможен. — И какой в этом будет смысл? ДжиВон, есть ситуации, через которые каждый человек должен пройти самостоятельно... — Но разве работа психолога — не помочь человеку пройти через них? — горячо возразил ДжиВон. Вечерняя прохлада заставляла его зубы стучать, будто он каблуками отбивал чечётку. ДжинХван молчал. — Ты не понял, — аккуратно начал он, видимо, сформулировав мысль в голове, — это работает не так. Представь, что вся эта твоя история с ХанБином — это квест в закрытой комнате. Ты должен разгадать загадки и выбраться из неё. У тебя есть человек, который помогает тебе — это я. Но я даю лишь подсказки. И лишь тогда, когда ты сам приходишь за ними. Понимаешь? ДжиВон напряжённо молчал: он силился понять, но не мог. — Я имею в виду, что ты приходишь в эту комнату зачем-то. Я могу, конечно, дать тебе ключ от последней двери и поздравить с удачным прохождением, но ты же ничего не поймёшь. И смысл тогда было приходить и тратить деньги? ДжиВон смотрел на то, как солнце скрывается за горизонтом, бросая на землю кровавую, цепляющуюся за жизнь тень. Он думал, что, наверное, всё это действительно не просто так. Наверное, всё это с ним и вправду для чего-то, и нелепо вот так вот жать на тормоза, когда он почти раскрыл эту чёртову дверь: только вставь ключик в замок — и узнаешь, что за ней... — Я скоро приеду, — сказал ДжинХван перед тем, как отключиться, — вот тогда и поговорим.***
Идея сыграть в прятки пришла к ним спонтанно. В любой работе есть такие дела, которыми не хочет заниматься никто. Для ребят таким делом были игры с детьми постояльцев. Каждый раз, когда над ними начинала маячить, словно лезвие над головою осуждённого на казнь, перспектива остаться с этими маленькими невоспитанными монстрами наедине, они сматывали удочки и старались откосить от этого занятия больше, чем от армии. Несчастные дети становились горячей картошкой и перекидывались из рук в руки до тех пор, пока ДжинУ силой не заставит какого-нибудь неудачника заняться этим. И тогда — прощай, отдых: привет, три с половиной часа ада. ДжиВон бежал по деревне в поисках укрытия, и дорога плавилась под его ногами, грозилась засосать его, обездвижить. Небо было будто нарисованное одной единственной краской — нереально-голубое, без единого облачка, — и только круглый жёлтый диск, висящий над самой головой ДжиВона, палил нещадно, убивая всё живое в доступном радиусе. Воздух был настолько горячий, что, казалось, ещё чуть-чуть, и ДжиВон сможет ощупать его пальцами: всё вокруг ДжиВона шло рябью из-за этого, и ему казалось, что у него уже начались галлюцинации. Правила игры были просты: у воды (ДонХёка), есть полчаса на то, чтобы найти игроков. Тот, кого он находит первым, обречён гнить с детьми. Если вода не справляется со своей задачей, значит, страдать придётся ему. Это новый уровень детской игры. Почти как покер: на кону, можно сказать,даже стоит жизнь. ДжиВон рассеянно оглянулся: нужно найти такое место, куда ДонХёк не догадается зайти. Это было сложно, поскольку Ким, как человек, выросший в этих местах и, наверняка, не раз игравший здесь в прятки ребёнком, знал все потайные места. Поэтому нужно спрятаться там, куда ему не придёт в голову заходить, потому что нельзя. Взгляд ДжиВона зацепился за полуразвалившееся здание на горизонте. Никто ведь не будет против, если он полчасика проведёт в чужом сарае? Тяжёлая дверь скрипнула, пропуская ДжиВона внутрь. Спёртый воздух, наполненный запахом дерева и сена, ударил ему в ноздри, и ДжиВон закашлялся. Ворох пыли, поднятый его вторжением, закружился в танце в редких лучах солнечного света, пробирающихся сквозь приоткрытую дверь и дырки между досками. Эти лучи оседали на деревянном полу причудливыми узорами в блаженной тиши полумрака, и это выглядело невероятно волшебно, словно ДжиВон попал в сказку. В прозрачной темноте вырастали очертания деревянной перегородки, похожей на стойло. «Наверное, раньше там держали лошадей», — рассеянно подумал ДжиВон, плотно закрывая за собой дверь. Он решил спрятаться там. Но… — Уходи отсюда, — ХанБин сидел, прислонившись спиной к пыльной стене, и его глаза решительно сверкали в темноте, — это моё убежище. Найди себе другое. — Но хён!.. — начал возмущаться ДжиВон как можно тише: он не хотел лишний раз рисковать и повергать этот маленький домик вниманию ДонХёка. — «Вода» уже наверняка закончил считать. Если я выйду, он меня поймает! — Ну и что? — ХанБин хладнокровно изогнул бровь. — Я первый сюда пришёл. Уходи. — Это место — не твоя собственность, ты не можешь мной командовать здесь, — упрямо заявил ДжиВон и, в два шага преодолев расстояние до старшего, сел рядом с ним. — Если что, нас поймают вместе. Вдвоём следить за детьми лучше, чем поодиночке. ХанБин закатил глаза, но ничего не ответил. Наверное, подумал, что действительно отбывать наказание вдвоём легче. Они сидели тихо, как преступники в засаде, скрытые одной большой тенью, падающей с деревянной перегородки. Снаружи всё кто-то ходил, перешептывался, говорил, и было сложно понять — по их ли душу эти шаги и разговоры или это кто-то случайный, забывший себя на деревенской дороге. Из-за своего незнания и страха они предпочитали сидеть тихо и старались даже не двигаться. Пока ДжиВон не почувствовал, что он сварится заживо, если не снимет с себя кофту. — Жа-арко, — протянул он, сбрасывая с себя ненужную одежду и сползая вниз, ближе к прохладному деревянному полу, который десятками заноз впился в его тело. Столп пыли поднялся в воздух, когда ДжиВон полностью перетёк в горизонтальное положение, и ХанБин закашлялся. — Не шуми, — строго прошептал старший, когда приступ кашля закончился, — иначе нас найдут. ДжиВон в ответ только фыркнул: сам тут словно громовыми раскатами кашлял, а теперь просит его быть потише. — В тот раз ты сказал, что завидуешь мне, — неожиданно начал ХанБин после непродолжительного молчания. ДжиВон напрягся, услышав возле себя возню и рассеянные разговоры про «тот самый раз». Но повернув голову на голос, тут же отвернулся: лицо ХанБина было в нескольких сантиметров от его. — А я всегда завидовал тебе. ДжиВон повернулся к ХанБину, лежащему рядом, и упал в пропасть его глаз. Эти зрачки, чернилами разливающиеся на самом дне тёмной, почти чёрной радужки, они лишали его рассудка, подчиняли своей воле. Этот чёртов космос чужих глаз, эта тёмная бездна, в которой ДжиВон напрасно пытался увидеть дно, выворачивала его наизнанку, внутренностями наружу, лихорадочно бьющимся сердцем нараспашку. Как они дошли до таких взглядов? Когда привыкли к таким несвойственным им разговорам? ХанБин отвернулся. ДжиВон тоже отвёл взгляд в потолок. Пальцы зудели от желания прикоснуться. — Ты, конечно, тот ещё засранец, — ХанБин криво усмехнулся; ДжиВон видел это, даже не смотря на старшего, — но ты талантливый и целеустремлённый засранец. Я знаю, я объясняю, как Бог. ДжиВон ничего не ответил. Он смотрел на потолок, грозящий вот-вот рухнуть на них, на пыль, витающую в воздухе, но краем глаза всё равно зацеплялся на кроваво-красные волосы с отросшими чёрными корнями, на вызывающую серьгу в ухе и несвойственные ХанБину мятые одежды. Лучи света падали на чужое лицо, и ДжиВону казалось, будто ХанБин святой — божественное создание, посланное ему, чтобы покарать его за грехи. Чужой голос звучал для ДжиВона господним откровением. — Ты потерян, но... тебе известен один важный секрет. Без понятия, откуда ты его знаешь, но если ты вспомнишь... — Что за секрет? — хрипло спросил ДжиВон. — Секрет твоей победы, — глаза ХанБина горели триумфом в полутьме. — Никакого секрета нет, — ДжиВон слабо улыбнулся, разворачиваясь лицом к старшему, — всё просто уже решено, — он коснулся двумя пальцами до своего лба, — здесь. — В твоей голове? ДжиВон кивнул. — Да. Но... — Значит, Космос находится там. Они снова встретились взглядами. — Космос?.. — Когда я рассказал ДжинХвану о тебе, он сказал мне, что мысли материальны, — терпеливо объяснил ХанБин; ДжиВон, завороженный, смотрел на то, как двигаются чужие губы. — Что если ты чего-то сильно-сильно желаешь, то Космосу не остаётся ничего, кроме как дать тебе это. ХанБин шелестом звучал рядом с ДжиВоном, разворачиваясь так, чтобы смотреть на него в упор. ДжиВон чувствовал, как плавится под этим внимательным взглядом: что от него, как от солнца, никуда не скрыться, что где бы он ни был, он всё равно будет чувствовать жар на коже и безграничное желание вплавиться в другого человека, остаться в нём до конца. Собственное сердце звучало в висках ДжиВона оглушительно громко, когда он решительно ответил на чужой взгляд, и что-то внутри него скребло когтями по беззащитному в душе. Наверное, это в агонии умирала его болезнь, извиваясь змеёй и цепляясь за жизнь из последних сил. ХанБин был словно чёртов экзорцист, изгоняющий из ДжиВона дьявола. — Космос у меня в голове, — как зачарованный прошептал он, и перед его взором пронеслись все те бесконечные и тяжёлые моменты апатии тех минут, когда он забыл главное кредо в своей жизни. — Да. — Получается, что всё, о чём я думаю, сбудется? — Да. О чём ты думаешь, ДжиВон? Они лежали бок о бок, купаясь в редких лучах солнца, и в этот самый момент ДжиВон думал ни о своей карьере, о которой так долго мечтал, и которую строил лишь для себя и ни для кого больше; ни о матери, которая несмываемым пятном оставила обиду в его сердце; ни о музыке, любовь к которой надрывала ДжиВона и делала в его душе болезненный излом. Он думал лишь о том, какой ХанБин красивый, какие у него сладкие губы, и как он хочет прикоснуться к каждому миллиметру прозрачной кожи. — Что ты видишь там? — шёпотом спросил ХанБин, но ДжиВон почти не слышал, так громко билось его сердце. — Я вижу… — он сглотнул. Это конец. — …как я целую тебя. ХанБин не сводил с него тяжелого, внимательного взгляда, но ДжиВон был готов выдержать его. Выстоять до самого конца, и... — Так чего же ты ждёшь? А действительно, чего же он ждёт? ДжиВон чувствовал, что он исцелился, что вся грязь, скопившаяся в его душе исчезла оттуда, и теперь он снова прежний: безрассудный, амбициозный и целеустремлённый. И что он любой ценой готов получить желаемое. Он прижал чужое тело своим весом к полу, навис над ХанБином — растрёпанным, невообразимо прекрасным ХанБином, которому пришлось ждать слишком долго из-за того, что первая и последняя рефлексия в жизни ДжиВона слишком затянулась. Ладони и коленки были расставлены по разные стороны от ХанБина, и старший оказался в клетке чужих конечностей, из которой не сбежать, не спрятаться. Но ему и не хотелось. ДжиВон хотел эгоистично насладиться секундой перед тем, как он упадёт в пропасть. Губы ХанБина, наверное, сладкие как мёд. Кожа ХанБина, наверное, нежнее всего, что ему когда-либо доводилось трогать. ДжиВон усмехнулся. Ещё чуть-чуть, и он узнает, так ли это. Он закрыл глаза и потянулся к чужому лицу… — ОХ, ЧЁРТ! МОИ ГЛАЗА! Чужие ладони с невероятной силой толкнули ДжиВона в грудь, и тот с грохотом упал на жёсткий деревянный пол, потеряв всякую ориентацию в пространстве и понимание того, что здесь вообще происходит. Чужой крик так и застрял в голове, заставляя ДжиВона зажмуриться, как от сильной боли, и только когда он открыл глаза, до него дошёл весь масштаб трагедии. Чёртов ДонХёк появился как всегда не вовремя. А они, дураки, даже не услышали, как открывается дверь, скрип которой слышен на километр вокруг. — Что случилось? — ДжинХван-хён, скажи мне, что это неправда… — в голосе ДонХёка уже были слышны истерические нотки, но... Стоп. ДжинХван приехал? — Они цело... — ДонХёк, ты всё неправильно понял, — попытался оправдаться ХанБин. Но ДжинВон перебил его: — Хён! — радостно воскликнул он, даже не пытаясь скрыть своего счастья. — Я смог! Я смог! ДжиВон уже был готов броситься на шею к ДжинХвану, но тот мягким движением руки остановил его: — Поздравляю, но давай ты поделишься со мной своим счастьем попозже, — спокойно ответил ДжинХван, приобнимая шокированного ДонХёка за плечи. — Вашими стараниями, у меня появился новый клиент. — Конечно! Несколько секунд — и дверь закрылась, вновь оставив ХанБина и ДжиВона наедине. — Полчаса ещё не прошло, — раздался голос ХанБина сзади ДжиВона, и последний радостно повернулся на звук, — а значит, не избежать нам детей. — Это точно, — усмехнулся ДжиВон, и в следующее мгновенье его губы уже накрыли чужие.